Солнце заходило. Лучи его сверкали на широких сочных листьях деревьев. Казалось, все вокруг трепетало в яркой солнечной позолоте. Золотисто-красные девушки кружились среди лугов, внизу на пастбище паслись золотистые лошади и коровы, со скалы на скалу перепрыгивали золотистые козы и овцы. Позолоченными казались и сельчане, возвращавшиеся с сенокоса с длинными косами на плечах. В золоте была и маленькая сельская церковь, царившая с высоты над крестьянскими избами. Пурпурное озеро, простираясь далеко-далеко, также искрилось золотом и сливалось с брызжущим пламенными снопами багровым небом. Впервые представлялась мне чарующая картина, которую создает вечерняя заря, когда под ее творческой кистью имеется беспредельная вода, лазурное небо, пышная долинная растительность и великолепные хребты гор с живописными волнообразными нагорьями.
Солнце зашло, и волшебная картина стала постепенно исчезать. Кое-где еще виднелись белоснежные облака, залитые багровыми лучами заходящего солнца, но и они исчезли, и хмурая мгла опустилась на землю.
Я взглянул на Аслана: лицо его также было хмуро. О чем он задумался? — не знаю. Я же подумал: вокруг так прекрасно, так восхитительно, все улыбается, смеется, каждое живое существо радуется жизни, а человек — обладатель всех земных благ — не пользуется ни длительным весельем, ни полным счастьем…
Въехав в село, Мурад попросил показать дом «рэса» (сельского старшины). Несколько ребят, соревнуясь друг с другом, побежали исполнить нашу просьбу.
Мы нашли рэса сидящим на земляной кровле своего дома в царственной позе пророка Давида. Там же сидел и сельский священник. Их окружала группа людей: убеленные сединами старики сидели, а молодые почтительно стояли возле них. Разговор шел о местных нуждах. По-видимому, эта кровля была судилищем рэса, где, совместно со священником и седовласыми стариками, разбирались различные тяжбы сельчан. Творили суд публично, с участием общественных представителей. Тут сходились две противоположные формы судопроизводства: старинная патриархальная и усовершенствованная демократическая.
Заметив нас, они умолкли. Рэс встал приветствовать нас и попросил сесть. Но заметив, что мы продолжаем стоять, как бы припомнил что-то и обратился к одному из стоявших возле него парней:
— Верно, им непривычно сидеть на голой земле, прикажи принести подстилку!
Правда, они сидели на голой земле, но она была так чисто выметена ревностными невестками рэса, что нельзя было найти ни единой пылинки.
Вскоре на крышу взбежала группа женщин. Одна поспешно поливала водой земляную кровлю, другая подметала, третья расстилала тяжелые ковры, а четвертая, не зная, что ей делать, смущенно озиралась вокруг. Потом и она нашла себе работу: подойдя молча к Аслану, она объяснила знаками, чтоб он дал ей стянуть с ног сапоги.
— Не беспокойтесь, — сказал Аслан, — мои сапоги не легко снимаются.
Ответ, по-видимому, задел самолюбие женщины. Ироническая улыбка скользнула по ее румяному лицу, и она, не спросись Аслана, ухватилась за сапог его и так сильно дернула, что вместе с сапогом чуть не вывернула ногу.
И в самом деле, жаль было пачкать красивые ковры сапогами, покрытыми дорожной пылью, да и кроме того, это могло показаться непочтительным отношением к домохозяину.
Молодые люди — соседи, пришедшие сюда совершенно по другим делам, сочли своей обязанностью снимать с лошадей наши хурджины и седла и повели их остыть с дороги. Вскоре нас окружила любопытная толпа людей различного пола и возраста. Они с интересом смотрели на нас, указывали пальцами и на своем наречии делали остроумные замечания.
— Посмотри, Мко, что за гриб у него на голове! — говорил мальчик, указывая на широкополую шляпу Аслана.
— Гриб, да и только, — хихикнул Мко, который, видимо, пользовался авторитетом среди своих шаловливых сверстников. — Да ты посмотри лучше на его брюки — точно кора на палке!..
Крыша, на которой мы сидели, еле возвышалась над поверхностью земли, потому что жилище рэса помещалось под отлогими склонами горы. Вся деревня состояла из землянок, ступенями спускавшихся к ущелью; кровля одной служила двором для другой. Снизу вся деревня походила на гигантскую лестницу, подымавшуюся до самой вершины горы. В гористых местностях для сел часто выбирают подобные неудобные и недоступные места. Очевидно, опасность заставляет избегать открытых равнин. Какое великолепное место для села могло быть вот там, на берегу озера, среди роскошных лугов! Когда мы сказали об этом рэсу, он заметил:
— Наше море любит проказить, для него привычное дело затоплять, поглощать прибрежные жилища.
И он рассказал, чему сам был очевидцем: вода в море поднялась и затопила множество полей и деревень.
— А в старые времена, — прибавил он, — крепости, монастыри и даже целые города погружались в воду!
