Потом он переменил разговор.
— Но и вы не останетесь здесь долго!
Аслан, молча наблюдавший излияния наших чувств, еще более огорчил меня, заявив:
— Мы должны оставить город через несколько часов.
— Ночью?
— Да, ночью!
Что случилось? Что за надобность так спешить? Они ничего об этом не сказали. Только на лице Аслана я заметил глубокую печаль. Очевидно его также угнетала мысль о разлуке с любимым другом.
Наступила тяжелая минута расставания. Джаллад подошел к Аслану, обнял его. Ни слова не сказали друг другу… Словно замерли в объятиях. Голова одного покоилась на плече другого. Молчали, но молчание было красноречивее слов.
Ах, как прекрасна, как возвышенна истинная дружба! Как много в ней величия души! Смотря на них, сердце мое наполнялось священной теплотой, чувства мои облагораживались…
Джаллад оставил Аслана и подошел ко мне. При расставании с Каро я не плакал, но когда дрожавшие от волненья руки Джаллада обвились вокруг моей шеи, я не мог удержать слез. Он также был взволнован; его кроткие, ангельские глаза были полны слез.
— Не печалься, Фархат, — сказал он мне, — ты имеешь прекрасного, доброго руководителя, который поставит тебя на верный путь!..
Почти те же слова я слышал от Каро в минуту расставанья. Что они означают?
Мы вышли провожать Джаллада. Дошли до лестницы. Здесь он остановил нас, еще и еще раз пожал нам руки и спустился вниз. В дверях он обернулся, кивнул головой и вышел на улицу. Мы долго неподвижно стояли над лестницей, устремив глаза на дверь, за которой скрылся благородный юноша!..
Вернувшись в комнату, мы не сказали друг другу ни слова, подавленные тяжелыми переживаниями. Аслан устало опустился на подстилку, а я сел возле свечи. По-видимому, Аслан пробродил целый день. Вскоре он задремал. Вокруг свечки легкокрылых жертв света стало еще больше: кругом валялось множество самоотверженных почитателей света!..
Глаза мои блуждали по комнате, будто искали следы пребывания здесь Джаллада. Вот его оружие; неужели он забыл взять с собою? А, может быть, ему не понадобится это орудие смерти? Он взял с собою только хурджин, в котором, как святыня, хранились листки пергамента, найденные им в Ахтамарском монастыре.
Со двора доносилось глухое ржанье его коня. Бедное животное! Очевидно, оно чувствовало, что не будет больше служить любимому господину!
Аслан открыл глаза и произнес:
— Если меня будут спрашивать, тотчас разбуди.
— Ты будешь спать?
— Нет, дремлю только.
Царила мертвая тишина. В трактире давно погасили огни, все спали глубоким сном. Лишь иногда с кровати доносились голоса асасов[144], которые перекликались с асасами других постоялых дворов.
Аслан вновь открыл глаза. Я не дал ему опять вздремнуть. Мною овладело неудержимое желание узнать, почему Джаллад так внезапно расстался с нами и что он будет делать в этом городе.
— Тебе известно, что он протестантский священник, — ответил он, подняв голову, — а в этом городе проживает много армян-протестантов.
— Это я знаю. Но ведь он им совершенно не сочувствует и, как я заметил, презирает их.
— Потому-то он и решил работать среди них, чтоб они не пребывали в заблуждении, исправились.
— В каком заблуждении?
— Они должны понять, что религия и свобода совести — одно, а нация — другое. Чтоб они признавали себя армянами и любили своих братьев-армян григорианского и католического вероисповедания.
— Разве не лучше, чтоб они вовсе не отделились от нас?
— Конечно, лучше. Но в результате некоторых печальных обстоятельств это разделение уже произошло и, поскольку это — совершившийся факт, необходимо мириться с ним. Что нам остается делать? Преследовать их? но это не приведет ни к чему хорошему. Надлежит действовать так: опять связать их с нами, если не религиозными, то национальными узами, которые более крепки и устойчивы.
— А возможно добиться этого?
— Почему нет?
Я отнял у него отдых и сон. Но предмет нашего разговора был настолько близок его сердцу, что он поднялся и сел на подстилку. Свет падал на него. При виде его печального, бледного лица я понял, что он переживает тяжелые душевные муки. Что случилось с ним сегодня?
— Это вполне возможно! — ответил он. — С древнейших времен армяне имеют одну удивительную способность: новых религий они не создают, но, заимствуя чужую религию, придают ей национальную окраску, накладывают национальную печать, приспособляя ее к своей истории, к своим преданиям, традициям и племенным особенностям. Это — великое национальное дарование, которого лишены многие народы. Наши предки обармянили греческих богов, даже имена дали другие. Так же поступили с персидскими богами. Христинская церковь, основанная в Армении апостолами Христа, совершенно преобразилась в дни Григория Просветителя. Армяне не приняли ни Римской церкви, ни Византийской. В последнее время среди армян распространяют католичество и протестантизм. Католичество уже получило национальную окраску и превратилось в армяно-католическое вероисповедание. Армяне сохранили древнейшие религиозные обряды, формы религиозного культа и, что важнее всего, — язык. Но протестантизм среди армян не принял ещё национального облика. То, что обрисовал Джаллад, представляет собой миссионерский протестантизм.
