Нойбауэра затошнило и тут же вырвало. Нутро исторгало из себя съеденный недавно обед: копченую колбасу с красной капустой и вареной картошкой, рисовый пудинг и кофе — все это плюхалось теперь рядом с размозженным лицом. Нойбауэр искал, на что бы опереться, но под рукой ничего не оказалось. Он чуть отодвинулся в сторону, продолжая блевать.
— Что тут такое? — спросил вдруг кто-то у него за спиной.
Позади него стоял человек. Как он подошел, Нойбауэр не слышал. В руках у человека была лопата. Нойбауэр кивнул, указывая на голову в развалинах.
— Завалило кого, что ли?
Голова слегка шевельнулась. Вместе с ней шевельнулось что-то и в серой лепешке лица. Нойбауэра снова вырвало. Слишком обильный был обед.
— Да он же задохнется! — воскликнул человек с лопатой, кидаясь к голове. Он начал отирать лицо, пытаясь нащупать и освободить нос, буравил пальцами там, где должен быть рот.
Лицо вдруг стало сильно кровоточить. Плоская маска оживала под напором наступающей смерти. Рот захрипел. Пальцы руки судорожно царапали битый кирпич, а голова со слепыми глазами вся затряслась. Она потряслась немного и затихла. Человек с лопатой выпрямился. Он вытер перемазанные кровью и известкой руки о край желтой шелковой портьеры, рухнувшей вниз вместе с окном.
— Умер, — сказал он. — Там еще кто-нибудь есть?
— Не знаю.
— Вы не из этого дома?
— Нет.
Человек указал на голову.
— Родственник ваш? Или знакомый?
— Нет.
Человек взглянул на красную капусту, колбасу, картошку с рисом, потом посмотрел на Нойбауэра и пожал плечами. Похоже, особого почтения эсэсовский начальник у него не вызывал. Впрочем, для тяжелого военного времени обед был и впрямь роскошный. Нойбауэр почувствовал, как щеки заливаются краской. Он быстро отвернулся и, скользя по битому кирпичу, стал спускаться вниз.
Прошел почти час, пока он наконец добрался до аллеи Фридриха. Улица не пострадала. Сдерживая волнение, Нойбауэр пошел вперед. Если на следующей поперечной улице здания стоят, значит, его доходный дом тоже в порядке, думал он, вдруг становясь суеверным. Улица оказалась цела. Две следующие тоже. Он приободрился и ускорил шаг. «Попробую еще раз, — подумал он. — Если на следующем перекрестке два крайних дома справа невредимы, значит, и меня Бог миловал!» Сработало! Лишь третий дом справа был грудой руин. Нойбауэр сплюнул — в горле пересохло от пыли. Вполне обнадеженный, он свернул за угол на улицу Германа Геринга и замер как вкопанный.
Бомбы поработали на славу. Верхние этажи его дома обрушились полностью. Углового фронтона как не бывало. Его отбросило на другую сторону улицы, прямо в антикварный магазин. Встречной волной из магазина на мостовую вышвырнуло бронзовую фигуру Будды. Великий отшельник восседал на уцелевшем пятачке брусчатки. Молитвенно сложив руки на груди, он невозмутимо взирал поверх всего этого европейского распада куда-то в сторону разрушенного вокзала, словно ожидал оттуда, из-за руин, появления некоего восточного экспресса, который подхватит его и умчит обратно к простым законам джунглей, где убивают, чтобы жить, но не живут, чтобы убивать.
В первую секунду Нойбауэра охватило дурацкое чувство обиды: судьба жестоко надсмеялась над ним. Как же так, с поперечными улицами все сошлось, и вдруг такое! Это была горькая обида обманутого ребенка. Он чуть не плакал. Ну почему это должно было случиться с ним, именно с ним? Он окинул взглядом улицу. Ведь вон же, некоторые дома еще стоят. «Почему не их? — думал он. — Почему наказан именно я, честный патриот, заботливый муж, любящий отец?»
Он обошел воронку посреди мостовой. Все витрины модного салона были разбиты вдребезги. Повсюду льдинками валялись осколки. Они хрустели под ногами. Нойбауэр подошел к секции «Модные новинки для немецкой женщины». Покосившаяся вывеска держалась на одном гвозде. Он пригнул голову и вошел. Пахло пожаром, но огня не было. Повсюду на полу валялись куклы-манекены. Казалось, они стали жертвами целой орды дикарей. Одни лежали на спине, юбки задраны, ноги раскинуты; другие, с вывернутыми руками, уткнулись лицом в пол, выставив напоказ свои восковые попки. Одна вообще была нагишом, если не считать перчаток, другая стояла в углу с отломанной ногой, но в шляпке и даже с вуалью. И все, независимо от позы и положения, улыбались, что придавало им чудовищно непристойный вид.
«Хана, — думал Нойбауэр. — Полная хана». Он проиграл. Что теперь скажет Сельма? Нет справедливости на свете. Он вышел на улицу и поплелся по обломкам и осколкам вокруг дома. Свернув за угол, он на той стороне увидел какого-то человека, который, едва завидев его, вздрогнул и побежал.
— Стой! — гаркнул Нойбауэр. — Стой, стрелять буду!
Человек остановился. С виду это был какой-то жалкий замухрышка.
— Подойди сюда!
Человек опасливо приблизился. Нойбауэр узнал его, лишь когда тот подошел почти вплотную. Это был прежний владелец доходного дома.
— Бланк? — удивился он. — Это вы?
— Так точно, господин оберштурмбанфюрер.
— Что вы тут делаете?
