— Господи, — сказал Зульцбахер, обращаясь к пятьсот девятому. — Счастье-то какое! Мы-то ведь думали, что нас в лагерь уничтожения. Только бы дальше никуда не отправили.
Пятьсот девятый не ответил. «Счастье», — усмехнулся он про себя. Но так оно и было.
— Расскажи, как все было, — немного погодя попросил Агасфер.
— Всех, кто не мог идти, расстреливали. Нас было три тысячи…
— Это мы знаем. Это ты нам уже который раз говоришь…
— Да, — понуро согласился Зульцбахер.
— Что вы по пути видели? — спросил пятьсот девятый. — Как сейчас в Германии?
Зульцбахер немного подумал.
— Позавчера вечером дали вдоволь воды, — припомнил он. — Люди иногда совали нам что-нибудь поесть. А иногда не давали. Слишком много нас было.
— Один притащил нам ночью четыре бутылки пива, — добавил Розен.
— Да я не о том, — с досадой перебил пятьсот девятый. — Города как выглядят? Разрушены?
— Нас через города не вели. Все время в обход.
— Так что, вы вообще ничего не видели?
Зульцбахер поднял глаза на пятьсот девятого.
— Много тут увидишь, когда сам еле плетешься, а за спиной то и дело стреляют. Поездов совсем не видели.
— А лагерь ваш почему расформировали?
— Фронт подошел.
— Что? Что еще ты об этом знаешь? Да говори же! Ломе — это где? От Рейна далеко? Сколько?
Зульцбахер с трудом открывал глаза, но они тут же закрывались снова.
— Да… довольно далеко… километров пятьдесят… или семьдесят… завтра… — пробормотал он наконец, уронив голову на грудь. — Утром… сейчас спать…
— Примерно километров семьдесят, — сказал Агасфер. — Я ведь там был.
— Семьдесят? А отсюда? — Пятьсот девятый начал высчитывать:
— Двести… двести пятьдесят…
Агасфер скептически пожал плечами.
— Пятьсот девятый, — сказал он спокойно. — Ты все думаешь о километрах. А ты не думаешь, что они могут сделать с нами то же самое, что вот с этими? Лагерь расформировать, нас погнать по этапу, только далеко ли? И что тогда с нами будет? Особенно долго мы ведь в колонне не продержимся…
— Кто отстал от колонны — расстрел на месте, — пробормотал на миг проснувшийся Розен и тут же снова уснул.
Все умолкли. Так далеко вперед никто еще не загадывал. Казалось, зловещая тень смертельной угрозы на миг пробежала по их лицам. Пятьсот девятый смотрел на небо, на толкотню серебристых облаков. Потом на ленты дорог, протянувшихся по долине и слабо мерцавших в лунном полусвете. «Не надо было отдавать баланду, — пронеслось у него в голове. — Нам надо выдержать этап. Но много ли проку от миски теплой жижицы? От силы на две-три минуты марша. А этих, новеньких, гнали без остановки несколько дней».
— Может, у нас они отстающих не будут расстреливать? — предположил он.
— Ну конечно! — с мрачным сарказмом подхватил Агасфер. — Отстающих будут кормить мясом, выдавать им новую одежду и на прощание торжественно махать ручкой.
Пятьсот девятый метнул в него яростный взгляд. Однако Агасфер встретил его очень спокойно. Старика уже мало что могло испугать.
— Вон Лебенталь идет, — сказал Бергер.
Лебенталь присел рядом с ними.
— Что-нибудь разузнал на той стороне, Лео? — спросил пятьсот девятый.
Лео кивнул.
— Они хотят как можно больше народу с этого этапа уморить. Рыжий писарь из канцелярии Левинскому сказал. Как они хотят это сделать, он еще в точности не знает. Но это будет очень скоро. Тогда они смогут оформить повышенную смертность как последствие транспортировки.
Один из новеньких вскинулся во сне и закричал. Потом снова обмяк и захрапел с широко раскрытым ртом.
— И что же, они хотят кончать только людей с этапа?
— Левинский понял так. Но он просил передать, чтобы мы были начеку.
— Да, нам надо быть начеку. — Пятьсот девятый задумался. — Или, иначе говоря, нам надо помалкивать в тряпочку. Вот ведь что он имеет в виду. Верно?
— Ясное дело. А что же еще.
— Ежели мы новеньких предупредим, они будут остерегаться, — рассудил Майер. — А ежели СС не сыщет нужного количества мертвецов среди новеньких, они доберут за счет нас.
— Верно. — Пятьсот девятый глянул на Зульцбахера, чья голова мирно и тяжело покоилась у Бергера на плече. — Ну, что будем делать? Помалкивать в тряпочку?
Нелегкое это было решение. Если эсэсовское начальство и вправду задумало отсев и не наберет для этого достаточно новеньких, сама собой напрашивалась мысль дополнить недостачу за счет Малого лагеря, тем паче, что тамошние обитатели ослаблены, а новенькие еще не совсем дошли.
Они долго молчали.
— Какое нам до них дело? — сказал наконец Майер. — Перво-наперво о себе надо позаботиться.
Бергер потер воспаленные веки. Пятьсот девятый теребил полу своей куртки. И только Агасфер повернулся к Майеру. Глаза его сверкнули тусклым огнем.
— Если нам нет дела до других, — сказал он, — то никому не будет дела до нас.
Бергер поднял голову.
— Ты прав, старик.
Агасфер, прислонившись к стене, ничего не ответил. Казалось, его древний, исщербленный временем череп с глубоко посаженными глазами хранит в себе некое знание, неведомое другим.
