— Выходит, они ограбили б нас, если б мы были безоружны?
— Ну, разумеется!
Слова проводника не успокоили меня. Я вспомнил зловещего зайца, перебежавшего дорогу. Нет, с нами непременно приключится беда!
Встречались также и курдские женщины, группами и в одиночку, направлявшиеся к подножью ближайших гор, где были раскинуты их шатры. Жалкие существа! Ободранные, босые, шли они по узкой, покрытой терновником дороге, которая была непригодна ни для проезда, ни для пешего хождения, скорей походила на узенькую тропинку. Они плелись под тяжестью сухих кустов и корней, собранных по окрестным холмам для топки печей. Мужья восседали на прекрасных конях, а несчастные жены стонали под непосильной ношей. Я вновь обратился к проводнику.
— Откуда они?
— Разве про курда можно сказать, откуда он. Курд — кочевник, сегодня пасет овец здесь, а завтра глядь — за десятью горами!
Солнце уже склонялось к закату, но в воздухе не чувствовалось свежести. Жажда мучила меня. Я готов был отдать полжизни за глоток воды, но до родника было далеко.
— Я захватил с собой артамедских яблок, — промолвил проводник и, остановив лошадь, достал из хурджина[112] несколько сочных плодов.
— Откушайте, — предложил он мне, — это утолит жажду.
Я снял кожуру ножом и с большим удовольствием стал есть сочные кисловатые яблоки. Несчастные курдянки, несмотря на тяжесть ноши, бежали за нашими лошадьми, подбирали с земли кожуру и ели с неменьшим аппетитом. Проводник дал каждой по яблоку. Их радости не было границ.
— Сколько у тебя возлюбленных? — спросил я у одной.
— Я замужняя, — расхохоталась в ответ курдянка, — а вот у той их много, чтоб ей ни дна, ни покрышки!
И ударила по голове незамужнюю подругу.
— И ты верно, не прочь отведать побочной любви!
— Когда муж бьет — да.
— Сколько у вас баранов?
— Пятьсот.
— Пятьсот! И ты тащишь на себе хворост?
— Иначе нельзя: коли не буду таскать, муж прогонит из дому и заведет другую.
Мы проехали дальше.
— Неужели курдянки легкого поведения? — спросил я проводника.
— Нельзя сказать про всех курдянок. Вот это племя — помесь с цыганами. Вообще, девушка у курдов пользуется большей свободой, чем замужняя женщина: та считается собственностью мужа.
Вдали, у подножья горы Артос показались шатры, озаренные желто-багровыми лучами заходящего солнца; они пылали огнем. Но вот солнце зашло, и чудесное видение исчезло. Все погрузилось в непроницаемый мрак. Теперь там вспыхивали, подобно маякам, огоньки, маня нас к себе.
Аслан рассказал мне, что там живет известный курдский шейх, пользующийся большим влиянием среди всех племен, его боготворят и оказывают подобающие пророку почести. «Клянусь головой шейха!» — самая великая клятва для них. Когда он выходит из бани, курды делят меж собой воду, которой он мылся, опрыскивают ею бороды; бездетные жены собирают землю, по которой он прошел, совершают волшебные заклинания, чтоб аллах даровал им детей.
— Он яростный фанатик и враг христиан, — добавил Аслан, — его ненависть доходит до крайности: при выходе из шатра он закрывает лицо, чтоб гяуры не могли увидеть его священного лика. Сколько монастырей разрушил он, сколько сжег армянских деревень! Его самое страстное увлечение — истреблять христиан!
— А почему он здесь?
— Приехал сюда после столкновения с персами.
— Какие столкновения?
— Несколько месяцев назад он совершил набег на юго-западную часть Урмийского озера и разорил несколько областей.
— Неужели он настолько могущественен?
— За один день он может призвать под ружье десять, а то и двадцать тысяч всадников.
— А где его постоянное местожительство?
— В долине реки Заб, иначе Нейри, — недалеко от Ахбака и Джуламерка. Там у него обширные владения, много деревень. Человек он весьма состоятельный.
— Богатство, вероятно, накопил грабежами?
— Ну, разумеется!
— И ты едешь в гости к такому злодею?
— Не к нему. Необходимо повидать другого человека.
— А ты знаком с шейхом?
— Знаком. Но если он увидит меня в костюме европейца, наверное, не узнает.
Было уже за полночь, когда мы подъехали к шатрам шейха. Костры уже погасли, и в лагере царила глубокая тьма.
Сгрудившиеся вокруг шатров табуны лошадей, стада коров и быков, отары овец свидетельствовали, что здесь большое становище пастухов, но в любой момент оно могло превратиться в военный лагерь. Всюду на постах бодрствовали вооруженные часовые. Проникнуть туда не представлялось никакой возможности. Собаки, словно тигры, кидались на головы наших коней. К нам подошли ночные сторожа.
— Кто вы? Кого вам нужно?
— «Прорицателя», — ответил проводник.
— «Прорицатель» живет вон там, — указал сторож на стоявший особняком вдали от лагеря шатер, где еще мерцал огонек.
