В подражание им другие по мере сил стали расправлять плечи и прогуливаться вокруг. Некоторые подходили к колючей проволоке ближе, чем разрешалось. От этого узники получали какое-то непередаваемое удовлетворение. Со стороны это могло показаться ребячеством, но это было чем угодно, только не ребячеством. Они осторожно вышагивали на своих ногах-ходулях; некоторых покачивало, и они были вынуждены за что-нибудь держаться. Головы выпрямились; глаза на опустошенных лицах больше не скользили по земле, проваливаясь в какой-то пустоте, — они снова начинали видеть. В их сознании зашевелилось что-то полузабытое — мучительное, озадачивающее и пока еще откровенно безымянное. Узники бродили по плацу мимо сложенных штабелями трупов, мимо сваленных в кучи своих безучастных товарищей, которые уже умерли или еще шевелились и, возможно, думали о еде.
Происходившее напоминало призрачную прогулку скелетов, в которых, несмотря ни на что, — не угасла искра жизни.
Вечерняя заря поблекла. В долине буйствовали и накрывали холмы голубые тени. Охранники так и не вернулись. Надвигалась ночь. Вольте на вечернюю перекличку не явился. Последние новости принес Левинский. В казармах переполох. Через день-два ожидают приход американцев. Транспорт к завтрашнему дню собрать уже не удастся. Нойбауэр уехал в город. Левинский широко ухмыльнулся.
— Теперь уже недолго! Мне надо назад! — Он взял с собой троих из тех, кого здесь прятали.
Ночь выдалась очень спокойная. Она раскинула свой огромный шатер и зажгла все свои звезды.
XXIV
Шум раздался под утро. Вначале Пятьсот девятый услышал крик. Он донесся издалека сквозь тишину. Это не было криком людей, которых пытали в застенках. Горланила какая-то подвыпившая компания.
Прогремели выстрелы. Пятьсот девятый схватился за свой револьвер. Он держал его под рубашкой. Прислушался, стараясь понять: стреляли только эсэсовцы или им уже ответили люди Вернера. Затем раздался лающий треск легкого пулемета.
Он заполз за груду трупов и стал наблюдать за входом в Малый лагерь. Было еще темно; около груды валялось еще так много отдельных трупов, что он незаметно прилег рядом с ними.
Пьяный рев и стрельба продолжались несколько минут. Потом они стали громче и ближе. Пятьсот девятый плотнее прижался к мертвецам. Он видел красные пулеметные очереди. Отовсюду было слышно, как пули попадают в цель. С полдюжины эсэсовцев шли по большой центральной улице и палили по баракам. Иногда шальные пули мягко втыкались в груды трупов. Пятьсот девятый лежал, распластавшись и полностью замаскировавшись на земле.
Везде заключенные вскрикивали, как перепуганные птицы. Размахивая руками, они, как очумевшие, метались по сторонам.
— Лечь! — крикнул Пятьсот девятый — Лечь! Притвориться мертвыми! Лежать тихо!
Одни, услышав его, бросились на землю. Другие, спотыкаясь, кинулись к бараку и столпились у двери. Большинство же, кто был снаружи, остались лежать там, где лежали.
Миновав сортир, группа направилась к Малому лагерю. Были распахнуты ворота. Пятьсот девятый увидел в темноте силуэты и искаженные лица в момент выстрелов из револьверов.
— Сюда! — крикнул кто-то — Тащи сюда к деревянным баракам! Зададим братьям жару. А то ведь они мерзнут! Давай сюда!
— Быстрей, сюда! Ну, Штейнбреннер. Тащите сюда бидоны!
Пятьсот девятый узнал голос Вебера.
— Тут кто-то у входа! — крикнул Штейнбреннер.
Легкий пулемет выпустил очередь по темному скоплению в дверях. Люди медленно повалились на землю.
— Давно бы так! А теперь вперед!
Пятьсот девятый услышал бульканье, словно откуда-то текла вода. Он увидел темные бидоны, из которых на стены выливался бензин.
Отборная группа Вебера отмечала расставание с лагерем. В полночь поступил приказ об уходе, и основная часть войск вскоре покинула лагерь; но у Вебера и его банды еще оставалось достаточно шнапса, и они быстро напились. Они не хотели уйти просто так и решили напоследок пройтись по лагерю. Вебер приказал захватить бидоны с бензином. Они собирались оставить после себя своеобразный маяк, который еще долго напоминал бы о себе.
Каменные бараки пришлось оставить в покое, зато в старых польских деревянных бараках было все, что им требовалось.
— Фейерверк! Быстрее! — кричал Штейнбреннер.
Вспыхнула спичка, следом за нею загорелся коробок. Державший коробок в руках бросил его на землю. Другой эсэсовец опустил второй коробок в бидон, стоявший вплотную к бараку. Коробок потух. Но от светло-красного огонька первой спички побежала тонкая голубая полоска вверх по стене. Потом эта полоска, веерообразно разойдясь на несколько газовых ручейков, превратилась в дрожащую голубую массу. В первый момент это не предвещало никакой опасности, скорее напоминало холодный электрический разряд, прозрачный и робкий, который быстро угаснет. Но потом начался треск, и в голубых устремленных к крыше ручейках стали появляться сердцевидные желтые трепещущие огоньки. Это были уже языки пламени.
Дверь приоткрылась.
— Кто попробует выйти, уничтожать на месте! — скомандовал Вебер.
