— Что бы вы стали делать, Вебер, — спросил он задушевно, — если бы, предложим, на некоторое время, из тактических соображений, вы меня понимаете, значит, на короткий выжидательный период, противник занял нашу территорию, что, — поспешно добавил Нойбауэр, — как часто случалось в истории, вовсе не означает поражение?
Вебер слушал его с едва заметной лукавой улыбкой.
— Для такого, как я, всегда найдется, что делать, — ответил он по-деловому. — Мы снова расправим плечи, может быть, под другим именем. Ну, скажем, как коммунисты. В течение нескольких лет национал-социалистов больше не будет. Все станут демократами. Но это не так важно. По всей вероятности, я когда-нибудь и где-нибудь устроюсь работать в полиции. Может быть, даже с поддельными документами. Так и пойдет дело.
Нойбауэр ухмыльнулся. Уверенность Вебера передалась ему. — Неплохая идея. А я? Что вы думаете, кем стану я?
— Не знаю. У вас семья, оберштурмбаннфюрер. Тут не так просто позволить себе такие перепады, в том числе нелегальное положение.
— Разумеется — От хорошего настроения Нойбауэра снова не осталось и следа — Знаете что, Вебер, мне хотелось бы сделать лагерный обход. Давно я уже там не был.
Когда он явился в дезинфекционном отделении, Малый лагерь уже был в курсе дела. Вернер и Левинский снова переправили большую часть оружия в трудовой лагерь; только Пятьсот девятый оставил себе револьвер. Он настоял на своем, спрятав оружие под кроватью.
Через четверть часа из госпиталя пришло удивительное сообщение: инспекционный обход не преследует карательных целей, шмона в бараках не предвидится, Нойбауэр, наоборот, настроен прямо-таки доброжелательно.
Новый староста блока нервничал. Он орал и командовал. — Только не кричи так, — сказал ему Бергер. — От твоего крика лучше не станет.
— Что?
— Что слышал!
— Я кричу, когда хочу. Выходи! Стройся! — Староста бегал вдоль барака. Собирались те, кто мог ходить. — Это не все! Должно быть больше!
— Мертвецам тоже строиться?
— Заткни пасть! Всем выйти! Лежачим больным тоже!
— Послушай. Об инспекции ничего не известно. Приказ не поступал. Поэтому незачем выгонять весь барак на построение.
Староста блока был весь в поту.
— Я делаю, что считаю нужным. Я староста блока. Где тот, кто всегда с вами тут сидит? С тобой и с тобой. — Он показал на Бергера и Бухера.
Староста блока открыл дверь в барак, чтобы проверить. Именно это Бергер хотел предотвратить. Пятьсот девятого специально спрятали, чтобы он не встретился еще раз с Вебером.
— Его здесь нет. — Бергер загородил ему проход.
— Что-о? Уйди с прохода!
— Его здесь нет, — повторил Бергер, не сходя с места. — Вот и все.
Староста блока уставился на него. Бухер и Зульцбахер встали рядом с Бергером.
— Это еще что такое? — спросил староста блока.
— Его здесь нет, — проговорил Бухер. — Тебе интересно знать, как умер Хандке?
— Вы в своем уме?
Подошли Розен и Агасфер.
— Вы знаете, что я могу переломать всем вам кости? — спросил староста?
— Прислушайся! — сказал Агасфер, вытянув свой костлявый указательный палец в сторону горизонта. — Все ближе и ближе.
— Он погиб не во время авианалета, — пояснил Бухер.
— Мы не ломали Хандке шею. Это сделали не мы, — сказал Зульцбахер. — Ты никогда не слышал о тайном лагерном суде?
Староста блока сделал шаг назад. Он знал, что уже случалось с предателями и доносчиками.
— И вы имеете к этому отношение? — спросил он недоверчиво.
— Будь благоразумным, — спокойно проговорил Бергер. — И не доводи себя и нас до сумасшествия. Ну кому еще захочется попасть в список тех, с кем будут сведены счеты?
— Разве кто-нибудь об этом говорил? — Староста изобразил какие-то жесты. — Если мне никто ничего не сказал, я и знать не знаю, о чем идет речь. А что, собственно, произошло? До сих пор каждый мог на меня положиться.
— Давно бы так.
— Больтке идет, — просигналил Бухер.
— Ладно, ладно. — Староста подтянул свои штаны. — Я прослежу. Вы можете на меня положиться. Я ведь один из вас.
«Черт возьми, — подумал Нойбауэр. — И почему бомбы не упали сюда? Тогда все разрешилось бы в самом лучшем виде. Всегда случается не то, что требуется!»
— Это ведь щадящий лагерь? — спросил он.
— Щадящий, — подтвердил Вебер.
— Ну, — Нойбауэр пожал плечами — В конце концов мы не принуждаем их работать.
— Нет. — Вебер с улыбкой представил себе, как можно заставить работать этих призраков. Сама мысль показалась ему абсурдной.
— Блокада, — сказал Нойбауэр. — Не наша вина… противники… — он повернулся к Веберу. — Здесь вонища, как в обезьяньей клетке.
— Дизентерия, — пояснил Вебер. — По сути это место для отдыха больных…
— Вы правы, больных! — Нойбауэр сразу подхватил тему. — Больные, дизентерия, поэтому здесь хоть топор вешай. В госпитале было бы то же самое. — Он в нерешительности огляделся. — Люди даже лишены возможности помыться?
