Я не договорил. Сил и слов не осталось. В полуверсте манил покоем лес.
Улыбка криво сползла с лица кому-то-брата.
— А, — вспомнил я. — И дай шаманам чего просят.
Ноги уже несли меня к деревьям, и было совершенно все равно, как воспримет казначей мои распоряжения.
— Арч?
Не хотелось оборачиваться. Обернуться значило остановиться.
— Арч?!
Жрец неожиданно резво меня догнал и схватил за локоть.
— Скажи, Арч. Что там? Кого вы там встретили?
Он был жалок. Он умолял. Он говорил одно, но хотел узнать другое.
— Я не встречал там Басры. Говорил только с духом…
Толстяк отпустил мою руку и остановился.
— Дух сказал, что твой Басра все-таки есть.
Я не стал смотреть на отвратительно дряблое, расплывшееся от неописуемого счастья лицо жреца. Чтоб посмотреть, пришлось бы оборачиваться. А обернуться значило остановиться. Я вполне мог себе это лицо представить.
Лес торопился. Деревья готовились к холодам, и им было не до меня. Трава пожухла и шуршала в порывах сырого северного холодного ветра. Рубиновыми каплями висели на голых ветках ягоды шиповника. В лесу царила осень, навевая грусть.
Я тихо брел от ствола к стволу. Касался пальцами холодной коры, ласкал колючие кусты. Попрощался до весны с засыпающим муравейником. Пожелал добрых снов суркам, уже посапывающим в норах на опушке. Набил полный рот кислючей костяникой.
Впервые за много месяцев мне было хорошо. Я занимался тем, чем мне нравилось заниматься. Я заботился. Слова, которые так и не пришли в голову на берегу реки, сами собой встретились мне под кронами берез. Паук, отправившийся путешествовать на невидимой нитке паутины, подсказал мне кое-что. Умывающий мордочку бурундук на старом дряхлом пне подмигнул. Его глаза-бусинки смеялись над моими тревогами и переживаниями.
С легким сердцем пошел я обратно в шумный лагерь у стен угрюмой каменной твердыни. Словно дома побывал, поговорил с родными.
Пятерка степных кудесников и их свита готовы были выступать. Воины наловили не покорившихся ловцам коней по кустам. Припасы уже приторочили к седлам. Ждали только разрешения отправляться.
— Мы уходим, — отчего-то грустно поведал мне Онгон.
— Доброго пути.
Старик покачал седой головой.
— В тебе дремлют удивительные силы, Арчэ Халхин Дуу. Я не знаю никого из шаманов, кто был бы сильнее тебя. А я очень давно живу.
— Спасибо на добром слове, старик.
— Добром слове? — усмехнулся, подбоченясь, кочевник. — Я говорю на одном с тобой языке, но ты не хочешь меня слышать! Тебе следует учиться управлять своей мощью, а не пугать несчастных пастухов по оврагам. Что делаешь ты, младший брат ветра, среди людей с оружием?
— Я о них забочусь.
Степняк прикрыл глаза. Его лицо окаменело в попытке скрыть бушующие в душе чувства. Несколько долгих минут он вглядывался в горизонт, пока наконец не выговорил:
— К юго-западу отсюда, за степью, лежит заросшая лесом долина трех рек, издревле называемая Баргужин-Тукум. Это моя родина. Спроси любого ойона в любом кочевье, он покажет путь к моим юртам. Для Халхин Дуу у меня всегда найдется пища и кров.
Я кивнул, принимая приглашение.
— На юго-восток отсюда, за орейскими землями, широко раскинулся Великий лес. Скажи любому следопыту, что остановит тебя на границе, мое имя и тебя проводят к моему дому. Мы всегда рады добрым гостям.
Шаман, подобно мне, коротко кивнул, развернул коня и поднял руку, привлекая внимание эскорта. Всадники зашумели. Кто-то задорно гикнул. И все вдруг, в один миг, сорвались с места.
Старики говорят: дорога домой всегда короче. Я слегка завидовал кудесникам и их воинам. Совсем немного.
24
Обычно на советы в шатре у Ратомира меня приходил звать Велизарий. В тот раз явился Бубраш, сам себя назначивший телохранителем принца. Велиградец какое-то время мялся у меня за спиной, разрываясь между обычным для вольного города пренебрежением к лесному народу и опасливым уважением свидетеля моих приключений в битве у Лосьего лога. Наконец, подобрав слова, коренастый коротышка решился отвлечь меня от веселой игры рунными знаками.
— Эм-м… Арч?! Господин стрелецкий воевода?! Принц Ратомир тебя зовет.
— Весьма любезно с твоей стороны передать мне эту весть, — хихикнул я, отпуская на волю светящуюся фигуру из пяти переплетенных рун. — А что же мой отрок?
— За ним тоже послали.
— Ого, — вскинул я брови. — Забавно.
Легко поднялся, подхватил лук и перевязь с мечом. И, широко шагая, отправился в сторону крепости.
— Они велели шатер поставить, — крикнул в спину пыхтящий от усердия в попытке не отставать Бубраш. — В острожке. У стены.
Я тут же изменил направление. Ждать носатого не намеревался. Любопытство подгоняло.
В южной стене твердыни, между двух могучих башен, в стене есть малый ход. Калитка с тяжелой дубовой воротиной, ведущая внутрь толстенной стены. А оттуда извилистым коридором — во двор крепости. Той осенью, пристраивая к великой стене свою деревянную крепостцу, ход тоже учли. По сути, только он и связывал два укрепления. Потому, хотя и охраняли день и ночь, а держали его открытым.
