— Что это было? — спросил он.
Пятьсот девятый скривил губы.
— Признак того, Лео, что вчера давно прошло.
— Это был колокол. Почему вдруг у церкви под нами есть колокол? Ведь все колокола они переплавили в пушки.
— Не знаю. Может быть, один забыли. Итак, как насчет коронки сегодня вечером? Нам нужна жратва на те дни, когда останемся без хлеба.
Лебенталь покачал головой.
— Сегодня не получится. Именно поэтому. Сегодня ведь четверг. Товарищеский вечер в казарме СС.
— Ах, вот как. Значит, сегодня явятся проститутки.
Лебенталь поднял глаза.
— Ага, это тебе известно? Откуда?
— Неважно откуда. Это известно мне, Бергеру, Бухеру и Агасферу.
— Кому еще?
— Больше никому.
— Так, значит, вам это известно! А я и не заметил, что вы за мной наблюдаете. Придется проявлять большую осмотрительность. Хорошо, значит, сегодня вечером.
— Лео, — сказал Пятьсот девятый. — Попробуй отделаться от коронки сегодня вечером. Это важнее. Дай мне денег. Я все знаю. Это просто.
— Ты знаешь, как это делается?
— Да, из шахты…
Лебенталь задумался.
— В колонне грузовиков есть один специально выделенный дежурный, — сказал он. — Завтра он едет в город. Можно проверить. Вдруг он клюнет. Что ж, ладно. И может, я еще загодя вернусь, чтобы все это проделать самому.
Он протянул коронку Пятьсот девятому.
— На что мне она? — спросил удивленно Пятьсот девятый. — Тебе же надо ее захватить с собой.
Лебенталь с презрением покачал головой.
— Теперь ясно, что ты понимаешь в коммерции! Думаешь, мне что-нибудь перепадает, если коронка сначала окажется в лапах одного из «братьев»? Это делается по-другому. Если все идет успешно, я возвращаюсь и забираю. Спрячь пока. А теперь, внимание…
Пятьсот девятый лежал в углублении немного в стороне от колючей проволоки, но ближе, чем это разрешалось. Палисадники здесь делали изгиб. Это место плохо просматривалось со сторожевых башен, особенно ночью и в туман. Ветераны уже давно сделали это открытие, но только Лебенталь несколько недель тому назад сумел этим воспользоваться.
Все пространство на несколько сот метров за пределами лагеря считалось запретной зоной, в которой разрешалось появляться только с особого разрешения СС. Широкая полоса этой зоны была очищена от всяких кустарников, соответственно были пристрелены пулеметы.
Лебенталь, обладавший шестым чувством в отношении всего, что было связано с едой, наблюдал за тем, как в течение нескольких месяцев по четвергам вечером две девицы проходили кусочек широкой полосы вокруг Малого лагеря. Они направлялись в кабачок «Летучая мышь» специально для участия в развлекательном отделении культурных вечеров войск СС. Те по-рыцарски позволяли им пройти через запретную зону, чтобы не делать крюк и тем самым сэкономить почти два часа времени. Осторожности ради на это короткое время со стороны Малого лагеря отключали ток. Начальство ничего об этом не знало. В общей неразберихе последних месяцев эсэсовцы пошли на собственный страх и риск. В общем-то они ничем не рисковали: никто из Малого лагеря бежать физически не смог бы.
Однажды из сиюминутного добродушия одна из проституток кинула кусок хлеба, когда вблизи находился именно Лебенталь. Несколько слов в темноте и предложение заплатить за услуги сделали свое дело. С тех пор девушки приносили что-нибудь с собой, особенно в дождливую и темную погоду. Они бросали все через проволоку, делая вид, будто поправляют чулки или высыпают попавший в туфли песок. Весь лагерь был затемнен, и на этой стороне охранники чаще всего спали. Но если бы кто-нибудь и заподозрил недоброе, в девушек все равно стрелять бы не стали, а пока разобрались, в чем дело, никаких следов бы уже не осталось.
Пятьсот девятый слышал, как полностью рухнула городская башня. Огненный сноп взметнулся в небо и развеялся, донеслись далекие сигналы пожарных машин.
Он не знал, как долго ему пришлось ждать. Время в лагере было ничего не значащим понятием. Вдруг сквозь тревожную темноту он услышал сначала голоса, а потом шаги. Он выполз из-под пальто Лебенталя, прижался теснее к проволоке и прислушался к легким шагам слева. Он оглянулся. Лагерь погрузился в кромешную темноту, не видно было даже мусульман, ковылявших в сортир. Зато до него донеслось, как один из охранников крикнул девушкам: «Сменяюсь в двенадцать. Встретимся еще, а?»
— Ясное дело, Артур.
Шаги приближались. Прошло еще мгновение, и Пятьсот девятый увидел на фоне неба расплывчатые фигуры девушек. Он взглянул на сторожевые башни с пулеметами. Было так туманно и темно, что он не мог рассмотреть охранников, а они по той же причине его. Он стал тихонько посвистывать.
Девушки остановились.
— Ты где? — прошептала одна из них.
Пятьсот девятый поднял руку и помахал.
— Ах, вот где. У тебя есть деньги?
— Да. А у вас что есть?
— Вначале гони гроши. Три марки.
Деньги в пакете, перевязанном бечевкой, он просунул длинной палкой под колючей проволокой на дорогу. Девушка наклонилась, вынула деньги и быстро пересчитала. Потом сказала: «Вот, смотри!»