— Слишком велика опасность заражения. Эта часть лагеря поэтому более или менее изолирована от остальных. Помывочные приспособления на другой стороне.
При слове «заражение» Нойбауэр невольно сделал шаг назад.
— У нас достаточно белья, чтобы дать этим людям свежее? Ведь старое, наверное, придется сжечь, не так ли?
— Не обязательно. Его можно дезинфицировать. Белья на складе достаточно. Мы получили большую партию из Бельзена.
— Хорошо, — произнес облегченно Нойбауэр. — Итак, выдать свежее белье, подобрать необходимое количество приличных роб и штанов или еще чего-нибудь. Раздать хлорную известь и дезинфицирующие средства. Тогда все это будет выглядеть совсем по-другому. Запишите это.
Первый староста лагеря, толстый уголовник, делал услужливо записи.
— При этом обеспечить максимальную чистоту! — диктовал Нойбауэр.
— Обеспечить максимальную чистоту, — повторил лагерный староста.
Вебер подавил в себе ухмылку. Нойбауэр повернулся к заключенным.
— У вас есть все, что положено?
Ответ предопределялся двенадцатилетним пребыванием в лагере.
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.
— Хорошо. Пошли дальше.
Нойбауэр огляделся еще раз. Старые черные бараки напоминали гробы. Он искал и вдруг поймал нужную ему мысль.
— Дайте указание посадить здесь что-нибудь зеленое, — сказал он. — Сейчас самое время. Несколько кустарников с северной стороны и цветы вдоль южной стены. Это улучшает настроение. Все это есть в нашем садовом хозяйстве, не так ли?
— Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер.
— Итак! Немедленно приступайте к исполнению. Кстати, это можно устроить и у бараков в трудовом лагере. — Нойбауэра захватила его идея. В нем проснулся владелец сада. — Даже клумба фиалок, хотя нет, примулы лучше; желтый цвет ярче…
Двое заключенных медленно повалились на землю. Никто даже не пошевелился, чтобы им помочь.
— Примулы… в нашем садовом хозяйстве найдется достаточное количество примул?
— Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер. — Толстый староста лагеря стоял, вытянувшись по стойке «смирно», — Примул сколько угодно. Уже в цвету.
— Хорошо. Займитесь этим. И пусть лагерный оркестр иногда играет внизу, чтобы им здесь тоже что-нибудь перепадало.
Нойбауэр повернул обратно. Другие следовали за ним. Он чуть-чуть успокоился. У заключенных не было жалоб. Многие годы отсутствия критики приучили его считать фактом то, во что он сам хотел верить. Поэтому и теперь он ожидал от заключенных, что они увидят в нем того, кого ему хотелось: человека, который в сложных условиях делает для них все от него зависящее. Ну, а что они оставались людьми, он уже давно забыл.
XXII
— Что? — спросил недоверчиво Бергер. — Вообще нет ужина?
— Вообще.
— И супа нет?
— Ни супа, ни хлеба. По прямому приказу Вебера.
— А другие? Трудовой лагерь?
— Ничего. Никакого ужина всему лагерю.
— Белье мы получили, а пищи нет?
— Примулы нам тоже дали. — Пятьсот девятый показал на два чуть заметных углубления по обе стороны двери. В них стояло несколько полуувядших растений. В полдень заключенные принесли их сюда из садового хозяйства и высадили.
— Может, они съедобные?
— И не подумай! Бели они исчезнут, мы целую неделю останемся без еды.
— Чего вдруг? — заметил Бергер. — После всего этого с Нойбауэром я подумал, что нам, может быть, положат в суп даже картошку.
Подошел Лебенталь.
— Это Вебер. Не Нойбауэр. Вебер страшно злится на Нойбауэра. Думает, что Нойбауэр хочет обеспечить себе прикрытие. Наверняка так и есть. Поэтому Вебер везде, где может, работает против Нойбауэра. Это я узнал из канцелярии. Левинский, Вернер и другие оттуда это тоже подтверждают. А страдать от этого приходится нам.
— Многие не выдержат и умрут.
Они стали разглядывать красное небо.
— Вебер сказал в канцелярии, чтобы ни у кого не было иллюзий. Уж он-то позаботится о том, чтобы держать нас на голодном пайке — Лебенталь вынул изо рта искусственную челюсть, бегло осмотрел ее и поставил обратно.
Из барака донесся слабый крик. Весть быстро распространилась вокруг. Скелеты, покачиваясь, вышли из двери, чтобы проверить кухонные бидоны: пахнут они пищей или их обманывают. Бидоны оказались чистыми и сухими. Стенание усилилось. Многие, опустившись на грязную землю, били по ней костлявыми кулачками. Большинство же тихо уходили прочь или беззвучно лежали вокруг с раскрытыми ртами и выпученными глазами. Из дверей долетали едва слышные голоса тех, кто уже не мог встать. Это не был членораздельный крик; это был слабый хорал отчаяния, монотонное пение, в котором даже не содержалось слов, мольбы и проклятий отчаяния. Это было нечто запредельное — крохотный кусочек угасающей жизни, которая звенела, щебетала, посвистывала и скреблась, словно бараки — это огромные ящики с умирающими насекомыми.
В семь часов заиграл лагерный оркестр. Он расположился вне Малого лагеря, но настолько близко, что его было хорошо слышно. Указание Нойбауэра было выполнено незамедлительно. Первой вещью, как всегда, оказался любимый