Сам он, держа под мышкой легкий пулемет, выстрелил. Едва появившаяся в дверях фигура повалилась внутрь барака. «Бухер, — подумал Пятьсот девятый. — Агасфер. Они спали у самой двери». Эсэсовец подбежал к двери, оттащил в сторону замертво упавших узников, тела которых все еще лежали перед входом, захлопнул дверь и отскочил назад.
— Теперь можно начинать! Охота на зайцев!
Снопы огня уже рвались вверх. Сквозь рев эсэсовцев прорвались крики узников. Распахнулась дверь следующей секции. Люди кувырком выкатились из барака. Вместо ртов у них были черные дырки. Прогрохотали выстрелы. Никому не суждено было вырваться. Они застыли перед входом, как пауки в своей паутине.
Вначале Пятьсот девятый неподвижно лежал в своей ложбинке. Теперь осторожно выпрямился. На фоне огня он отчетливо видел силуэты эсэсовцев. Вебер стоял, широко расставив ноги. Только не торопиться, размышлял Пятьсот девятый в то время, как внутри все у него дрожало. Постепенно, одно за другим. Он достал из-под рубашки револьвер. Потом в краткий миг затишья между ревом эсэсовцев и шуршаньем огня до его слуха долетел нарастающий крик узников. Это был пронзительный нечеловеческий крик. Не задумываясь, Пятьсот девятый прицелился Веберу в спину и нажал курок.
Среди других выстрелов Пятьсот девятый не услышал свой. И Вебер упал. Вдруг до него дошло, что он не почувствовал отдачи оружия в своей руке. Ему показалось, будто кто-то ударил его молотком в самое сердце. Револьвер не сработал. Пятьсот девятый не почувствовал, что прокусил себе губы. Бессознательное обрушилось на него, как ночь, он кусал и кусал, только чтобы не раствориться в черном тумане. Револьвер, видимо, отсырел, стал негодным, слезы, соль, ярость, последнее прикосновение. И потом вдруг избавление, быстрое, едва заметное движение ладони по гладкой поверхности, маленький рычажок, который подался, — револьвер не был снят с предохранителя.
Ему повезло. Никто из эсэсовцев не обернулся. Они не ожидали никаких сюрпризов. Они стояли, орали и палили по дверям. Пятьсот девятый поднес оружие к глазам. В мигающем свете он увидел, что теперь револьвер снят с предохранителя. У него все еще дрожали руки. Он прислонился к груде трупов и для большей надежности облокотился. Прицелился обеими руками. Вебер стоял примерно в десяти шагах, прямо перед ним. Пятьсот девятый несколько раз медленно перевел дух. Потом он затаил дыхание, насколько хватило сил, сжал руки и медленно спустил курок.
Его выстрел смешался с другими. Но Пятьсот девятый резко ощутил отдачу. Он выстрелил еще раз. Вебер, спотыкаясь, шагнул вперед, слегка огляделся, словно в страшном удивлении, и, как подкошенный, повалился на землю. Пятьсот девятый продолжал стрелять. Он прицелился еще в одного эсэсовца, у которого под мышкой был легкий пулемет. Он все нажимал на курок, хотя уже давно кончились патроны. Но эсэсовец все не падал. Пятьсот девятый постоял еще секунду, с трудом сжимая револьвер в руке. Он был готов к тому, что его немедленно пристрелят. Но в этой беспорядочной пальбе его даже не заметили. Обессилевший, он опустился на землю сзади трупов.
В этот момент на Вебера обратил внимание один из эсэсовцев.
— Эй! — воскликнул он — Штурмфюрер!
Вебер стоял сзади них сбоку, поэтому они не сразу заметили, что произошло. — Штурмфюрер! Что случилось?
— Он ранен!
— Кто это сделал? Кто-нибудь из вас?
— Штурмфюрер!
Они не допускали, что в него мог кто-нибудь попасть, кроме как по ошибке. — Черт возьми! Какой идиот…
Прогремели новые выстрелы. Но они доносились уже со стороны трудового лагеря. Видны были вспышки.
— Это американцы! — закричал один эсэсовец — Быстрей! Надо уносить ноги!
Штейнбреннер выстрелил в направлении сортира.
— Уносим отсюда ноги! Резко вправо! Через плац для перекличек! — крикнул кто-то. — Живее! Пока они нас здесь не отрезали!
— А как же штурмфюрер?
— Нам его не утащить.
Вспышки со стороны сортира усилились.
— Быстрей! Быстрей!
Эсэсовцы на бегу продолжали палить по горящему бараку. Пятьсот девятый встал и, покачиваясь, направился к бараку. Один раз он упал. Потом распахнул дверь — Выходите! Выходите! Они ушли!
— Они еще стреляют.
— Это наши! Выходите! Выходите!
Он доковылял до следующей двери и стал тащить людей за руки и ноги — Выходите! Выходите! Их тут больше нет!
Перелезая через лежащих, узники ломились в дверь. Пятьсот девятый торопился. Дверь в секцию «А» уже горела. Так что он не мог войти. Тогда он стал кричать, что было сил. Донеслись выстрелы, шум. На плечо ему с крыши свалился кусок горящего бревна. Пятьсот девятый упал, снова вскочил, почувствовал пронзительную боль и пришел в себя, когда уже сидел на земле. Он хотел подняться, но не смог. Издали услышал крики и увидел словно на большом удалении людей; их вдруг стало много. Это были не эсэсовцы, а заключенные, которые несли на себе людей; они споткнулись о него, и тогда он отполз в сторону. Пятьсот девятый ничего больше не мог. Вдруг он почувствовал смертельную усталость. Он не хотел никому мешать. Во второго эсэсовца он не попал. Да и в Вебера не так, как надо. Все казалось впустую. Он спасовал.