— Что следует предпринять по мнению Джаллада?
— По его мнению, необходимо избавиться от влияния и активного вмешательства миссионеров и создать самостоятельную армяно-протестантскую церковь. И это будет основная цель его деятельности.
— А это удастся ему?
— Я уверен, что удастся. Он чрезвычайно энергичный человек, обладает непреклонной силой воли.
Дверь приоткрылась, показался трактирный слуга.
— Вас кто-то спрашивает, — доложил он.
Аслан приказал принять. Спустя несколько минут в комнату вошел незнакомый юноша — стройный, хрупкого телосложения, одетый по-европейски. Он вежливо поклонился, подошел к Аслану, пожал ему руку и передал небольшой пакет. Аслан поспешно вскрыл его, прочитал письмо и сказал юноше:
— Мы немедленно будем готовы, уважаемый Арпиар, вы также приготовьтесь в дорогу. Вот ваше оружие, а во дворе вас ожидает прекрасный конь.
Юноша радостно взял оружие Джаллада и легкими шагами вышел во двор, чтоб приготовить лошадь к отъезду.
— Кто этот миловидный юноша? — спросил я.
— Потом скажу… — промолвил Аслан. — Он приехал сюда с караваном Тохмах-Артина.
— Разве караван Тохмах-Артина здесь?
— Нет, несколько дней тому назад он тронулся в путь, а этого юношу оставили здесь, чтоб сопровождать нас в Муш.
— Как он красив! — повторил я, — и как он молод!
Аслан равнодушно выслушал мои восторженные излияния, он попросил позвать трактирного слугу, чтоб расплатиться.
Явился сам хаджи Исах. Очевидно, перед этим он спал — и, заторопившись, предстал пред нами в рубахе и кальсонах. Увидя его, Аслан велел мне не торговаться, не затевать лишних разговоров и удалился из комнаты. Он не хотел смотреть на этого мерзкого человека, лишенного не только честности и порядочности, но и простой учтивости.
Я уплатил за комнату, за лошадей, словом все, что он потребовал вначале, а потом спросил:
— Больше ничего?
— Как ничего, уважаемый господин, — сказал он улыбаясь, и его огромные ноздри раздулись еще шире. — Как ничего, — повторил он и вручил мне грязный, исписанный лоскуток бумаги.
Теперь я стал «уважаемый господин»!
Он представил огромный счет. Проверить его не было ни времени, ни желания. Но меня рассердила его наглость.
— Почему ты внес сюда кувшин для воды?
— А почему не внести, уважаемый господин? — с удивлением ответил он.
— А потому, что кувшин остается у вас. Если вода денег стоит — берите!
— Почему оставляете, уважаемый господин, можете взять с собою, я его для вас купил.
Негодный был уверен, что мы не возьмем с собою эту огромную посуду.
— Вы со всеми посетителями так обращаетесь? — спросил я.
— Вы знаете, уважаемый господин, что «мы» не имеем обыкновения говорить неправду, — повторил он обычное самовосхваление армян-протестантов.
Я уплатил по счету все, но в это время во мне заиграла детская шалость.
— Стало-быть, этот кувшин принадлежит нам, не так ли?..
— Конечно, дорогой брат… — сказал он, но, вспомнив, что армянина-непротестанта нельзя называть братом, тотчас же исправил свою ошибку.
— Конечно, вам принадлежит, уважаемый господин. Вы можете взять его с собою.
— Я оставлю его здесь.
Лицо скряги засияло. Я взял кувшин, ударил о каменный пол. Хаджи задрожал всем телом, будто ударили об его голову. Он не мог вообразить, что его предложение могло иметь подобное последствие. Как окаменелый, смотрел он на глиняные обломки, будто это были куски его сердца. В это самое время вошел Аслан и, поняв в чем дело, сказал мне с упреком:
— Что это за мальчишество!
У хаджи развязался язык. Он нашел защитника.
— Вот именно, господин доктор, конечно, мальчишество, — заговорил он в глубоком негодовании. Аслан посмотрел на предъявлений им счет и сказал:
— Кувшин вы цените в пять пиастров, получайте и купите новый.
Хаджи принял с великой благодарностью.
— Да благословит вас господь, — проговорил он жалобным голосом. — Ведь я отец семейства, должна же остаться мне какая-нибудь прибыль…
Лошади были готовы. Вполне удовлетворенный расплатой по предъявленному счету, хаджи Исах почтительно шел впереди, держа в руке огарок свечи. Смешно было смотреть на этого полуголого старика, который был богатым владельцем, постоялого двора и в то же время жалким прислужником.
Простившись с ним, Аслан сказал:
— Я забыл спросить у вас, вы армянин?
— Нет, господин доктор, я протестант!..
Глава 29.ТАРОН
Мы ехали всю ночь.
На рассвете пред нами открылась прекрасная Мушская долина — исторический Тарон. Сердце мое затрепетало от восторга. Сколько чудесных рассказов Аслана, сколько глубоких и горячих чувств моих связано с этими местами!