Рэс был не стар, ему было лет под сорок, на голове и в бороде не имел ни одного седого волоса. Это был мужчина могучего телосложения, каких много среди горцев этой страны. Лицо его было доброе, привлекательное. Судя по его наряду, он был человек зажиточный. За поясом висел кинжал с рукояткой из слоновой кости, на которой вырезана была сценка: слон боролся со львом, а обезьяна с дерева со страхом следила за их борьбой. Каково было мое удивление, когда я увидел кинжал также и у седовласого священника. Священник с оружием — что за странное явление! Среди окружающих нас крестьян не было ни одного безоружного!
Рэс не докучал нам обычными на востоке раболепными приветствиями. Он принял нас холодно. Со стороны эту холодность можно было приписать его гордости или невоспитанности, но это было не так. Он был простой человек, непривычный к лести. Кроме того, наше неожиданное появление ввергло его в сомнение, тем более, что мы ничего о себе не сказали. Он спросил про Аслана:
— Не франг ли этот господин?
— Франг, — ответил Мурад.
— Понимает по-армянски?
— Нет!
— На каком же языке говорит?
— Турецкий язык знает хорошо.
— Мы тоже немного знаем, молчать не придется.
Потом он обратился к Аслану:
— Что вас привело в наши края? Не ореховые ли пни и женские волосы желаете вы купить?
Аслан был в недоумении. Потом только ему стало ясно, что здесь привыкли видеть франгов лишь как покупателей ореховых пней и женских волос. Франгами, то-есть французами, они считали всех одетых в европейское платье искателей приключений, которые проникали в эти заброшенные, глухие места, чтобы обирать крестьян.
— Наша деревня славится отборной овечьей и козьей шерстью, — прибавил рэс.
— Я не скупщик, — ответил Аслан, — я врач.
Слово «врач» могло возыметь свое действие где-либо в другом месте, но здесь оно не произвело никакого впечатления. По-видимому, чистый воздух и прекрасная вода исключали потребность во врачах.
— Товарищ мой, — сказал Аслан, указывая на Мурада, — закупит предлагаемые вами товары.
— Да, я куплю пни и овечью шерсть, но женских волос мне не нужно.
«Франги», битлисские армяне и евреи приучили крестьян к противонравственному поступку: одинаково стричь и продавать как овечью шерсть, так и женские волосы.
— Почему не покупаете волос? — спросил один из сидевших с рэсом, — мы можем показать вам очень пышные волосы — такие, какие нравятся франгам.
При этих словах он подозвал к себе девушку, стоявшую в толпе женщин. Она стыдливо опустила голову и не трогалась с места, подруги, смеясь, подталкивали ее вперед. Вся раскрасневшись, со стыдливой улыбкой на лице подошла она к группе мужчин. Нельзя было смотреть без восторга на эти длинные золотистые волосы толстыми косами ниспадавшие до самых пят, — поразительным блеском сверкали они! Подобные волосы можно было встретить только здесь, у горцев этой страны! Если б эти волосы часто мылись, расчесывались, если б о них заботились в достаточной мере, они могли бы служить наилучшим украшением женской головки.
— За сколько вы продаете подобные волосы? — спросил Мурад.
— За два куруша, — ответил крестьянин. — Всегда продавали за эту цену.
— Два куруша!.. Знаете ли сколько это составляет? Десять копеек! — Аслан возмутился.
— Не стыдно ли из-за такой малости уродовать женские головы?
Упрек не возымел никакого действия. Крестьянин очень хладнокровно пояснил:
— Здесь волосы растут быстро, господин. Еще нет и двух лет, как остригли эту девушку, а видите, как они у нее выросли!
Волосы еще долго служили бы предметом нашей беседы, если б один из крестьян, дотронувшись до часовой цепочки Аслана, не спросил:
— Что это такое?
Аслан достал часы и показал ему.
— Дароносица, — поспешил высказать свое предположение священник, не подумавший о том, что Аслан не монах и не поп.
— Нет, это часы, — поправил его рэс и прибавил, что он подобные часы видал у владыки Ахтамарского монастыря.
Последние слова рэса подняли авторитет Аслана в глазах крестьян — он носил вещь, которую в их стране имел только католикос Ахтамара.
Аслан открыл часы и стал объяснять, как узнавать время. Все окружили его и смотрели с величайшим интересом. Особенно удивляло их тиканье часов. Один развязный парень выхватил часы из рук Аслана и подбежал к группе женщин. Я не мог удержаться от смеха, видя, как они вырывали часы друг у друга, слушали их тиканье и даже обнюхивали. Странно, что часы дошли до хозяина целы и невредимы!
Вдруг вся окрестность огласилась мычаньем скота, возвращавшегося с пастбища. Коровы, отягощенные выменем, с трудом передвигали ноги. Еле волочились от тяжести огромных курдюков большие жирные бараны. Курдюки некоторых лежали на маленьких повозочках, которые, как бы в возмездие за тучность, с неимоверным трудом тащили сами бараны. Весело и легко бежали только козы. Впервые приходилось мне видеть таких красивых коз с мягкой длинной шерстью. Из этой шерсти страна Рштуни производит отборную шерстяную ткань. Словно «огненные кони», вышедшие из морской волны, бежали кобылы со своими прелестными жеребятами. Красивой поступью с громким ржаньем весело пр