Он отошел от микроскопа, опьянение разлилось по его венам. Он потерял свою ожившую протоплазму. Но вместо этого получил ошеломляющую мечту. Несравненно большую ценность.
Теперь его разум не мог успокоиться. Он постоянно мечтал о создании живого человека. Двухнедельный отпуск он провел в своей квартире, почти не тратя время на еду, и вместо сна бредил мириадами вычислений. Хотя он чуть не получил нервный срыв и должен был провести месяц в санатории, проблема была решена.
Он попросил скульптора, своего друга, сделать статую самого совершенного человека, какого только можно себе представить. Тем временем он работал над ростом клеток, многочисленными тестами, сверкой анализов органических проб у других экспертов, постоянно выискивая ошибки. Скульптор закончил одновременно с ним.
ПО МНЕНИЮ древних, идеальный мужчина должен быть шести футов двух дюймов ростом и весить от ста восьмидесяти пяти до ста девяноста пяти фунтов. Статуя, которую сделал его друг, имела такие пропорции, но лицо обладало большим характером, чем у глуповатого греческого бога с носом, продолжающим линию лба, полными чувственными губами и мягким округлым подбородком; вместо этого у него был изящно вырезанный нос, ноздри которого слегка раздувались, а переносица изгибалась почти незаметно; рот красивой формы, но строгий, а подбородок длиннее классического идеала, округлый, немного выступающий вперед и полный силы и характера.
Мощные мускулы можно было проследить под холодным камнем; вместо грубых узловатых мышц художник предпочел длинный, жилистый, неутомимый вид. Ноги были ровно в половину длины статуи; спереди они, казалось, сужались вниз от гладкого бедра к худой, упругой лодыжке, но, если смотреть сбоку, и эта часть получилась столь же гармоничной, как хорошо сформированные бицепсы. Спина, грудь и живот были крепкими, с четко выраженными мышцами, а пах определенно выделялся, как у греческого атлета. И статуя заняла место в углу комнаты доктора Эрла, как будто полная уверенности в своем человеческом совершенстве, но, по-видимому, сознающая более серьезные вопросы жизни.
Затем, в течение нескольких лет, доктор строил скелет и облекал его в плоть, через которую старательно проводил сосудистую систему и бесчисленные нервы. С величайшим трудом он выстроил дыхательную и железистую системы, постоянно сталкиваясь с новыми задачами и с тщательностью истинного ученого решая их. Кожа, ногти, зубы, волосы – все это и все остальные части тела он делал искусственно, презирая соблазн использовать части трупов. Четырнадцать лет он работал, как демон, ел мало и старался обходиться всего четырьмя-пятью часами сна.
Это чуть не убило его, но он это сделал.
И теперь он смотрел на безымянного мертвеца, который никогда не жил. В каждом мускуле, в каждой четкой линии конечностей, в каждом изгибе тела, в каждом изгибе головы он повторял ту статую, в которой его друг, скульптор, воплотил самого совершенного человека, какого только мог себе представить.
Свет любовно струился по гладким поверхностям неживой фигуры.
Доктор Эрл судорожно втянул в себя воздух. Ему придется послать заряд постоянного тока через прекрасное тело. Если он потерпит неудачу – если его миллионы синтезированных физических частей содержат один недостаток, и он никогда не сможет найти его, – человек останется статуей, высеченной из мертвой плоти, которая разложится и оставит только белый мел костей.
В трепете доктор обвил электрические кабели вокруг лба, спины, груди и обеих ног. Вскрыл вену и пропустил через тело синтетическую кровь.
Он щелкнул выключателем, посылая 75000 вольт и 0,0004 миллиампера в неподвижную статую, вырезанную из плоти и наполненную кровью. Мышцы сжались…
Он увеличил силу тока до 0,0009.
Мышцы медленно расслабились. Трясущимися руками он вытащил зеркало и поднес его ко рту и носу. Попеременно поток воздуха закачивался в легкие и снова выходил наружу. Грудь вздымалась и опускалась.
Он ввел в сердце большой шприц адреналина.
Сердце подпрыгнуло.
Оно забилось, сначала дрожа, затем – набрав силу – равномерно.
Грудь поднималась и опускалась сама по себе.
А позже той же ночью доктор Эрл вышел из лаборатории, поддерживая своим слабым, измученным телом гиганта, закутанного только в старое докторское пальто. Сильные ноги дрожали в коленях, и тот шел неуверенно, как ребенок пробует свои шаги, а глаза его смотрели в пустом раздумье.
Доктор Эрл вызвал такси. Великан не больше привык сидеть, чем ходить. На следующий день доктор подал заявление на пенсию и с этого дня в течение десяти лет посвятил себя обучению своего творения.
От воспоминаний его прервал стук в дверь. Смирившись, он поднялся, ожидая, что на пороге появится разъяренный кредитор, хотя было уже почти одиннадцать часов вечера.
Снаружи стояла хозяйка, держа в руках поднос с двумя стаканами молока и блюдом легких пирожных. Она улыбнулась своими новенькими, поразительно белыми вставными зубами, в морщинках вокруг глаз пряталось желание угодить. Она только что подстригла волосы, и тонкие седые пряди были уложены чувственными волнами.
– Я подумала, может, вы и ваш сын захотите немного молока и пирожных, прежде чем ляжете спать, – виновато улыбнулась она.
– Дэвида здесь больше нет, – отрезал доктор Эрл.
Ее лицо вытянулось. Она чуть не уронила поднос.
– Больше нет? Куда же он делся?
– Не думаю, что это вас касается.
Она сунула поднос ему в руки и сбежала вниз. По лестнице из кухни донеслись приглушенные рыдания. Он пинком захлопнул дверь и стоял, рассеянно глядя на поднос. Второй стакан был жестоким напоминанием. Он поставил поднос на комод, ни к чему не притронувшись. Меньше всего на свете ему хотелось есть.
И он лег спать, потому что ему больше нечего было делать. Изогнувшись под одеялом между колючими соломинками матраса, он натянул сверху поношенное пальто, чтобы хоть немного согреться.
4
ЗА ШЕСТЬ месяцев Дэвид достиг многого. Он жил в Отеле «Гранд Палас», целый этаж занимали он и его слуги. Длинный автомобиль самой дорогой марки с личным шофером и лакей. К этим вещам и поклонению, брошенному к его ногам, он испытывл презрение, считая их за ничтожную ценность.
Хотя он воспринимал свои достижения как само собой разумеющееся, он действительно много сделал.
От доктора Эрла он ушел в дешевой одежде: в лучшем, что мог себе позволить нищий старый доктор. Дэвид понимал, что если он хочет хорошо зарабатывать, то и одет должен быть безупречно, хотя в его тощих карманах не было ни пенни.
Поэтому он отправился по первому же объявлению, которое увидел. Как оказалось, это был универмаг. Его направили в отдел мужской одежды, хотя на самом деле не нуждались в дополнительных помощниках. И уже через два дня посетители-мужчины вдруг стали нуждаться в новых костюмах, а их жены с особой тщательностью подбирали правильные ткани и крой.
Это было оценено магазином; с другой стороны, остальные продавцы оказались не удел, и Дэвиду пришлось вытягивать все продажи. При этом он избавил магазин от бесполезных и устаревших запасов, но у него стало больше работы, чем он мог справиться.
Уже через неделю, после долгих споров и дискуссий по поводу прецедента, его перевели на должность менеджера с великолепным жалованьем. Он задержался на ней достаточно долго, чтобы купить себе шестнадцать костюмов и все аксессуары, что смог получить с кредитом, который позволяла его зарплата.
Однажды вечером, поняв, что чтение наскучило ему, он отправился в театр. Его заинтересовали несколько откликов на постановки Шекспира – необычная форма его произведений по-настоящему сбивала его с толку, пока он не решил, что пьесы попадают в категорию декламируемых стихов, – но прежде он не видел ни пьес, ни кинофильмов.
Новая среда, которую он открыл, оказалась чрезвычайно интересна. Он понимал всю нереальность этого, но все же хотел знать, как это делается.
Теперь он посещал театры и кинотеатры. Сентиментальное поклонение журналам из жизни звезд вызывало у него отвращение до тех пор, пока он не увидел в одном из них героев своих любимых постановок. Это привело к новой цели. Он стал изучать фильмы и пьесы с новым интересом.
Актеры театра, признавал он, обладали особым образованием и техникой, за отдельными исключениями. Киноактеры же были скорее сомнительными дилетантами и вообще, казалось, знали об искусстве перевоплощения меньше, чем заурядная сценическая бездарность. Чем известнее имя, тем хуже они обычно играли. Если киноактер изображал роль Наполеона, он исполнял ее в точно такой же манере и характере реплик, как и в любой другой картине, разве что здесь другие актеры показывали на него и называли Наполеоном. И это, думал он, пресловутое актерское мастерство в кино.
Он отправился в самую крупную компанию в Шепердс-Буше, на окраине Лондона, сумев пленить весь персонал сверху донизу. Отсутствие опыта стало его преимуществом. Он без колебаний потребовал зарплату неслыханного размера, категорически отказался подписать контракт, который связывал бы его, и потребовал роялти за каждый фильм с его участием.
Ему охотно давали все, что он требовал, и в довершение всего потратили двести двадцать пять тысяч фунтов на рекламу. Нашелся подходящий сценарий и его запустили в производство. За два месяца картина была закончена с самой высокой себестоимостью в истории кино, после чего, предварив показ до смешного поспешным анонсом, ее выпустили в прокат, и Дэвид Бельведер – это имя стоило недельного обсуждения съемочной группы – был подарен миру.
Фильм собирал полные залы, в которых его показывали, от Лондона до Токио и обратно.
И вот теперь Дэвид со своей свитой ливрейных лакеев занимал целый этаж отеля «Гранд Палас», ездил на работу на одном огромном автомобиле, а на светские мероприятия, где всегда был востребован, на другом, еще более крупном авто.
У него было двести костюмов. Его белья было достаточно, чтобы открыть целый магазин по продаже одежды.