— Простите, господин оберштурмбанфюрер. Я… я…
— Да говорите вы толком, чудак-человек. Что вы тут делаете?
Увидев, как действует на Бланка его мундир, Нойбауэр быстро обрел привычную уверенность и сознание собственной значительности.
— Я… я… — заикался Бланк. — Я только разок взглянуть, чтобы… чтобы…
— Что «чтобы-чтобы»?
Бланк беспомощно указал на груды развалин.
— Чтобы полюбоваться вот на это, порадоваться, да?
Бланк чуть не отскочил.
— Нет, нет, господин оберштурмбанфюрер! Что вы, нет. Просто… жалко, — прошептал он. — Жалко.
— Конечно, жалко. Теперь вы можете смеяться.
— Я не смеюсь! Я не смеюсь, господин оберштурмбанфюрер.
Нойбауэр смотрел на него пристально. Бланк стоял перед ним напуганный, плотно прижав руки к туловищу.
— Вы-то по сравнению со мной легко отделались, — немного погодя с горечью сказал Нойбауэр. — Вам ведь хорошо заплатили. Разве нет?
— Так точно, очень хорошо, господин оберштурмбанфюрер.
— Вы получили деньги, причем наличными. Мне-то вон досталась груда развалин.
— Так точно, господин оберштурмбанфюрер! Я сожалею, чрезвычайно сожалею… Это ужасное событие…
Нойбауэр глядел прямо перед собой. Он действительно был искренне убежден, что Бланк и вправду провернул блестящую сделку. На какую-то секунду у него даже мелькнула мысль, не продать ли Бланку эту груду развалин обратно — хотя бы за ту же цену. Однако это было против партийных принципов. А кроме того, даже строительный мусор и щебень с этих развалин — и тот стоит дороже, чем он в свое время заплатил Бланку. Не говоря уж о земле! Пять тысяч он заплатил. Одной арендной платы за год набегало пятнадцать тысяч! Пятнадцать тысяч! Все прахом!
— Что это с вами? Что это вы все руками дергаете?
— Ничего, господин оберштурмбанфюрер. Это я упал, давно, много лет назад…
Бланка бросило в пот. Крупные капли катились по его лбу, набегая на глаза. Правым глазом он моргал чаще, чем левым. Левому, стеклянному глазу пот мешал не так сильно. Он боялся, что Нойбауэр истолкует его дрожь как издевку. С Бланком и не такое уже бывало. Но Нойбауэр в эту минуту ни о чем таком не думал и даже не вспомнил, что тогда, незадолго до купли-продажи, Вебер Бланка в лагере допрашивал. Он просто смотрел на груду развалин.
— Вы поступили умнее, чем я, — сказал он. — Может, в то время вам так и не казалось. Но сейчас вы бы все потеряли. А так у вас есть вполне приличные деньги.
Бланк в страхе даже не решался отереть пот.
— Так точно, господин оберштурмбанфюрер, — бормотал он.
Внезапно Нойбауэр глянул на него испытующе. Его пронзила одна мысль. Мысль эта в последние недели навещала его все чаще. Первый раз она его ошарашила, когда горело здание «Меллернской газеты», он ее отгонял, но она возвращалась снова и снова, как назойливая муха. Возможно ли, что такие, как вот Бланк, снова придут к власти? Судя по виду жалкого субъекта, что стоял сейчас перед ним, этого никак не скажешь, — руина, а не человек. Но и груды развалин вокруг — тоже ведь не что иное, как руины. Глядя на них, как-то трудно думать о победах. Особенно когда это руины твоего собственного дома. А тут еще Сельма с ее карканьем! Да и в газетах новости ничуть не лучше! Русские уже под Берлином, как ни крути, но это факт. Рур окружен, это тоже факт.
— Послушайте, Бланк, — произнес он как можно дружелюбней. — Я ведь очень прилично с вами обошелся, разве нет?
— Более чем! Более чем!
— Вы должны это признать, не так ли?
— Всенепременно, господин оберштурмбанфюрер. Всенепременно.
— Человечно…
— Очень человечно, господин оберштурмбанфюрер. Премного вам благодарен.
— Вот видите, — сказал Нойбауэр. — Не забывайте об этом! Я из-за вас многим рисковал. Что вы вообще тут делаете? В городе?
У него чуть не вырвалось: «Почему вы вообще не в лагере?»
— Я… я…
Бланк весь взмок. Он не мог понять, к чему клонит Нойбауэр. Но по опыту хорошо знал, что если нацист разговаривает дружелюбно, значит, заготовил какую-нибудь особенно страшную шутку. Вот так же и Вебер с ним разговаривал, прежде чем глаз ему выбить. Он клял себя за то, что не утерпел и вылез из своего убежища, но уж очень ему хотелось взглянуть на свой бывший магазин.
Нойбауэр видел его смятение. И решил не упускать такую возможность.
— Вы же знаете, Бланк, кому вы обязаны своей свободой?
— Так точно! Конечно же, благодарю вас, тысячу раз благодарю, господин оберштурмбанфюрер.
Свободой своей Бланк был обязан вовсе не Нойбауэру. И они оба это знали. Но на фоне дымящихся развалин все прежние понятия начали вдруг таять. Ни в чем уже нет уверенности. Обо всем надо заранее позаботиться. И хотя сама мысль казалась Нойбауэру вздорной, просто чудовищной, но, как знать, может, такой вот жид и впрямь ему когда-нибудь пригодится. Он вытащил из кармана «Немецкого стража».
— Вот, возьмите, Бланк. Хороший табач