— Так у него бывают гости?
— Временами приезжают незнакомые нам люди, остаются день или два и исчезают. Вот вы удивляетесь, что у него кровать стоит без употребления, — направил разговор в другую сторону священник, — у него в квартире имеются прекрасные печи, но он их не топит, а ведь в наших краях зимы, как вы знаете, суровые; у человека слюна во рту застывает от мороза, а он спит в нетопленой комнате да еще с открытыми окнами. Зачастую по целым дням только курит, не ест и не пьет, но никогда не доводит себя до изнурения. А как начнет кушать — ест за четверых. Сырое мясо ест, овечью кровь пьет, как молоко. Вначале сельчане косились на все это, но потом привыкли. Мясо, говорит он, всюду можно найти — птицу ли, дикую ли козулю подстрелишь — и мясо готово, а чтоб сварить его, огонь не везде разыщешь! Поэтому необходимо приучать себя есть и сырое мясо.
— А почему же он голодает по целым дням?
— Вначале мне казалось, что он постится ради спасения души, как наши отцы-пустынники в старое время. Но он совсем иначе объяснил мне причину воздержания от пищи: «Может случиться, батюшка, — сказал он мне, — что я принужден буду скрываться в горах, где нет ни людей, ни хлеба, может случиться, что по некоторым обстоятельствам принужден буду провести несколько дней без пищи, вот потому-то я и приучаю себя к голоду». Всегда у него на уме пустынная жизнь в горах, вдали от жилья, в глухих темных пещерах. И вот к подобной жизни он заранее подготовляет себя. Но ради чего, — никто этого не знает.
— Да, человек он со странностями, — продолжал священник. — Возле его дома навалено множество камней различной величины. Почти ежедневно в определенные часы подымает он камни и руками производит разнообразные движения. «Силу свою испытываю, — говорит он, — хочу знать, смогу ли накладывать один на другой, если приведется». — «Вы желаете построить дом?» — спрашиваю я — «Нет, нечто иное…» — ответил он. Слишком много заботится о закалке тела и умножении своих сил. В деревне едва ли найдется силач, подобный ему. Если и подвернется такой, он точно околдует его чертовскими фокусами и, как цыпленка, положит под себя. Много было подобных случаев! Наша детвора стала брать с него пример, подражает ему во всем. — «В здоровом и могучем теле живет могучий дух», «необходимо закалять тело», — говорит он.
Я слушал с глубоким вниманием. Священник продолжал:
— Редко приходилось видеть мне такого неспокойного человека! Ни минуты покоя! Окончит уроки, позакусит чем-нибудь и тотчас же в поле. Пашет, жнет и учит крестьян, как надо пахать землю и жать хлеб. Зачастую роет грядки на огородах. Возделывание овощей до него не было знакомо нашим сельчанам. Он показал пример: разбил подле своей школы прекрасный сад и огород. Бывало, скажешь ему: «Учитель, так нельзя, отдохни немного», а у него готов обычный ответ: «Нам не пристало отдыхать, мы народ отсталый, многому нам следует учиться, много еще предстоит работы… Нам надо спешить…»
— Только о вашей деревне он заботится?
— Он ходит по всем окрестным деревням. Ходит он быстрее лошади, ходит пешком, никогда на коня не сядет. В деревнях знают его, уважают, всяк старается воспользоваться его советами. Даже крестьянам-курдам помогает в работах. Когда спросишь его, какое тебе до курдов дело, они ведь не наши, ответит: «Они соседи наши, если останутся без куска хлеба, придут, у нас отымут. Если мы желаем, чтоб курд не занимался разбоем, мы должны приучить его в поте лица своего добывать хлеб свой». Он заботится и о том, чтоб курдов обучить грамоте. В его школе учатся несколько курдских детей, и он их любит больше, чем наших. Как-то раз один из них заболел. Учитель ходил как помешанный; ночами сидел у постели больного, с глубокой грустью следил за его дыханием. И, в конце концов, поднял-таки на ноги ребенка.
