Я отказался принять эти деньги, прося, чтоб он сам распорядился как знает. Каро согласился. Я заметил, как он был возбужден и как у него горели глаза. Видимо, тяжело было ему согласиться на то, чтоб я остался с ним.
— Но ты должен принять несколько условий, Фархат, — сказал он.
— Я на все согласен, — ответил я.
— Слушай же. Многое ты увидишь, — продолжал он, — но ты должен держать себя так, как будто ты ничего не видел.
— Я буду как слепой.
— Многое ты услышишь, — продолжал он, — но ты должен держать себя так, как будто ты ничего не слышал.
— Я буду нем, как камень.
— У тебя не должно быть своей воли.
— Во всем я буду подчиняться твоей воле.
— И воле моих товарищей, — добавил он.
— И воле твоих товарищей, — повторил я.
— Довольно! Дай мне твою руку.
Я протянул ему свою руку! Он обнял меня и поцеловал. И этим братским поцелуем как печатью был закреплен наш обет.
Я обещал быть глухим и немым, я обещал быть слепым орудием, я обещал быть бездушной, безвольной машиной… И я сдержал свое обещание…
В те времена в Персии только что появилось тайное общество, которое называлось «Фарамушхана», т. е, «Дом забвения». Главным условием приема в это общество было то, чтоб каждый член, выходя из этого «дома», забыл все, что он там видел и слышал. Иными словами, он должен был держать все ему известное в строжайшей тайне. Какова была цель этого общества я не знаю, как ни один член этого общества не знал, что делает другой, выше его стоявший член того же самого общества. Младший член в этом обществе был покорным и послушным орудием старшего. Он должен был беспрекословно подчиняться старшему члену и исполнять все его приказания, не зная, для какой цели это он делает. Истинные цели общества были известны лишь главарям. Все остальные члены общества были безвольными машинами в их руках. Каждый член по известным признакам мог узнать другого члена общества, при этом совершенно не зная как звать этого члена и откуда он. Лишь внутри каждой отдельной группы у членов не было тайны. Но каждая отдельная группа не имела понятия о деятельности другой группы. Я, казалось, попал в подобное общество. И от меня взяли обещание, что забуду все, что увижу и услышу. Я сдержал свое обещание. Эти строки я пишу уже спустя пятьдесят лет, когда тех лиц уже нет на свете, после того как они появились и пронеслись подобно быстрой буре.
Глава 14.КОНЬ
С детских лет я безумно любил верховую езду. Но, за неимением коня, я довольствовался тем, что садился на свою длинную палку и целыми часами катался на ней по двору. Позже деревянного коня заменили различные животные. Нашим телятам я не давал покоя. Даже огромный, похожий на волка пес, наш Мро — и тот вынужден был служить моим наездническим забавам. Я садился на него верхом и держался за его огромные лапчатые уши. И бедный пес великодушно прощал мне все и, поворачиваясь по моей прихоти то туда, то сюда, катал меня по двору на своей спине. А когда мне исполнилось десять лет, я стал каждый вечер с нетерпением ждать возвращения с поля стада. И, когда я замечал вдали облако пыли, поднимаемое стадом, тотчас бежал ему навстречу и садился верхом на первого попавшегося ослика. Ах, как ликовал я, когда мой Пегас мчал меня по широкому полю!
Осликов заменили кобылы. Нельзя было без ужаса смотреть на меня, когда я, вцепившись в гриву молодой дикой кобылы, несся по полю, как ветер. Пастухи сердились и грозили мне, но я не обращал на них никакого внимания. И сколько раз я падал, сколько раз ломал себе руку или ногу, сколько раз возвращался домой с разбитой головой или израненным лицом! Мать начинала плакать и говорить, что я действительно дьявольское отродье, что я погибну от какой-либо беды — либо утону в реке, либо свалюсь с дерева или скалы, либо меня съедят звери в степи. Она шла к учителю жаловаться. Но ни «фалахка», ни «поучение», ни стояние на коленях не могли отучить меня от этих детских забав и игр, которые были строжайше запрещены ученикам нашей школы…
Такую же страсть я питал к оружию.
И вот, представьте мой восторг, когда заветнейшие мои желания исполнились — у меня было оружие и конь. В тот же вечер вновь появились два богатыря-зейтунца, из которых одного звали Мурадом, а другого — Джалладом и привели четырех великолепных копей. Видимо, кони эти паслись неподалеку в горах, так как среди развалин нечем было бы их кормить. Каро подозвал меня и, передавая мне одного из четырех коней, сказал:
— Вот твой конь. Надеюсь, управишься с ним.
Затем он передал мне ружье, пару пистолетов и шашку и добавил:
— А вот и твое вооружение. Надеюсь научишься им пользоваться.
Я был так смущен и рад, что не мог произнести ни одного слова благодарности. Я кинулся ему на шею и стал его целовать. Mне казалось, что я получил целое царство. Каро дал мне также одежду и велел переодеться. И в этой новой одежде меня не только мать, не только отец Тодик, но и сам черт бы не узнал. Одежда моя была точь в точь такая же, как и у моих товарищей.
— Ну, а теперь на коня! — скомандовал Каро и сам сел на своего коня.
Аслан и Саго были уже на конях.
Мы пустились в путь.
Зейтунцы остались в минарете. Видимо, им было поручено сторожить то имущество, которое я видел утром в тайных складах, в башне минарета.