Обе достали из карманов картофелины и бросили сквозь колючую проволоку. Пятьсот девятый попытался поймать их прямо в пальто Лебенталя.
— А теперь хлеб, — сказала та, что потолще.
Пятьсот девятый наблюдал, как ломти хлеба перелетали через проволоку, и быстро ловил их.
— Вот, это все.
Девушки собрались было уходить.
Пятьсот девятый присвистнул.
— Что? — спросила толстушка.
— Можете принести еще?
— На следующей неделе.
— Нет, когда будете возвращаться из казармы. Ведь там вам дадут все, чего пожелаете.
— Ты всегда одинаково выглядишь? — спросила толстушка и наклонилась, чтобы лучше его разглядеть.
— Да они все такие, Фритци, — сказала вторая.
— Я могу здесь подождать, — прошептал Пятьсот девятый. — У меня еще есть деньги.
— Сколько?
— Три.
— Нам надо идти, Фритци, — проговорила вторая. Все это время обе имитировали шаги, чтобы не вызвать подозрение охранников на башнях.
— Я могу ждать всю ночь. Пять марок.
— Ты здесь на новенького, что ли? — спросила Фритци. — А другой где? Умер?
— Заболел. Вот и послал меня сюда. Пять марок. Можно и больше.
— Пошли, Фритци. Нам нельзя здесь так долго стоять.
— Хорошо. Посмотрим. Подожди меня здесь, пожалуй.
Девушки ушли. Пятьсот девятый слышал шуршание их юбок. Он отполз назад, подстелил себе пальто и, обессиленный, лег. Ему казалось, что он потеет. Хотя был совершенно сухой.
Обернувшись, он увидел Лебенталя.
— Ну, все как надо? — спросил Лео.
— Да, вот картошка и хлеб.
— Вот ведь сволочи, — прошипел он. — Какие кровопийцы! Цены почти такие же, как здесь, в лагере! За это им хватило бы и полторы марки. За три марки надо было бы добавить еще колбасы. Все потому, что меня при этом не было!
Пятьсот девятый не слушал.
— Давай разделим, Лео, — сказал он.
Они заползли под барак и разложили там картошку и хлеб.
— Картошку возьму я, — заметил Лебенталь, — чтобы выторговать на нее что-нибудь завтра.
— Нет. Нам все это нужно сейчас самим.
Лебенталь поднял глаза.
— Вот как? А откуда мне взять деньги в следующий раз?
— У тебя ведь еще есть кое-что.
— Да что ты говоришь!
Вдруг они, как звери, на четвереньках уселись друг против друга и уставились в свои осунувшиеся лица.
— Сегодня вечером они снова придут и принесут еще, — сказал Пятьсот девятый. — Кое-что оттуда, на это тебе будет легче выменять. Я сказал, что у нас есть еще пять марок.
— Послушай-ка, — начал Лебенталь, пожав плечами. — Если у тебя есть деньги, это твое дело.
Пятьсот девятый уставился на него. Наконец Лебенталь отвел взгляд и облокотился. — Ты меня угробишь, — простонал он тихо.
— Что тебе, собственно, надо? Чего ради ты во все вмешиваешься?
Пятьсот девятый боролся с искушением съесть картофелину, потом еще одну, быстро, все картофелины, прежде чем кто-нибудь успеет его опередить.
— Как ты это себе представляешь? — продолжал шепотом Лебенталь. — Значит, все сожрать, все деньги распустить, как идиоты.
— А как потом еще раздобыть?
Картошка. Пятьсот девятый обнюхал ее. Хлеб. Его ладони отказывались подчиниться разуму. Его желудок — это было сплошное оголенное страстное желание. Есть! Есть! Глотать! Быстро! Быстро!
— У нас есть коронка, — произнес он мучительно и отвел голову в сторону. — Как насчет коронки? Мы ведь кое-что за это получим. Как там обстоят дела?
— Сегодня трудно было чего-либо добиться. Все закрутилось. Впрочем, уверенности нет. Что есть на ладони, то есть.
— Ему что? Есть не хочется? — подумал Пятьсот девятый. — Что он там говорит? Разве не раскалывается у него желудок от голода?
— Лео. Не забывай Ломана! Пока мы соберемся с силами, будет поздно. Сейчас каждый день на счету. Теперь уже нет необходимости думать на месяцы вперед.
Вдруг донесся тонкий пронзительный крик, напоминающий крик испуганной птицы. На одной ноге, воздев руки к небу, стоял мусульманин. Другой мусульманин пытался поддерживать первого. Казалось, что оба исполняют причудливый па-де-де на горизонте. Мгновение спустя они упали, как сухая листва, на землю и крик угас.
Пятьсот девятый снова обернулся.
— Если, мы будем такими, как вот эти, нам уже ничего больше не потребуется, — произнес он — Тогда мы сломлены навсегда. Поэтому надо сопротивляться, Лео.
— Сопротивляться, а как?
— Сопротивляться, — повторил Пятьсот девятый спокойнее. Приступ кончился. Он снова обрел зрение. Запах хлеба уже не ослеплял его. Он наклонил голову к уху Лебенталя.
— Во имя будущего, — проговорил он почти беззвучно, — чтобы отомстить.
Лебенталь отпрянул.
— С этим я не желаю иметь ничего общего.
На лице Пятьсот девятого промелькнуло подобие улыбки.
— Это и не надо. Занимайся только жратвой.
Лебенталь немного помолчал. Потом он сунул руку в карман, пересчитал монеты прямо перед глазами и отдал их Пятьсот девятому.