— А курды также любят его?
— Не только любят, но и глубоко уважают. Ведь любовь рождает любовь. Курд тоже человек, не зверь же, и у него есть чувства. Будь он даже зверем, любовь, искренняя любовь сделает его человеком. Когда полюбишь зверя, кормишь, ласкаешь его, у него постепенно смягчаются звериные качества, и он начинает любить тебя. Вот почему Иисус Христос говорит: «Любите друг друга!» Нередко учитель говорит мне: «Это ваша обязанность, батюшка, распространять любовь среди людей, вы не только должны крестить, венчать и хоронить!». Правда, воистину правда — это наша обязанность. Но, ведь, нас ничему не учили, мы стали священниками, не имея подготовки для священного сана. Этого и не требовали от нас, потребовали только мзду, благодаря которой всякий невежда может стать священником. Учитель нередко снабжает меня книгами для чтения — и глаза у меня раскрываются… Теперь только я понимаю, насколько я был не подготовлен. Чего только не может сделать священник, в особенности сельский священник! Все, что делает наш учитель, ведь это — обязанность священника. Разве священник не мог бы обучать крестьянских детей, знакомить сельчан с новыми способами обработки земли, разве не мог бы навещать больных и оказывать им помощь? Апостолы не навещали больных, не лечили их? Да, много обязанностей должно быть возложено на священника, но мы, ничему не учившись, возложили на себя непосильное бремя нашего сана.
Послышался какой-то глухой шум. Я вздрогнул.
— Это цепь загремела, — успокоил меня с улыбкой священник.
— Какая цепь?
— Поглядите!
Я посмотрел в указанную сторону. Там лежал сын священника. Подобно узнику в темнице, к ноге его была привязана длинная тяжелая цепь, она была проведена сквозь стену, но куда — не видно было. Во сне он шевельнул ногой, и раздался лязг.
— Что это такое? — удивился я.
Батюшка объяснил, что за стеной находится конюшня, где стоит на привязи вороной конь сына. Другой конец цепи, проведенной сквозь стену, припаян к железным путам коня, замкнутым тяжелым замком.
— А для чего?
— Если будут уводить коня, цепь натянется и разбудит хозяина.
— Но вор может с такой осторожностью сломать путы, что ваш сын и не почувствует.
— Этого никак не может быть.
— Неужели продолжаются случаи воровства?
— По старым обычаям, похищение хорошего коня в наших краях не считается преступлением, это, скорее, дело ловкости, храбрости, удальства; на позор выставляется не своровавший коня, а зевака-хозяин, не сумевший сберечь его. Чтобы избегнуть этого позора, мой сын привязал к себе цепью своего коня!
Уже было за полночь, но несмотря на трудности пути, несмотря на сильную усталость, я не чувствовал потребности в отдыхе. Я готов был всю ночь всяческие разговоры разговаривать, лишь бы убить время до рассвета и поскорее увидеть его… Но батюшка позаботился о моем отдыхе. Постель была готова, я разделся и лег. У моего изголовья поставили два кувшина — с водой и с вином, чтоб я в случае надобности мог утолить жажду. Постель батюшки была рядом с моей. Мы долго не могли уснуть, но причина бодрствования батюшки была иная: перед сном он должен был прочитать до конца «Да приидет».
Мысленно я находился в школе, в комнатах учителя. Там бодрствуют оба — Аслан и учитель. Сидят за столом и беседуют и будут беседовать до утра. Меня влечет желание послушать их, смотреть на них, восхищаться ими. Он намеренно выбрал Аслана, чтоб наедине поговорить с ним. Почему же он не взял меня с собою? Неужели он считает меня недостойным их общества? Разве я настолько не подготовлен, что не могу принять участие в их совещании? Как бы то ни было, в доме рэса я ясно видел, что он любит меня. С какой тоской смотрел он на меня, как много усилий стоило ему сдержать себя, чтоб ни один мускул не дрогнул на лице его, не выдал его… Как он попал в такую глушь? Почему Аслан не предупредил меня об этом радостном свидании? Когда он с копьем в руке горделиво вошел в комнату рэса, ведь я мог не удержаться и в порыве чувств броситься в объятья дорогого друга. Ведь такой выходкой я мог бы выдать его!..
