— Внимание! — сказал Ниман высоким, чуточку придавленным голосом — Новый транспорт, шаг вперед, марш!
— Осторожно! — пробормотал Пятьсот девятый Зульцбахеру.
Перед Ниманом выстроились две шеренги.
— Больные и инвалиды, вперед вправо! — скомандовал он.
Шеренга оживилась, но никто не отошел в сторону. Люди не верили; подобное случалось с ними уже не раз.
— Быстрее! Быстрее! Кому надо к врачу и на перевязку, шаг вперед и встать справа!
Несколько узников робко отошли в сторону. Ниман подошел к ним.
— Что у тебя? — спросил он первого.
— Ноги натер до крови и сломал палец на ноге, господин шарфюрер.
— А ты?
— Двусторонняя паховая грыжа, господин шарфюрер.
Ниман продолжил выяснение. Потом отослал двоих обратно. Это был обманный трюк, чтобы ввести узников в заблуждение и усыпить их бдительность. Задуманный прием сработал. Сразу же вызвалось несколько новичков. Ниман едва заметно кивнул головой.
— Сердечники, шаг вперед! Кто не способен выполнять тяжелую работу, но умеет штопать чулки и чинить обувь.
Нашлось еще несколько добровольцев. Теперь Ниман набрал примерно тридцать человек. Стало ясно, что больше ему не набрать.
— Я вижу, что остальные в прекрасной форме! — злобно проорал он. — А ну, давайте-ка проверим! Напра-во! Бегом, марш!
Двойная шеренга побежала вокруг плаца для переклички. Тяжело дыша, они бежали мимо остальных узников, которые замерли на месте, отдавая себе отчет в том, что их жизнь тоже в опасности. Если кто-нибудь упадет, Ниман запросто отошлет его к отобранной группе. Кроме того, никто не знал, займется ли он особо стариками.
Узники в шестой раз пробежали мимо. Они начали спотыкаться, но уже твердо знали, что их заставили бегать не для того, чтобы выявить неспособность выполнять тяжелую работу. Они бегали во имя выживания. Их лица обливались потом, а в глазах светился отчаянный страх перед смертью, осознанный страх, свойственный только человеку.
Даже те, что согласились, теперь поняли, в чем дело. Их охватило беспокойство. Еще двое попытались присоединиться к бегущим. Ниман это увидел.
— Назад! Марш на место!
Но его не слышали. Оглохшие от страха, они бросились вперед. На ногах были деревянные ботинки, которые они сразу же потеряли, но продолжали бежать, мелькали только их сбитые в кровь голые ноги. Ниман не спускал с них глаз. Некоторое время они бежали вровень со всеми. Когда же в их обезображенных лицах постепенно засветилась жадная надежда на бегство, Ниман спокойно сделал несколько шагов вперед и, как только они проковыляли рядом с ним, сделал им подножку. Они упали, хотели встать. Но Ниман пинками снова повалил их на землю. Тогда они попробовали ползти.
— Встать! — заорал он своим придавленным тенором — Марш вон туда!
В это время он стоял спиной к двадцать второму бараку. Карусель смерти продолжалась в ритме бега. Упали еще четверо. Двое были без сознания. Один был в гусарской униформе, которую получил накануне вечером; другой в женской блузке с дешевыми кружевами под каким-то обрезанным кафтаном. Старший по помещению с юмором распределил среди узников вещи из Освенцима. Было еще несколько десятков заключенных, которых вырядили, как на карнавал.
Пятьсот девятый видел, как отставал, полусогнувшись ковыляя, Розен, и знал, что через несколько секунд у Розена полностью иссякнут силы и он рухнет на землю. «Меня это не касается ничуть, — подумал он. — Зачем делать глупости. Каждый должен сам о себе заботиться». Шеренга снова пробегала мимо барака, приблизившись к нему вплотную. Пятьсот девятый отметил, что теперь Розен уже был последним. Он бросил беглый взгляд на Нимана, который все еще стоял спиной к бараку, потом огляделся кругом. Никто из старост бараков не обращал на него внимания. Все наблюдали за теми, кому Ниман подставил ножку. Хандке, подняв голову, даже вышел вперед. Пятьсот девятый схватил зашатавшегося Розана за руку, подтянул его к себе и, вытащив из шеренги, спрятал за своей спиной.
— Быстрее! В барак! Спрячься там!
Он слышал тяжелое дыхание за спиной, воспринимал уголками глаз какое-то движение, потом пыхтенье прекратилось. Ниман ничего не видел. Он все еще стоял спиной. Хандке тоже ничего не заметил. Пятьсот девятый знал, что дверь в барак была открыта, и надеялся, что Розен его понял. И он надеялся, что, если его схватят, тот не продаст. Розен должен был понимать, что ему и без того была бы крышка. Ниман не пересчитывал новичков, и теперь у него появился шанс. Пятьсот девятый почувствовал, что у него дрожат колени и пересохло горло. Потом вдруг зашумела кровь в ушах.
Он осторожно бросил взгляд на Бергера. Тот спокойно наблюдал за бежавшей толпой, из которой падало на землю все больше людей. По его напряженному лицу было видно, что он все видел. Потом Пятьсот девятый услышал за спиной шепот Лебенталя: «Он уже внутри». Колени затряслись у него еще сильнее. Ему пришлось даже опереться на Бухера.
