Я заметил, что Мхэ не виноват, т. к. и я бы так поступил, если бы кто-нибудь осмелился обесчестить мою сестру.
— А я сама бы убила такого нахала и не позволила бы, чтоб за меня вступился брат, — ответила Маро. — Но Мхэ и тут много чего натворил…
— Что именно?
— Не спрашивай, я не могу сказать. Отец велел никому об этом не говорить.
— И мне тоже?
— Да, и тебе.
Я ясно видел, что у Маро невозможно вырвать эту тайну, т. к, она была не из наивного десятка. Тогда я спросил:
— А почему твой отец держит у себя убийцу?
— Именно потому, что он убийца.
— А разве убивать хорошо?
— Дурных людей, конечно, хорошо.
— Почему же ты сердишься на Мхэ?
— А потому, что он убил собаку.
— Разве собака лучше человека?
— Многих людей, дурных, конечно, как например курды. Собака охраняет наш дом, а курды разоряют его.
«Точь в точь отец», — подумал я.
— Ты знаешь, какие воры эти курды? У них даже дети воры. Как только вылезут из колыбели, тотчас начинают воровать. В прошлом году каждый день у нас пропадала по одному цыпленку. Из двенадцати осталось всего три цыпленка. «Кто их крадет?» — спрашивала я. Отец уверял, что их уносит ястреб. Мхэ говорил, что лисица. Я заделала все щели, чтоб лиса не могла бы проникнуть во двор. Одну только щелку оставила, чтоб если пройдет, поймать ее. Сидела ночами и сторожила — но никакой лисы не увидала. Днем не только ястреб, но и ворон не пролетал над нашим домом. «Кто же уносит наших цыплят?» — опять спрашивала я. Однажды, смотрю, Гюли, дочь курда, нашего соседа, тихонько вошла в сарай и стала звать цыплят. Цыплята, привыкшие к ее голосу, тотчас сбежались. Она стала кормить их зерном, и увела от дома, к обрыву. Видишь, какая хитрая? Я настигла ее, когда она сцапала цыпленка и хотела унести. «Чертовка, куда это ты несешь нашего цыпленка?» — крикнула я и схватила ее за волосы. Она хотела оцарапать мне лицо. Тогда я повалила ее наземь и стала душить, пока не явился Асо и не отнял ее из моих рук.
— А большая была она? — спросил я.
— На целый аршин выше меня ростом. И до сих пор еще она таит злобу и говорит, что когда-нибудь убьет меня. Несчастная! Нашла кого убивать! Орех не для ее зубов!
Последние слова Маро произнесла с особой гордостью.
— Ведь все курды такие, — продолжала она. — Как только заметят, что ты боишься их, они тотчас садятся тебе на голову. А если разок покажешь силу, тогда они и не подойдут больше. С тех пор ни одна из наших кур не пропадала. Ну, я заговорила тебя! Может подумаешь: «Чего она тараторит, как трещотка!..».
— Нет, я этого не скажу. Ты хорошая девушка.
— В самом деле?
— Ей богу.
— Тогда дай ухо, я что-то тебе скажу.
Я приблизил ухо к ее лицу, она что-то прошептала, и я почувствовал, как ее горячие уста коснулись моего лица.
Глава 30.КУРДИЯНКА И АРМЯНКА
Утром я проснулся очень рано.
Из окна я видел, как Маро доит коров. У нее рукава были засучены до самых локтей. Как прекрасны были эти полные круглые руки! Я жадно смотрел на них. Она была без передника, и через ворот рубашки видна была прекрасная грудь. На голову она надела платок, из-под которого выбились ее густые волосы, развеваемые утренним ветерком. Никогда Маро не казалась такой пленительной, как в это утро. В своей красной рубашке, которая доходила до самой земли, она представляла воплощение всей невинности пастушеского быта.
Она кончила доить и погнала коров к стаду.
Хатун была занята топкой «тонира». Жена Асо, невестка охотника, укрытая покрывалом, как привидение, ходила вокруг «тонира», исполняя поручения старухи Хатун. За все время моего пребывания у охотника мне ни разу не удалось увидеть ее лицо или услышать от нее хоть слово. Она ни с кем не разговаривала, за исключением Маро и своего мужа. С последним, однако, она могла говорить лишь с глазу на глаз, наедине, когда не было третьего лица.
Больше никого из домашних я не видел. Толька дети Асо толкались около матери, прося есть, а та била их по головам, приказывая ждать. Маро была права, подумал я, когда после отъезда отца сказала: «Мы опять остались одни».
И в самом деле. Охотник уехал к вождю езидов. Мхэ исчез, как черт. Асо с поля не возвращался домой. Он был занят своей работой. Старая Хатун после стряпни на кухне садилась в тени под навесом и пряла. Жена Асо не знала покоя от своих детей. Кто же оставался? — Я и Маро, у которых было довольно много свободного времени: сиди, болтай и смейся, сколько душе угодно!
Скоро Маро вернулась и подошла к моему окну. Она хотела узнать сплю я или уже встал. Увидя меня уже одетым, она вошла ко мне в комнату. Лицо ее было печально.
— А знаешь, Фархат, когда я возвращалась через село, то из всех домов слышен был запах «назука», «гаты» и халвы. Все готовятся на богомолье.
— Куда?
— Разве ты не знаешь? Ведь сегодня четверг, завтра пятница, а послезавтра…
— Суббота.
