— Ну? Слышите? Лечь! Распластаться! Пулеметы хуже бомб!
Однако Левинский ошибся. После третьего сильного взрыва пулеметы умолкли. Часовые поспешили покинуть вышки. Левинский подполз к двери.
— Теперь уже не страшно! — прокричал он Бергеру прямо в ухо. — Эсэсовцы смылись.
— Может, лучше не выходить?
— Да нет. Барак нас не защитит. Еще завалит, или сгорим заживо.
— Бежим! — закричал Майерхоф. — Если разбомбило ограду, мы сможем уйти!
— Заткнись, идиот! В твоей арестантской пижаме тебя сразу поставят к стенке.
— Выходите!
Тесной гурьбой они вышли из барака.
— Держаться всем вместе! — скомандовал Левинский. Потом схватил Майерхофа за лацканы куртки и притянул к себе. — А тебе, если начнешь дурить, я своими руками шею сверну, понял? Идиот несчастный, или ты думаешь, мы имеем право как раз теперь так рисковать? — Он его хорошенько встряхнул. — Ты понял меня или нет? Или сразу свернуть тебе шею?
— Оставь его, — сказал Бергер. — Ничего он не сделает. Сил у него нет, да и я послежу.
Они лежали недалеко от барака, откуда сквозь клубящийся туман еще видны были его темные стены. Со стороны казалось, будто барак дымится и вот-вот вспыхнет. Они лежали, вжавшись в землю, затылками ощущая гигантские тиски нечеловеческого грохота и всем телом ожидая очередного взрыва.
Взрыва не последовало. Только зенитки бесновались по-прежнему. Вскоре и со стороны города бомб тоже не стало слышно. Зато тем отчетливее начали доноситься сквозь шум щелчки одиночных винтовочных выстрелов.
— А стреляют-то у нас, в лагере, — сказал Зульцбахер.
— Это СС. — Лебенталь поднял голову. — Может, в казармы угодило, и Вебера с Нойбауэром прихлопнуло…
— Ишь, чего захотел, — хмыкнул Розен. — Так не бывает. Да и не могут они в такой туман прицельно бомбить. Небось только парочку бараков порушили, и все.
— А где Левинский? — спросил Лебенталь.
Бергер огляделся по сторонам.
— Не знаю. Минуту назад здесь был. Ты не знаешь, Майерхоф?
— Нет. И знать не хочу.
— Может, пошел разведать, что к чему?
Они снова прислушались. Тревога их росла. Вдали снова послышались одиночные выстрелы.
— Может, побег? — предположил Бухер. — А эсэсовцы теперь отлавливают.
— Не дай Бог.
Каждый знал: в случае побега весь лагерь построят на плацу и прикажут стоять, покуда беглецов, живыми или мертвыми, не доставят обратно. Это неизбежно повлекло бы за собой еще несколько десятков смертей и самую дотошную проверку всех бараков. Вот почему Левинский так наорал на Майерхофа.
— С какой стати сейчас-то бежать? — заметил Агасфер.
— А почему нет? — взвился Майерхоф. — Каждый день…
— Успокойся, — оборвал его Бергер. — Ты у нас воскрес из мертвых, и от этого, должно быть, малость свихнулся. Думаешь, что ты Самсон.[11] Ты на полкилометра отойти не успеешь.
— Может, Левинский сам дал деру. У него-то причин достаточно. Побольше, чем у любого из нас.
— Брехня! Никуда он не убежит.
Зенитки умолкли. В наступившей тишине сразу слышнее стали крики, команды и беготня.
— Не лучше ли нам подобру-поздорову убраться в барак? — спросил Лебенталь.
— Верно. — Бергер встал. — Секция «Г» — все в барак! Гольдштейн, проследи, чтобы ваши люди как можно глубже запрятались. Хандке наверняка с минуты на минуту заявится.
— В казармы СС они точно не попали, — с сожалением сказал Лебенталь. — Этой банде все с рук сходит. Наверно, только сотню-другую наших в клочки разорвало.
— А вдруг это уже американцы подходят? — произнес кто-то из тумана. — Вдруг это уже артиллерия?
На секунду все смолкли.
— Заткнись ты! — сердито сказал Лебенталь. — Сглазишь еще.
— Ну, живо, все, кто еще может ползать. Еще перекличка наверняка будет.
Они поползли обратно в барак. При этом снова едва не возникла паника. Теперь вдруг многие — особенно те, кому до этого посчастливилось сидеть хоть на краешке топчана, — перепугались, что не успеют занять свои прежние места. Устремившись к заветным дверям, они орали дурными, охрипшими голосами, оттаскивали других, падали, вставали. Барак все еще был переполнен, и сидячих мест хватало меньше чем на треть заключенных. Но часть лагерников, невзирая на все призывы и крики, остались лежать на улице — эти от пережитых волнений настолько ослабели, что ползти не могли. Паника выбросила их из барака вместе со всеми, а вот вернуться уже не было сил. Ветераны подтаскивали некоторых к бараку. В тумане они не сразу разглядели, что двое мертвы. Они были в крови. Каждому досталось по пуле.
— Берегись!
Они услышали сквозь белое месиво энергичные, твердые шаги, совсем не похожие на бесшумную походку мусульман.
Шаги приблизились и возле барака затихли. В дверь заглянул Левинский.
— Бергер! — позвал он шепотом. — Где пятьсот девятый?
— В двадцатом. А что случилось?
— Выйди-ка.
Бергер подошел к двери.
— Пятьсот девятый может больше не бояться, — быстро и отрывисто проговорил Левинский. — Хандке убит.