Повсюду были разбросаны деревянные башмаки, которые достались некоторым новичкам. Людям непривычно было их носить, и они их теряли. Только двое еще отчаянно грохотали в этих башмаках. Ниман протер запотевшие очки. Он раскраснелся: его возбуждал страх узников перед смертью: они падали, вскакивали, снова падали, вскакивали и, покачиваясь из стороны в сторону, бежали дальше. Он ощущал тепло в животе и вокруг глаз. Впервые у него было такое ощущение, когда он убил своего первого еврея.
Он, собственно, этого вовсе не хотел, но потом… Он всегда был пришибленным и закомплексованным, а поначалу испытывал чуть ли не страх, замахиваясь на еврея. Но когда тот валялся у него в ногах и молил о жизни, Ниман вдруг почувствовал, что стал другим: крепким и могучим; он ощутил в себе ток крови, его горизонт расширился; разрушенная гражданская четырехкомнатная квартира с мебелью, обитой зеленым репсом, этого мелкого еврейского торговца готовым платьем превратилась в азиатскую пустыню Чингисхана, а торговый служащий Ниман мгновенно стал властителем над жизнью и смертью; к нему пришла власть, всемогущество, пьянящее упоение, которое все ширилось и возрастало, пока первый удар совершенно непроизвольно не обрушился на очень податливый череп с редкими крашеными волосами.
— Отделение, стой!
Узники не могли поверить своим ушам. Они ожидали, что их будут гонять до тех пор, пока они не расстанутся с жизнью. Бараки, плац и люди закружились у них перед глазами, как во время солнечного затмения. Они держались друг за друга. Ниман снова надел свои потертые очки. Он вдруг заторопился.
— Трупы перенести сюда!
Они уставились на него. Ведь до сих пор никаких трупов не было.
— Те, что попадали на землю, — поправился он. — Которые остались лежать.
Пошатываясь, они стали приподымать лежащих за руки и за ноги. В одном месте образовался целый клубок людей. Они падали, натыкаясь друг на друга. В этой толкотне Пятьсот девятый разглядел Зульцбахера. Прикрытый стоявшими спереди, он старался оттащить лежавшего за волосы и уши. Потом наклонился и поставил его на колени. Человек бесчувственно упал. Зульцбахер снова встряхнул его, взял под руки и попробовал поставить на ноги. Ему это не удалось. Тогда Зульцбахер в отчаянии стал бить не приходящего в сознание кулаками, пока его не оттащил староста блока. Зульцбахер никак не унимался. И тогда староста блока дал ему пинок, думая, что Зульцбахер вымещает какую-то злобу на находившемся в бессознательном состоянии.
— Ты, скотина чертова! — пробурчал он. — Оставь его, наконец, в покое! Ему все равно хана.
Специально выделенный дежурный Штрошнейдер приехал на грузовике с плоской платформой, на которой обычно перевозят покойников. Двигатель грохотал, как пулемет. Штрошнейдер подрулил к толпе. Погрузили совершенно обессилевших. Некоторые еще пытались сбежать. Но теперь Ниман внимательно следил: он никого больше не отпустил, никого, даже из числа добровольцев.
— Кто не отсюда, отойти в сторону! — кричал он. — Кто назвался больным, приступить к погрузке остальных!
Люди бросились врассыпную по баракам. Так и не пришедших в сознание погрузили на платформу. Штрошнейдер дал газ. Он ехал так медленно, что добровольцы могли идти пешком. Ниман шагал рядом.
Теперь вашим стараниям конец, — сказал он своим жертвам другим, чуть ли не дружеским голосом.
— Куда их везут? — спросил один из новичков в двадцать втором бараке.
— Вероятно, в сорок шестой блок.
— И что там будет?
— Не знаю, — ответил Пятьсот девятый. Он не хотел рассказывать, что было известно в лагере — в одном из помещений сорок шестого экспериментального блока у Нимана была канистра с бензином и несколько шприцев для инъекций, причем никто из заключенных никогда не возвращался обратно. А вечером Штрошнейдер отвезет их в крематорий.
— А чего ты так волтузил того самого? — спросил Пятьсот девятый.
Зульцбахер посмотрел на него, но ничего не ответил. Он давился, словно старался проглотить кусок ваты.
— Это был его брат, — сказал Розен.
Зульцбахера вырвало, ничем, кроме чуточки зеленоватого желудочного сока.
— Ты посмотри-ка! Все еще здесь? Они про тебя, наверно, забыли, а?
Хандке стоял перед Пятьсот девятым и медленно осматривал его с ног до головы. Это было во время вечерней переклички. Узники выстроились на плацу.
— Тебя, наверно, записали в книгу. Надо будет проверить.
Он раскачивался на каблуках, разглядывая Пятьсот девятого своими светло-голубыми выпученными глазами. Пятьсот девятый замер.
— Ну так что? — спросил Хандке.
Пятьсот девятый молчал. Было бы безумием хоть как-то раздражать старосту блока. Молчание — это самое правильное. Он надеялся только на то, что Хандке снова все забудет или не примет всерьез. Хандке ухмыльнулся. У него были желтые зубы с пятнами.
— Ну и что? — повторил свой вопрос Хандке.
— Номер тогда записали в книгу, — проговорил спокойно Бергер.
— Ах, так? — Хандке повернулся к нему. — Ты это точно знаешь?