Последние лучи солнца горели на вершине минарета. Я так был увлечен полученными мной подарками, что даже не спросил, куда мы едем. Мой прекрасный конь мчался, как ветер. Оружие мое блестело ярким угрожающим блеском.
Каро не ошибся. Я оказался столь же опытным в пользовании оружием, как и в верховой езде.
В стрельбе я редко давал промах. Недаром я был учеником, хотя и младшим, охотника Аво, того самого человека, про которого рассказывали столько ужасов, но который был всегда добр ко мне и к нашей семье. У него всегда можно было найти ружье, чтоб учиться стрелять. Первый опыт в стрельбе в цель я произвел по нашим курам. Мать прокляла меня, когда увидела убитого мной цыпленка. Она тотчас побежала к учителю жаловаться на меня.
Когда охотник Аво покинул наш город, мать отчасти радовалась этому, так как избавилась от соседа, который, по ее мнению, портил ее сына и сбивал его с пути истинного. Но я долго не мог забыть доброго Аво, охотничьи рассказы которого так захватывали и волновали меня…
Но как велика была моя радость, когда в дороге Саго сказал мне:
— Фархат, знаешь, куда мы едем?
— Нет, об этом Каро мне ничего не говорил.
— Ты, помнишь охотника Аво, того мрачного и молчаливого человека, который когда-то жил по соседству с вами? Мы едем к нему. Он живет вон там, в горах. — Саго указал на запад, точно в темноте я мог что-нибудь разглядеть и увидеть, где именно находится дом охотника.
— Как же, помню, — ответил я. — Теперь он должно быть совсем состарился? — спросил я. — Ведь с тех пор прошло уже двенадцать лет!
— Драконы не скоро старятся. Ты найдешь его мало изменившимся, — сказал Саго со своей обычной иронической улыбкой. — А ты помнишь, — продолжал Саго, — прежнего сына охотника Аво, которого звали Асо. Его мы в школе называли «ослиным сыном».
— Да, да, конечно, — ответил я. — Наш учитель называл его «дохлым». Это тот самый, который, ничему не мог научиться и очень быстро уставал, когда мы ходили гулять. Ученикам часто приходилось таскать его на спине, когда мы возвращались с поля, так как он сам не мог уже идти.
— Вот, вот, он самый. Если ты его увидишь теперь, совсем не узнаешь. Он страшно потолстел — теперь он похож на горного медведя. Видимо, ему горный климат помог.
— А что он теперь делает?
— Черт его знает! Теперь он отец семейства. У него свое хозяйство — пашет, сеет. У него жена, которая ежегодно рожает по паре детей. Дом его полон детьми — жужжат, как мухи.
— И опять он такой же желчный, как прежде?
— Нет, он теперь приличный человек. Когда пойдешь к нему, он готов всю душу отдать. Старается угостить всем, что только есть у него. И тогда только отпускает.
— Значит, богат?
— У него есть плуг, есть соха. Это только у нас с тобой ничего нет, Фархат.
Но меня больше всего интересовала дочь охотника, Маро, и я хотел узнать про нее, прежде чем встречу ее.
— А Маро? — спросил я.
— Маро? — повторил Саго с воодушевлением. — Теперь эта смугленькая чертовка своими черными глазами всех людей сводит с ума. И чертовски кусается и царапается как и прежде.
— У нее всегда был кошачий характер.
Но Саго почему-то впал в грустное настроение, когда мы с ним стали говорить о Маро. Он закурил трубку. Затем, видимо, желая перевести разговор на другую тему, он предложил мне трубку.
— На, кури эту чертову кадильницу, — сказал он, давая мне трубку.
Я сказал, что не курю.
— В логове разбойников не постничают, насмешливо кинул он.
Я попросил объяснить, что он хочет этим сказать.
— Очень просто, — объяснил он. — Суфии, которые сперва не курят, потом начинают жевать табак и глотать опиум. Таков уж конец всех постников.
Я взял у него трубку и она, действительно, мне понравилась, хотя я курил в первый раз.
— Вот это я понимаю! — сказал Саго с особенным удовольствием. — Наконец-то ты познал нечто ценное. Это, братец мой, нравится и человеку, и его создателю.
Саго эту свою трубку подарил мне, говоря, что у него есть еще другая и велел как только приедем, попросить у него табаку. Он уверял, что без табаку и водки путешествие теряет всю свою прелесть. И я без колебаний принял у него бутылку, которую он достал из висевшей на седле сумки и предложил выпить. Хотя я никогда не пил водки, но все же глотнул немного и вернул бутылку ему. Когда я выпил, мне показалось, что обожгли мне глотку. Сам Саго выпил довольно много.
— Согревает, — объяснил он. — На гóрах будет свежо.
И в самом деле, чем дальше мы поднимались в горы, тем становилось холоднее. Наш маленький караван двигался довольно быстро. Лошади привыкшие к горным тропинкам, пробирались по каменистой узкой дороге, как дикие козы. Мы ехали по краю ущелья, по неровной, каменистой узкой тропинке, которая то спускалась вниз, то поднималась. Нам часто приходилось слезать и идти пешком. Это меня сильно утомило. Но Саго совершенно не уставал. Словно все эти спуски и подъемы, все эти утесы и камни вливали в него еще больше энергии и вдохновения. Каро и Аслан ехали впереди нас и о чем-то без устали говорили. Ветер мешал нам слышать их голоса. Саго без конца говорил со мной о всяких вещах. Но как ни старался я выпытать что-нибудь из их прошлой жизни в чужих краях, мне это не удавалось. Он ничего не сказал мне об этом.