— Скажем вот этим двоим, — решил Бергер. — А они, если надо, предупредят остальных. Это все, что мы можем сделать. Мы ведь не знаем, как оно потом обернется.
Из барака вышел Карел.
— Один уже умер.
Пятьсот девятый встал.
— Что ж, давайте выносить, — и, обращаясь к Агасферу, добавил: — Пойдем, старик. Мы тебя сейчас спать уложим.
XII
Весь Малый лагерь, выстроившись по баракам, стоял на плацу. Шарфюрер Ниман, уютно покачиваясь с пятки на мысок, чего-то ждал. Это был щупленький человечек лет тридцати с узким лицом, маленькими, но оттопыренными ушами и почти без подбородка. Волосы у него были песочного цвета, и он носил пенсне. Без формы его легко было принять за типичного мелкого служащего какой-нибудь конторы. Кем он, кстати говоря, и начинал, покуда не вступил в СС и не почувствовал себя человеком.
— Внимание! — Голос у Нимана был тоненький и немного писклявый. — Новый этап из строя два шага вперед, шагом марш!
— Берегись! — шепнул пятьсот девятый Зульцбахеру.
Перед Ниманом выстроилась шеренга по двое, сплошь из новоприбывших.
— Больные и инвалиды — отойти вправо! — скомандовал Ниман.
По шеренге пробежало шевеление, но никто не вышел. Арестанты были настороже: их уже не раз сортировали подобным образом.
— Живо! Живо! Кому надо к врачу, на перевязку, — отойти вправо!
Несколько заключенных нерешительно вышли из строя и встали поодаль. Ниман направился к ним.
— Что у тебя? — спросил он у первого.
— Ноги стерты, и палец на ноге сломан, господин шарфюрер.
— А у тебя?
— Двусторонняя грыжа, господин шарфюрер.
Ниман продолжал опрос. Затем отправил двоих обратно в строй. Это была уловка, чтобы обмануть бдительность остальных. Уловка сработала. Тут же объявилось еще некоторое количество больных. Ниман небрежно кивнул.
— Сердечники есть? Все, кто не пригоден к тяжелой работе, но еще в состоянии штопать носки и латать обувь, — шаг вперед!
Вышли еще несколько легковерных. Таким образом, у Нимана набралось человек тридцать, и он понял, что больше ему сегодня уже не заполучить.
— Остальные, похоже, в отличной форме? — пролаял он злобно. — Сейчас мы это проверим. Напра-во! Бегом — марш!
Шеренга арестантов пустилась трусцой вокруг плаца. Пыхтя и задыхаясь, они бежали мимо остальных обитателей Малого лагеря, которые застыли по стойке «смирно», прекрасно понимая, что и они в опасности. Если кто из них упадет в обморок, не исключено, что Ниман без долгих разговоров заберет и его, так сказать, в придачу. К тому же никто не знал, не задумал ли Ниман для старожилов лагеря какой-нибудь особенный аттракцион.
Бегуны пошли по шестому кругу. Многие уже спотыкались, но до всех дошло: их пустили бежать вовсе не для того, чтобы выяснить, пригодны ли они к тяжелой работе. Это был бег на выживание. Лица бегунов заливал пот, а в глазах метался тот отчаянный, осознанный страх смерти, какого не бывает у животных, только у людей.
Те, кто сказался больными, тоже смекнули, что происходит, и забеспокоились. Двое попытались примкнуть к бегунам. Но Ниман заметил.
— Назад! — тявкнул он. — Марш обратно!
Они его не услышали. Оглохнув от страха, они очертя голову кинулись бежать. На них были деревянные башмаки, которые тут же слетели. Босые, со сбитыми в кровь ногами — вчера вечером при раздаче одежды носок им не досталось, — они тем не менее бежали дальше. Ниман однако не спускал с них глаз. Какое-то время позволил им трусить вместе со всеми. А потом, когда в их искаженных напряжением и страхом лицах стал медленно появляться жадный проблеск надежды, Ниман спокойно подошел поближе и, когда они пробегали мимо, ловко подставил каждому ножку. Оба упали, и оба попытались подняться. Двумя ударами сапога Ниман снова бросил их на землю. Они попробовали ползти.
— Встать! — заверещал он своим писклявым тенорком. — Назад! Отправляйтесь обратно!
Все это время Ниман стоял спиной к двадцать второму бараку. Мерной побежкой влеклась по кругу карусель смерти. Вот еще четверо упали без сознания. На одном почему-то была гусарская форма, на другом — дамская ночная рубашка с дешевым кружевом, выглядывавшая из-под куцего сюртучка. Кладовщик, судя по всему, вещи из Освенцима раздавал не без юмора. Еще десяток-другой арестантов были наряжены, как на карнавал.
Пятьсот девятый увидел, что Розен отстает: он уже согнулся и пошатывался. Еще несколько секунд — и он рухнет в полном изнеможении. «Тебя это не касается, — твердил себе пятьсот девятый. — Только не тебя! Не делай глупостей! Каждый печется только о себе». Цепочка бегунов снова приближалась к бараку. Пятьсот девятый видел: Розен бежит уже последним. Он бросил быстрый взгляд на Нимана, который все еще стоял к ним спиной, потом украдкой огляделся. Из старост бараков никто сюда не смотрит. Все, наоборот, с интересом наблюдают, что Ниман сделает с теми бедолагами, которым он подставил ножку. Хандке, вытянув шею, даже на шаг вперед из строя вышел. Пятьсот девятый молниеносно схватил пошатывающегося Розена за рукав, притянул к себе, заслонил и прошептал: