Мне подали деревянный стакан, и я выпил несколько капель воды из всех трех родников. Так водится. Эта патриархальная простота очаровательно-трогательна. Три цветка, данные девочкой, я благоговейно уложил в свой дорожный гербарий.
Почти против Гритли, на другой стороне озера, находится скала и часовня Телля[198], другой классический памятник Швейцарии. Мрачный, грозный Ахзенберг обрывается почти отвесной стеной над волнами. Вышина его простирается на 5-34° футов над поверхностью озера; само озеро имеет здесь глубины до боо футов. В этом-то диком, неприступном месте Вильгельм Телль выпрыгнул из лодки, на которой везли его из Альторфа в подземелья Киснахтского замка, оттолкнул ее ногой и скрылся на утесы, где едва смеют скользить легкие Альпийские козы. Место это с тех пор называется «Прыжком Телля» (Tellen Sprung). На нем выстроена часовня. Волны озера плещут на грубые изображения, покрывающие ее стены и представляющие разные черты из жизни героя. Ежегодно в этой часовне отправляется в память его торжественная обедня, на которой присутствует бесчисленное множество швейцарцев, все в лодках: выйти на берег некуда. Подъехав, я увидел алтарь, украшенный простыми альпийскими цветами. Гребцы сняли колпаки и набожно перекрестились. Но аббат на этот раз изменил своему благочестию; он сидел спокойно; между тем был также швейцарец…
Наконец забелелась башня Флюэлена и ряд домов, смотрящихся в озеро. Мы вышли на землю кантона Ури.
Ф. Вильнёв. Флюэлен в кантоне Ури на берегу Фирвальдштетского озера, 1825 г.
Перед трактиром под вывеской «Золотого Креста» стояло множество повозок, колясок, шарабанк. Нас окружили извозчики в синих блузах и проводники с длинными альпийскими палками.
– Куда везти? – Куда проводить?
Мой аббат взглянул на одного извозчика и заговорил с ним по-итальянски.
– Тьфу пропасть! – подумал я. – Какой язычник этот патер! Он, верно, не потерялся бы при Вавилонском столпотворении…
– Государь мой, – сказал он, обратясь ко мне, – этот молодец берется довести нас до Сен-Готарда, и очень недорого. Согласны ли вы?
– Совершенно, – отвечал я.
Аббат ударил по рукам с извозчиком.
– Пусть же закладывает лошадей, – сказал я. – А мы отправимся пешком в Альторф.
– Нет, – отвечал он, – я не люблю ходить. Я останусь здесь.
– Ну, так я пойду вперед и заготовлю маленький завтрак.
– А где?
Извозчик назвал трактир под вывескою «Оленя».
– Смотрите ж, не забудьте, что ныне суббота. Я опять буду есть постное.
– Хорошо, – отвечал я, смеясь, и пустился один в дорогу.
От Флюэлена до Альторфа версты две, не более. Дорога шоссе. Я шел минут двадцать.
В Альторфе первый предмет, поразивший меня, была довольно высокая башня, вся расписанная снаружи. Подошедши ближе, я увидел, что это история известного яблока, сбитого Теллем с головы сына, по приказанию Гесслера[199]. Под изображением длинная надпись, объясняющая событие. Эта башня, по преданию, выстроена на месте, где была липа, у которой стоял Телль во время ужасного опыта. Небольшой фонтан, находящийся от ней в некотором расстоянии, говорят, означает место, где поставлен был сын его. Я вымерял это расстояние: ровно полтораста шагов.
Что-то подобное истории яблока рассказывает Саксо Грамматик[200] о короле Датском Гаральде; и это подало повод нынешним скептикам утвердиться в сомнении, что все предание о Вильгельме Телле не более как народная легенда, чистый вымысел. Этим господам надо съездить в Швейцарию: там камни возопиют против них, а люди просто закидают каменьями. Мудрено не верить событию, которое так глубоко запечатлело на этих горах все подробности. Довольно вспомнить о ежегодном богомолье, совершаемом поныне в часовне Телля: основанием такому торжественному обычаю не могла быть басня. Эта часовня построена через тридцать лет после смерти Вильгельма, и притом на освящении ее присутствовало сто четырнадцать человек, лично знавших Телля, которых имена сохраняются в Альторфском архиве. Фамилия Теллей в мужском колене существовала до 1684 года, в женском же прекратилась только в 1720 году. Последние отрасли ее были Иоанн, Мартын и Верена Телли.
Альторф только и интересен этими воспоминаниями. Недавно, после пожара, открыли в нем подземную темницу, в которой, по единогласному утверждению, заключен был Телль, когда отказался кланяться шайке Гесслера. В какой-нибудь версте находится деревенька Аттингаузен, где жил Вальтер Фирст, тесть Телля, один из «трех швейцарцев». Немного далее, Бирглен, родина самого Телля. На месте дома его выстроена также часовня.
Итак вот где родился союз Швейцарии, в течение пятисот лет сохраняющий свое существование, союз, который в самом младенчестве мог выдержать отчаянную борьбу с главами Священной Римской империи, которого в наши времена не могла раздавить пята исполина, видевшего под ногами своими большую часть Европы! Чудное дело: колыбелью этого союза были самые мелкие, самые дикие области Швейцарии! Жители их не имели чем дорожить, не имели что защищать, кроме одной своей личности!
Три первоначальные кантона (Urkantone) сохраняют доныне свою древнюю простоту, больше, чем другие области Швейцарии. Они и теперь малолюднее почти всех прочих кантонов. Швиц имеет в себе 30.100, Унтервальлен 19.100, Ури только 11.800 жителей. По федеративному акту 1815 года, в числе двадцати двух кантонов, составляющих Швейцарский Союз, они следуют непосредственно за управляющими кантонами: Цюрихом, Берном и Люцерном. Тем же актом определено их участие в составлении союзной армии и союзного бюджета, соразмерно их народонаселению и средствам: Швиц вносит в общую казну 3.012 франков и выставляет 602 солдата, Унтервальден 1.907 франков и 382 солдата, Ури 1.184 франка и 236 солдат.
Правление во всех трех кантонах чисто-демократическое, действующее через «мирские сходки»[201]. Жители самые ревностные католики, добрые и простые люди, здоровые, крепкие, но мало привычные к ручной работе, и потому непромышленные и бедные. Главное и почти единственное занятие их скотоводство. Рогатый скот, особенно в кантоне Ури, считается самой крепкой породой из всей Швейцарии. Они мастера делать сыры – вот и всё. Только в Швицком кантоне, который многолюднее, богаче и образованнее прочих, с некоторого времени начали заниматься пряжей сырца и хлопчатой бумаги. Конечно, эта древняя, патриархальная простота нравов, занятий и нужд имеет свою прелесть; но, любуясь ею, нельзя воздержаться от грусти при виде глубокого невежества, в котором погружена эта колыбель Швейцарии. Здесь нет признаков девятнадцатого века; всё как будто продолжаются еще времена Телля. В последние годы прошлого столетия, когда бурное дыхание Французской революции, прорвавшись в горы Швейцарии, «в семьдесят четыре дня разрушило древний союз, стоявший четыреста девяносто лет»[202], эти же кантоны были второю колыбелью народной независимости. Телль ожил в лице мужественного Рединга, который дерзнул противостать всемогуществу Бонапарта, уже хватавшегося за императорскую корону Франции, и новый союз, имевший целью восстановление союза древнего, заключен был опять в Швице.
Литературные прибавления к Русскому инвалиду. 1837.
№ 22 (29 мая). С. 207–212;
№ 23 (5 июня). С. 217–221;
№ 24 (12 июня). С. 227–231.
Базель(Из путевых записок)
Нельзя ничего вообразить себе прелестнее местоположения Базеля и окрестностей его. Подъезжая к этому городу по дороге из Великого герцогства Баденского, я приказал кучеру остановиться, вышел из коляски и долго, с наслаждением, с восторгом, любовался очаровательным видом…
Там, где на течении своем из верхних Альпов Рейн становится наиболее судоходным, омывая немецкий, французский и швейцарский берега, лежит Базель[203], – почти на возвышеннейшей точке очаровательной равнины, далеко пролегающей между Юрой, Шварцвальдскими и Вогеаскими горами. На юг и восток от города лежит Швейцария, на запад – границы Франции и, наконец, на правом берегу Рейна – Великое герцогство Баден.
Я не мог довольно налюбоваться всеми чудесами богатой, роскошной, во вместе строгой и величественной швейцарской природы. Правда, я был не один… и после первого немого восторга я мог поделиться впечатлениями, произведенными на меня дивным видом… и, может быть, Цшокке[204] прав, когда говорит:
«Мир везде одинаков: не дурен, и не очарователен; он есть бесцветная картина, которую наша душа сама должна покрыть надлежащими красками. Мы сами даем жизнь и прелесть миру… и расположение нашего сердца есть волшебная сила, которая может превратить пустынную, дикую степь в земной рай».
Может быть, Цшокке и прав, но так как тут дело идет не о тогдашнем расположении моего сердца, то…
Базель лежит в умеренном климате; холод в 12–13 градусов и жар, в 25 градусов, считаются там большою редкостью. Роскошно произрастают там виноград, благородные плоды и разного рода хлебные растения. Многочисленные источники чистой, прозрачной воды и превосходные водопроводы, окружающие город, пользовались известностью еще во времена Римлян. По наблюдениям геологов, образование слоев базельской земли есть следствие «продолжительной борьбы элементов и значительных земных переворотов». Базель лежит под 47°33′ северной широты и 25°19′ южной длинноты, занимает пространства около 8 % квадратных миль, на коих находится от 23.500 до 24 тыс. жителей.
Рейн разделяет город на две неравные части, из которых лежащая по правую сторону реки называется Меньшим, а по левую – Большим Базелем.
Несколько лет тому назад я уже был в Базеле… несмотря на то, теперь почти не узнал его. Он уже не имеет прежнего старого, негостеприимного, мрачного вида имперского города; со дня на день он становится веселее и светлее. Несмотря на всё желание не рассердить господ художников, называющих варварами господ домохозяев, дерзающих чинить, подкрашивать и перестраивать разваливающиеся дома свои, мы должны сказать, что эта самая дерзость придает теперешнему Базелю более чистенький, приятный вид. Остается одна средневековая форма зданий, узкие, неровные, угловатые улицы и переулки, но редко где можно встретить тот чудный, вкусный колорит, который профаны осмеливаются называть… грязью!