— Теперь недолго уже! Мне пора назад!
Он ушел, прихватив с собой троих прятавшихся в Малом лагере товарищей.
Наступила ночь, удивительно тихая. Она раскинула свой необъятный шатер и не поскупилась на звезды.
XXIV
Шум начался под утро. Сперва пятьсот девятый услышал крики. Сквозь предрассветную тишь они доносились издалека. Это были не мученические вопли истязаемых заключенных, это был пьяный ор напившихся головорезов.
Грянули выстрелы. Пятьсот девятый погладил свой револьвер. Револьвер был спрятан у него под рубашкой. Он пытался разобрать, только ли эсэсовцы стреляют или люди Вернера уже открыли ответный огонь. Потом вдруг затявкал ручной пулемет.
Пятьсот девятый заполз за груду мертвецов и оттуда стал следить за входом в Малый лагерь. Было еще темно, а вокруг кучи валялось еще столько разрозненных мертвых тел, что он вполне мог тут расположиться, никому не бросаясь в глаза.
Стрельба и пьяный рев продолжались еще несколько минут. Потом они вдруг резко усилились и приблизились. Пятьсот девятый плотнее прижался к трупам. Теперь он ясно видел короткие, злые вспышки из пулеметного ствола. Пули барабанили повсюду. Наконец на центральной аллее показались человек шесть эсэсовцев. Они вовсю палили по баракам направо и налево. Тут и там шальные пули со шмяканьем вонзались в мертвецов. Пятьсот девятый распластался на земле за своим надежным укрытием.
Со всех сторон, как вспугнутые птицы, уже выскакивали лагерники. Они в панике размахивали руками и, пошатываясь, метались вокруг бараков.
— Лечь! — крикнул пятьсот девятый. — Всем лечь! Прикинуться мертвыми! Лежать и не шевелиться!
Кое-кто его услышал и бросился на землю. Другие кинулись к бараку и теперь давились в дверях. Большинство из тех, кто спал на улице, остались лежать на своих местах.
Лихая команда уже миновала уборную и двигалась прямиком к Малому лагерю. Распахнулись ворота. В темноте пятьсот девятый разглядел только черные силуэты, а потом, во вспышке револьверного выстрела, искаженные пьяным азартом лица.
— Сюда! — орал кто-то. — Сюда, к деревянным баракам! Поддадим огонька ребятишкам! А то ведь мерзнут! Сюда!
— Живо! Отсюда заходи! Давай, Штайнбреннер! Тащите канистры сюда!
Пятьсот девятый узнал голос Вебера.
— Э-э, да тут уже прямо у дверей кое-кто разлегся! — крикнул Штайнбреннер.
Ручной пулемет плюнул огнем в темный холмик у дверей. Холмик вздрогнул и осел.
— Так, хорошо! Теперь давай!
Пятьсот девятый услышал бульканье, будто кто-то решил помыться. Потом увидел, как взмывают вверх черные канистры, выплескивая на стены какую-то жидкость, и почти сразу же запахло бензином.
Элитный отряд Вебера устроил себе прощальную вечеринку. В полночь пришел приказ об отступлении, и большая часть гарнизона вскоре покинула лагерь, но у Вебера и его команды спиртного было вдоволь, так что все очень быстро напились. Им не хотелось ретироваться просто так, поэтому напоследок они надумали еще раз прогуляться по лагерю. Вебер распорядился взять с собой канистры с бензином. На прощание они решили засветить такой факел, чтобы еще долго было о чем вспоминать.
Бараки из камня не горят — тут им пришлось отступиться; зато старые польские бараки — как раз то, что нужно.
— Огненная феерия! Начали! — крикнул Штайнбреннер.
Вспыхнула спичка — а вслед за ней почти сразу же и весь коробок. Эсэсовец, чиркнувший спичкой, бросил горящий коробок перед собой. Другой тоже бросил подожженную коробку прямо к канистре, что стояла у стены барака. Она погасла. Но от яркого язычка первой коробки к бараку метнулась тонкая синеватая змейка, которая взлетела на стену, там раскинулась веером и полыхнула голубым, дрожащим павлиньим хвостом. В первый миг выглядело все это совсем не опасно, скорее, было похоже на холодный электрический разряд, зыбкий и случайный, который вот-вот уйдет в землю. Но потом вокруг начало потрескивать, и из голубоватых, подрагивающих каемок ударили желтые, жадные, сердцевидные всполохи — языки пламени.
Дверь слегка приоткрылась.
— Бей всякого, кто высунется на улицу! — скомандовал Вебер.
Поскольку ручной пулемет был у него под мышкой, он сам тут же и выстрелил. Фигура в дверях запрокинулась назад. «Бухер! — пронеслось в голове у пятьсот девятого. — Агасфер! Они же спят у двери!» Кто-то из эсэсовцев подскочил к двери, оттащил скрюченные тела убитых, что лежали на пороге, снова захлопнул дверь и отскочил назад.
— Вот теперь начнется потеха! Охота на зайцев!
Огонь уже колыхался над бараком огромными снопами. Сквозь рев и гогот эсэсовцев слышались крики заключенных. Дверь следующей секции распахнулась. Оттуда кувырком посыпались люди. Вместо ртов — зияющие черные дыры. Затарахтели выстрелы. Ни одному не удалось улизнуть. Черным роем пауков они задергались в конвульсиях у порога.