Как изменился он… Я едва узнал его. Внешне совсем преобразился — одежда, волосы, даже голос и говор. Неизменным осталось лишь его любящее, горячее сердце, трепещущее состраданием ко всем несчастным и угнетенным. Какое магическое влияние имел он на крестьян, с каким уважением отнеслись они к нему! Я вспомнил грозного укротителя зверей: свирепый лев лижет ему руки, лютый тигр валяется у ног его. Сколько нужно было иметь мудрости и силы воли, чтоб не только укротить, но и облагородить этих звероподобных людей!.. Теперь он в своей среде: здесь горы, леса, море и могучий духом народ. Он грезил ра-
ботать в такой стране и среди такого народа. Опытный гончар имел под рукой весьма отборную глину и мог придать ей любую форму.
Неподалеку находились развалины Востана, где в былые дни возвышалась величественная крепость его отца — место ужасающих событий… Неподалеку находилась и деревня Размиран, где покоились гробницы его благородных предков. Отец был владетельным князем и хозяином этой страны, сын — ее неутомимым работником и воспитателем поселян. Какая превратность неумолимой судьбы!..
Но я был убежден, что забытые гробницы предков и развалины фамильной крепости не могли доставить его чуткой душе так много страданий, как нищета полуразвалившейся крестьянской избушки, где многострадальная мать, желая унять вопли и жалобы голодных детей, ставит на очаг котелок с водой, мешает воду ложкой, будто готовит для них еду.
О, как долго тянулась эта ночь! Батюшка не спал, уста его продолжали шептать слова молитвы. Огонек недремлющего светильника слабо поблескивал в комнате. Прекратить бы одним дуновением это невыносимое мерцание. Пусть все погрузится в полный мрак! Я встал бы, тихо оделся и пошел… А если б заметил домохозяин, что бы он подумал? Пусть думает, что угодно, но я пошел бы… Быть может, сбился бы с пути, запутался в лабиринте хижин, быть может, волкоподобные собаки разорвали бы меня в клочья, но я все-таки пошел бы… Отправился бы в сельскую школу, вошел бы в две заветные комнаты…
Рассвело бы поскорей! Не стало слышно молитвенного шепота священника — уснул! В избе все спали. Я был в восторге. Нужно погасить светильник! Но, вот, запел петух. Он разбудил младенца, спавшего в колыбели. От его крика проснулась мать. Что было делать? Мать стала кормить ребенка грудью; она положила голову на край колыбели и уснула: измученное дневной работой тело требовало отдыха! Но младенцу не до этого, он вновь стал горланить, опять разбудил мать, очевидно, грудь выпала из ротика. Я готов был задушить его, чтоб он молчал. Мать вновь стала его кормить, положила опять голову на край люльки и тотчас уснула. Это обрадовало меня. Но, вот, опять неудача! Раздался лязг железной цепи — вероятно, лошадь потянула цепь. Проснулся хозяин, поднял голову, навострил уши — ни звука не было слышно, конь стоял спокойно. Хозяин уснул. Счастливые люди, могут спать! Спать… Но это утешение человеческого рода было не для меня! Скорей бы рассвет! Чтоб убить время, я решил занять себя: раз десять сосчитал бревна на потолке. И это мне надоело! Я оглядел внутренность избы; вот метла, вот деревянная кочерга, лоханка для белья — все неподвижно стояло на месте. Зашевелился петух на насесте, задвигался и его гарем. Вот одна матка незаметно подошла сзади, оттолкнула первую матку, стоявшую возле петуха, и заняла ее место. Такая угодливость вызвала ревность первой матки, и она огорченно закудахтала. Петух, клюнув в голову не