«Прорицатель» — у курдов весьма нужный человек: у него и днем и ночью имеются посетители. Наш поздний визит нисколько не удивил сторожей; в темноте они не разобрали, какого сорта люди мы.
Мы подъехали к палатке «прорицателя». Он сидел за книгой перед фонарем. Заслышав конский топот, отложил книгу и вышел из шатра. У входа вырисовывалась, словно статуя, величественная фигура. Белые, как снег, волосы, ниспадая на плечи и сливаясь с серебристой бородой, окаймляли его — вероятно от постов иссохшее и, словно пергамент, поблекшее, но выразительное лицо. На нем была только, доходящая до босых ног, белая рубаха, напоминавшая церковный стихарь.
— Добро пожаловать, сойдите с коней, — сказал он тоном схимника, — а за конями присматривайте сами: я здесь один, никого у меня нет.
Мы с Асланом слезли с лошадей и вошли в шатер. Проводники остались у входа, достали из хурджинов железные путы и стреножили лошадей, затем, воткнув в землю длинные железные шесты, привязали к ним поводья коней.
Шатер «прорицателя» произвел на меня впечатление кельи схимника, или палатки дервиша, которую тот разбивает на определенный срок у дверей дома богача-вельможи, чтоб вынудить его уплатить требуемую мзду.
Обычай этот настолько характерен для стран востока, что считаю необходимым рассказать о нем.
Дервиш обращается к тому или другому вельможе с требованием крупной суммы денег или каких-либо даров. Преимущественно он избирает лиц, не желающих делиться богатством своим с другими. Богач, разумеется, отказывает ему. Тогда дервиш разбивает шатер у входа в его дом, преспокойно поселяется в нем и засевает землю ячменем, а это обозначает: пока ячмень не взойдет и не созреет, он не тронется с места. Каждое утро, под вечер и в полночь, дервиш трубит пронзительно в свой рог, чтоб досадить богачу. Когда богач выходит из дому, он начинает петь по его адресу оскорбительные песни. Богач, в силу установившегося в стране обычая, не имеет права согнать со своей земли привилегированного нищего, если посмеет оскорбить его, — сойдутся с разных мест другие дервиши и устроят богачу скандал: окружат дом, начнут хором трубить в рога, соберется народ, а они безумолчно будут тянуть свою разноголосую музыку. Таким образом, вместо одного дервиша-требователя может оказаться целый десяток, и скряга-богач принужден будет удовлетворить всех без исключения. Во избежание могущих возникнуть подобного рода неприятностей, богач спешит вначале же выполнить требование дервиша, а тот полученную сумму раздает нищим и удаляется.
Но в шатре обитал не дервиш, а духовное лицо, которому аллах ниспослал дар предвидения.
— Мы помешали вам, — извинился Аслан, когда мы уселись по обе стороны старца, — вы были заняты чтением.
— Свободного времени для чтения у меня много, — ответил он слабым голосом, — теперь мне следует позаботиться о божьих гостях.
«Прорицатель» пользовался большой славой среди курдов. Из самых отдаленных мест приходили к нему с дарами и вопросами о разнообразных делах. Все, что получал, он раздавал нищим, а сам жил в крайней нужде. Питался сухим хлебом, пил воду, мяса не употреблял никогда. О творимых им чудесах ходило много легенд. Сам шейх относился к нему с особым уважением и во всех случаях обращался к нему за советом. Раз в год старец исчезал на сорок дней: спускался в глубокую яму и проводил там дни без пищи, имел сношения с духами, созерцая небесные видения.
Я стал всматриваться в черты его лица. Вероятно, в молодом возрасте оно являло вид суровый, но теперь от былой жестокости не осталось и следа. Долгие годы и духовное звание размягчили его сердце и придали его лицу выражение мягкости и доброты. Но когда он откидывал ниспадавшие на широкий лоб седые волосы, лицо его становилось страшным. Какая-то тайна наложила на него мрачную печать. Середина лба была выжжена каленым железом, о чем свидетельствовало темно-коричневое пятно; подобные следы можно встретить лишь у смертников и преступников. Рассказывали, будто он попал в плен к неверным и там заклеймили его.
Аслан спросил, чтó он читает.
— Это богословская книга на арабском языке. Среди курдов грамотность не распространена, даже духовенство неграмотно. Знающих по-арабски можно перечесть по пальцам — шейх и еще несколько лиц.
— А вы?
— Теперь я вполне владею арабским языком, прочел много книг. Больших трудов стоило мне научиться этому языку. Начал изучать его уже на старости лет. Но чтоб в совершенстве овладеть им, нужна целая жизнь. Шейх высокого мнения о моих познаниях: в торжественные дни, когда предстоит ему произнести проповедь, он зачастую предлагает мне подняться на кафедру.
— Другими словами, вы выполняете обязанности его помощника?
— Да, курды считают меня его заместителем. Но я человек очень скромный. Слава, чины — не для меня. Мне достаточно палатки, где я обретаю духовное удовлетворение.
Я осмотрелся — кругом царила крайняя бедность. Человек, пользовавшийся славой в народе, в которого верили, мог окружить себя достатком, нажить богатство. Но старец все, что ни получал, раздавал нищим, а сам отрекся от всяких жизненных благ. Единствен