Вначале пятьсот девятый словно оцепенел. Но теперь он осторожно выпрямился. На фоне пламени он отчетливо видел черные фигуры эсэсовцев. Различил между ними Вебера — тот стоял, по-хозяйски расставив ноги. «Только не спеши! — думал он, а внутри у него все дрожало. — Не спеши, делай все по порядку!» Он вынул револьвер из-под рубашки. Потом, в коротком провале тишины между ревом эсэсовцев и гудением пламени, он яснее расслышал крики узников. Крики были пронзительные, какие-то нечеловеческие. Не думая больше ни о чем, он прицелился Веберу в спину и нажал на спусковой крючок.
Он не расслышал своего выстрела среди других. Он увидел, что Вебер стоит как ни в чем не бывало. И только тут сообразил, что рука его не почувствовала отдачи. Сердце екнуло, словно кто-то ударил по нему молотком. Выходит, осечка?
Он не заметил, как прокусил себе губу. Бессильная ярость обрушилась на него черной волной, а он все кусал и кусал губы, лишь бы не погрузиться в эту черную муть. Неужто отсырел или сломан? Слезы, боль, гнев, ярость, пальцы, сжимающие рукоятку, — и вдруг, как спасительное озарение, те же пальцы сами привычно и нежно скользят по гладкой вороненой поверхности, вот и маленький рычажок, который без труда сдвигается вверх, — вздох облегчения, долгий вздох, — он просто не снял оружие с предохранителя.
Ему сказочно повезло. Никто из эсэсовцев не обернулся. С этой стороны они ничего интересного не ожидали. Они стояли, гикали и держали на прицеле двери. Пятьсот девятый поднес револьвер поближе к глазам. В неровных отсветах пламени убедился, что теперь оружие на боевом взводе. Руки у него все еще дрожали. Он прилег на гору трупов и как следует оперся на локти, чтобы унять дрожь. Прицелился, сжимая оружие обеими руками. Вебер стоял от него шагах в десяти. Пятьсот девятый несколько раз глубоко вздохнул, выравнивая дыхание. Потом задержал воздух в груди, как можно тверже напряг руки и плавно потянул на себя спусковой крючок.
Хлопок выстрела утонул в пальбе эсэсовцев. Но пятьсот девятый почувствовал очень сильную отдачу. Он выстрелил еще раз. Вебер дернулся вперед, будто споткнулся, затем обернулся, словно безмерно чем-то удивленный, но колени его подломились, и он рухнул на землю. Пятьсот девятый стрелял еще и еще. Он целился в следующего эсэсовца, того, что был с ручным пулеметом. Он все жал и жал на спуск, хотя у него давно кончились патроны. Эсэсовец не падал. Какое-то время, уже опустив револьвер, пятьсот девятый стоял в полный рост. Он-то ждал, что его тут же пристрелят. Но во всеобщем грохоте его вообще никто не заметил. Поняв это, он упал на землю за кучу мертвецов.
В эту секунду один из эсэсовцев взглянул в сторону Вебера.
— Эй! — воскликнул он. — Оберштурмфюрер!
Вебер стоял позади них и чуть в стороне, так что они не сразу заметили, что случилось.
— Оберштурмфюрер! Что с вами?
— Он ранен!
— Кто это сделал? Это кто-то из вас!
— Оберштурмфюрер!
У них даже в мыслях не было, что в Вебера мог стрелять кто-то еще, что это не шальная пуля.
— Проклятие! Кто этот идиот?!
Тут раздались новые выстрелы. Но на сей раз из Рабочего лагеря. Там видны были вспышки.
— Американцы! — заорал один из эсэсовцев. — Живо! Сматываемся!
Штайнбреннер начал палить в сторону уборной.
— Бежим! Отходим вправо! Через плац! — надрывался кто-то. — Скорей! Пока нас не отрезали!
— А оберштурмфюрер?!
— Не тащить же его с собой!
Вспышки со стороны уборной явственно приближались.
— Бежим! Да скорей же!
Эсэсовцы, стреляя на бегу, скрылись за горящим бараком. Пятьсот девятый поднялся. Шатаясь, пошел к бараку. По пути один раз упал. Потом распахнул дверь.
— Выходите! Скорее! Они ушли.
— Стреляют же!
— Это наши. Скорей! Скорей!
Спотыкаясь, он побежал к следующей двери и начал за руки и за ноги оттаскивать от нее людей, еще живых, и мертвых.
— Выходите! Выходите! Они ушли!
Дверь распахнулась, оттуда, прямо по телам товарищей, вываливались люди. Пятьсот девятый поспешил дальше. Дверь секции «А» уже горела. К ней никак не подберешься. Он что-то кричал, орал без умолку, слышал выстрелы, гвалт; горящая доска откуда-то сверху свалилась прямо ему на плечо, он упал, попытался вскочить, почувствовал вдруг сильный удар, а придя в себя, понял, что все еще сидит на земле. Хотел встать, но не смог. Откуда-то издали, как сквозь вату, доносились крики, и он увидел людей, но тоже как будто вдалеке, их было неожиданно много, причем не эсэсовцев — это были заключенные, они кого-то несли, спотыкались об него; он пополз в сторону. Больше он ничего не может. Он смертельно устал. Только бы убраться с дороги. Во второго эсэсовца не попал. Да и Вебера, может, только ранил. Все впустую. Он оплошал.
Пятьсот девятый полз дальше. Вон груда мертвецов. Там ему самое место. Выходит, грош ему цена. Бухера нет. Агасфера нет. Надо было поручить все Бухеру. Отдать револьвер ему. Было бы куда лучше. А от него — какой от него толк?
Он устало приткнулся к груде тел. Где это у него болит? Он провел ладонью по груди, потом поднял руку. Ладонь была в крови.