— Ну да. А в субботу праздник св. богоматери. Весь Ахбак будет там, в монастыре…
— И весь Салмаст будет там, — добавил я.
И в самом деле, в этот день в монастырь богоматери стекалось огромное множество богомольцев из Салмаста и Ахбака.
Не знаю, почему, имя богоматери напомнило мне детство. Каждый год моя мать везла меня с сестрами туда, на богомолье, на празднество.
— Что же, все пойдут, а я останусь? — с досадой спросила Маро.
— Поезжай и ты.
— С кем же? Отца нет дома. Мхэ исчез. Брат не охотник до таких вещей. Кто же меня повезет?
— Я.
— Ты шутишь, Фархат.
Я ее уверил, что не шучу, что я сам бы с удовольствием поехал туда, в монастырь на престольный праздник, т. к. в числе богомольцев будут многие из наших горожан, а может быть и некоторые из моих родственников, с которыми я давно нахожусь в разлуке.
— Может быть ты там увидишь свою мать и сестер своих, — сказала Маро.
— Очень возможно.
— Ладно. Но я ведь без разрешения брата не могу ехать. Попроси ты его, чтоб отпустил меня с тобой. Скажи, что сам ты собираешься туда и вот хотел бы меня тоже взяты с собой. Асо тебе не откажет. Ну, скажешь, да?
— Хорошо. Скажу. Я сейчас же пойду к Асо и получу для тебя разрешение.
Маро, радостная; нежно обняла меня, точно ребенок, которому обещали купить игрушку, а затем оставила меня и выбежала из комнаты, говоря:
— Погоди, принесу немного молока, выпей и так отправляйся, а то ты ведь голодный.
Скоро она принесла огромную чашу с молоком и кусок хлеба.
Позавтракав, я тотчас отправился к Асо.
Сперва Асо затруднялся отпустить Маро, говоря, что за домом некому будет смотреть, что дом нельзя оставлять без присмотра, т. к. часто случаются кражи, что если он ее и меня отпустит, то сам должен вернуться домой и некому будет тогда сторожить его пашню. Затем он прибавил, что проклятые курды — настоящие варвары, грабят беспощадно, берут все, что могут, а остальное уничтожают и так только уходят. Он рассказал мне и о том, как он целыми ночами не спит с ружьем в руках, сторожа пашню и скот. Не успеешь оглянуться, говорил он, как угонят скот. И наконец, он добавил, что Мхэ и охотник уехали, надеясь на меня, что если и я уеду, кто же будет смотреть за домом и т. д.
Я возразил ему, что наша поездка продлится не больше недели, и что не трудно будет на это время нанять кого-либо, в качестве сторожа.
Тогда Асо глухо намекнул на то, что общественное мнение осудило бы наше столь непривычное для здешних нравов поведение. Девушке, по здешним обычаям, нельзя ехать на празднество с чужим молодым человеком.
Хотя намек Асо был правилен, но я возразил, заметив, что для меня Маро является тем же, чем она является для него самого: она моя сестра. Ведь мы все, добавил я, с детства росли вместе, как члены одной семьи.
— Это правда, — сказал Асо, — но разве ты видел у нас, чтоб сестра отправлялась куда-нибудь в далекое место на богомолье со своим братом?..
— Нет, не видел.
— Чего же тогда разговариваешь? Корову привязывают к корове, вола к волу, теленка к теленку. Так и люди.
Асо имел привычку приводить примеры из жизни животных.
— Тогда я поеду один, без Маро, — сказал я.
Асо ничего не ответил. Он погрузился в размышления.
— И может, больше не вернусь, — добавил я.
Это его смутило, т. к. в моем тоне он заметил обиду. Кроме того, он знал, что его отец хочет держать меня у себя. Он не хотел давать мне повода, чтоб я ушел от них в отсутствии отца, т. к. тогда ответственность легла бы на него.
Асо был искренним человеком и не умел лицемерить или хитрить. Он сказал, что Каро, уезжая, поручил меня его попечению, а отец велел обращаться со мной, как с братом, чтоб в доме я не чувствовал стеснения. Затем он шутливо добавил:
— Ты ведь с детства был упрямым, Фархат. Притом, я знаю, что если и успокою тебя, то Маро не удастся успокоить. Ведь она настойчивее тебя. Поезжайте. Бог с вами. Делайте, как хотите, я умываю руки.
— Маро хочет, чтоб это было по твоей воле.
— Тогда пусть берет с собой и Хатун.
— Опять «корову с коровой»?..
Асо засмеялся и сказал:
— Сестра моя чересчур любит тебя, Фархат.
— Откуда ты знаешь?
— Она сама мне сказала.
— Пусть любит, тем лучше.
— А ты?
— Я? Мы всегда любили друг друга, когда еще были детьми.
— Та любовь была иная.
— Любовь одна. Она не меняется.
— Ты человек начитанный, Фархат, тебя не переспоришь, — сказал Асо и поднял кнут, чтоб погнать волов, запряженных в соху.
Я удалился.
Было удивительно, что я считался начитанным, ученым, образованным человеком, хотя всего-то знал почти только несколько «шараканов». Конечно, в глазах Асо всякий начетчик был ученым. А мне моя тогдашняя ученость кажется теперь смешной. От пашни Асо до дома было довольно далеко. А я торопился домой, чтоб обрадовать Маро полученным мной от ее брата разрешением ехать на богомолье. Поэтому я избрал кратчайший путь через ущелье и холмы. Нужно было мне спуститься в ущелье и затем немного пройти по холмам, на одном из