— Убит? Бомбой, что ли?
— Нет. Но убит.
— Как это случилось? Его что, эсэсовцы по ошибке ухлопали?
— Мы его ухлопали. Доволен теперь или все еще нет? Главное, с ним теперь покончено. А то он становился опасен. Туман кстати оказался. — Левинский помолчал немного. — Да ты в крематории сам его увидишь.
— Если стреляли в упор, по краям раны будут следы ожога и пороха.
— Никто в него не стрелял. Вместе с ним еще двоих гадов удалось прикончить, пока туман да неразбериха. Эти из самых мерзких были. Один из нашего барака. Крыса, двоих наших выдал.
Раздался сигнал отбоя. Пелена тумана заколыхалась и вдруг разорвалась. Казалось, ее продырявили взрывы. В прорехе обозначился кусок голубого неба, а сам туман засеребрился и, просвеченный солнцем, наполнился ровным белым сиянием. Из этого марева, словно черные эшафоты, проступили очертания пулеметных вышек.
Кто-то шел в их сторону.
— Берегись! — прошептал Бергер. — Левинский, иди сюда! Спрячься!
Они прикрыли за собой дверь.
— Это только один, — заметил Левинский. — Один не страшно. Они уже больше месяца поодиночке в бараки не заходят. Боятся.
Дверь осторожно приоткрыли.
— Левинский не у вас? — спросил чей-то голос.
— Что тебе?
— Пошли скорей. Сам увидишь.
Левинский растворился в тумане. Бергер оглянулся по сторонам.
— А где Лебенталь?
— В двадцатый пошел. Сообщить пятьсот девятому новость.
Левинский возвратился.
— Ты не слыхал, что там у них случилось? — спросил Бергер.
— Слыхал. Давай-ка выйдем.
— Что такое?
Левинский медленно расплылся в улыбке. Лицо у него было мокрое от тумана и, казалось, все ушло в эту улыбку: сияли глаза, сверкали зубы, подрагивала картофелина носа.
— Часть эсэсовской казармы обрушилась, — сообщил он. — Есть убитые и раненые. Еще не знаю сколько. У нас в первом бараке тоже потери. А еще разрушены арсенал и кладовые. — Он с опаской вглядывался в туман. — Надо бы спрятать кое-что. Скорее всего только до сегодняшнего вечера. Нам тут кое-что перепало. Правда, времени у наших было немного. Только покуда эсэсовцы не вернулись.
— Давай сюда, — сказал Бергер.
Они встали еще ближе друг к другу. Левинский передал Бергеру увесистый сверток.
— Это из арсенала, — шепнул он. — Спрячешь у себя в углу. И еще один у меня. Этот мы в дыру под нарами пятьсот девятого засунем. Там кто теперь спит?
— Агасфер, Карел и Лебенталь.
— Хорошо. — Левинский отдувался. — Наши быстро сработали. Как только взрывом стенку арсенала проломило, они тут как тут. Эсэсовцев вообще не было. А когда пришли, наших уже и след простыл. У нас ведь не только это, еще много чего взяли. Но то в больничку, в тифозное отделение припрячем. Распределение риска, понял? Это у Вернера главное правило.
— А СС не заметит пропажу?
— Может быть. Поэтому мы ничего и не оставляем в Рабочем лагере. Впрочем, не так уж много мы и взяли, а разгром там жуткий. Может, они и не заметят ничего. Ведь мы там еще и пожарчик устроили.
— Вы сегодня чертовски здорово поработали, — похвалил Бергер.
Левинский кивнул.
— Счастливый денек. Ладно, давай-ка все это незаметно припрячем. Здесь никто искать не додумается. А то туман вон расходится. Жаль, больше взять не удалось, эсэсовцы уж больно быстро прибежали. Понимаешь, они-то решили, что ограждение рухнуло. Палили направо и налево почем зря. Думали, мы все побежим. Теперь вроде успокоились. Увидели, что колючая проволока в целости и сохранности. Какое счастье, что из-за этого тумана бригады с утра на работы не вывели — все побегов боятся. Мы благодаря этому наших лучших людей в дело могли пустить. А теперь, наверно, вот-вот перекличка будет. Пошли, покажешь мне, куда все сложить.
Спустя еще час выглянуло солнце. Небо засияло мягкой голубизной, и последние клочья тумана без следа растворились в воздухе. Весенние поля, подернутые едва заметной дымкой зелени, расстилались между цепочками деревьев, молодые, свежие, будто только что умытые.
После обеда двадцать второй барак узнал, что во время бомбежки эсэсовцы застрелили двадцать семь лагерников; еще двенадцать погибли в первом бараке от взрыва бомбы, у двадцати восьми осколочные ранения. Погибло десять эсэсовцев, среди них и Биркхойзер из гестапо. Убит Хандке, убиты двое предателей из барака Левинского.
Пришел пятьсот девятый.
— А как же распоряжение насчет швейцарских франков, которое ты дал Хандке? — всполошился Бергер. — Вдруг его найдут среди его вещей? Ты представляешь, что будет, если оно попадет гестаповцам в лапы? Как же мы об этом не подумали!
— Подумали, — усмехнулся пятьсот девятый, вынимая конверт из кармана. — Левинский знал. И позаботился. Все пожитки Хандке он перетащил к себе. Есть там у них надежный десятник, он их и выкрал, как только Хандке прикончили.
— Отлично. Порви его! Левинский сегодня уйму всего успел. — Бергер вздохнул. — Надеюсь, хоть теперь мы наконец-то получим передышку.