Вот возле этой самой калитки и нашелся расшитый золотой нитью ханский шатер.
Я приветливо кивнул велиградским мужичкам и вошел.
Яролюб яростно спорил о чем-то с Парелем. Сурово хмурившийся Паркай сверкал потемневшими в сумраке шатра глазами на застывшего в кресле Инчуту. Варшам нервно теребил свисавшую с виска седую прядь и внимательно слушал принца.
Я остановился на пороге. Походных кресел в палатке было восемь. Два пустовало, и это значило, что ждали не меня одного.
— Кто-то еще должен прийти?
— Командир послал отыскать твоего отрока, — неожиданно любезно после смурных взглядов поделился молодой Панкратыч. — Сказывал, после и с ним разговор будет.
— О чем? — снова удивился я. Мне казалось, Ратомир и отличает-то отрока только потому, что тот всегда подле меня.
— Не сказывал, — дернул плечом княжич.
— Забавно, — протянул я.
Каменец хотел было еще что-то сказать, да не успел. Принц хлопнул по подлокотникам, привлекая всеобщее внимание.
— Не по добру собрались мы сегодня здесь, не от добра полог тканевый ставили, — сурово поджимая губы в паузах между словами, выговорил воевода. — Как дело сладим, соратники, так и из памяти вон. Так и палаты эти снимем, словно их и не было. Дабы ядом взаимным жилища не марать…
Сердце дрогнуло. Слышал я об обычае таком. Только в сказах тех о предательстве речь вели.
— Воевода Чудска, как самый матерый из нас, судьей согласился быть, — продолжил Ратомир. — Я же, как воевода всего войска, честью своей клянусь приговор ваш исполнить в точности.
Вот тут-то я и задумался. А не за тем ли посланы люди искать дворового моего, что змею пригрел я на груди? Уж не соглядатай ли вражеский мой громкоголосый детина?
Принц умолк, взмахом руки передав слово пожилому Варшаму.
— Все орейские земли дали сынов своих для похода, — седой воин слишком долго сторожил границу, чтоб не перенять степную традицию начинать издалека. — Долгий путь совершили вы. В бою, плечом к плечу, против орды степной выстояли. Кровь вместе проливали…
Комендант оставил в покое волосы и сцепил пальцы в замок.
— Да только ходит… тут… один. Лжу, вишь, на брата своего боевого носит…
И только тогда, я вдруг понял, что все это заседание затеяно только ради одного человека. Ради Инчуты! И так мне стало… горько и стыдно, что даже уши огнем вспыхнули.
— К чему все это?! — заторопился я, пока угрюмые воеводы не договорились до чего-либо непоправимого. — С каких пор в орейской земле говорить стали запрещать? Да и я…
— Помолчи покуда, Арч Белый, — грубо перебил меня комендант. — Будет и с тебя спрос! Пока же Инчуту, лучного первого сотника, пытаем. Княжескому племяшу Яролюбу слово.
— Приходил сотник, — отрывисто, почти не поднимая глаз, пробурчал дубровичец. — Сказывал, что лесной народ орейским людом словно отроками да девками дворовыми правит. Еще… что урок князей дубровических — одно из деяний злобных. Еще, что обрыдло ему, лукарю ростокскому, под рукой лесной гадины ходить. Нет, мол, веры, что лесные за спинами не схоронятся, руками водя, пока ореи помирать станут.
Я не верил своим ушам. Но и не верить наследнику Дубровиц тоже оснований не было.
— Верно ли сие? — пророкотал Варшам.
Инчута пожал плечами и кивнул. Я пытался взглянуть в его глаза, но безуспешно. Ученик смотрел куда-то вдаль, над головой Пареля.
— Своим умишком до идеи пошел, или надоумил кто?
— Парель вот подсказал, — улыбнулся обвиняемый и опустил глаза на жреца.
— Я? — удивленно вскричал кому-то-брат.
— Ага. Ты. И поклон тебе за это!
Сотник поклонился, насколько это можно было сделать, не вставая с кресла.
Лицо толстяка начало стремительно наливаться кровью.
— Не ты ли прямо в шатре у Ратомира глаза мне открыл? Сказал, будто лесные наш народ за баранов бекающих держат? Сразу-то я не поверил. Думал долго, с людьми ведающими говорил. Тут все и сошлось. Прав ты оказался…
Принц с каким-то странным выражением лица меня разглядывал. А я не посмел встретить его взгляд. Инчута был одновременно прав и не прав. И вот на этой тончайшей грани, как на тонкой ветви, и располагался мой отец, князь одного из девяти родов, ответственный за орейский мир.
— Ты врешь! — взвился Парель. — Не мог я…
— Вон и княжич каменьский слышал, — припечатал жреца лучник. — И командир наш.
Принц кивнул. Чуть позже, задумавшись на минуту, согласился и Паркай.
— Так это я… не со зла! — зачмокал губами толстяк. — Не подумавши, в споре брякнул.
— Железом каленым бы тебе язык прижечь, — покачал головой седой воевода. — Чтоб ответ нес за сказанное. Слова, что птицы. Выпорхнут — не словишь обратно. Ты же чудовище пернатое на волю выпустил. Полетит над землями нашими, многих дерьмом измажет…