— Почему они кричат? — произнес я наконец.
— Хотят пойти с братом.
— Учиться?
— Где им учиться! Пойдут туда, станут играть, будут мешать и брату и учителю.
— А кто обучает вашего сына?
— Отец Егише.
— У него школа?
— Была, да закрыли… Теперь он занимается ежедневно по нескольку часов с моим сыном и детьми наших родственников.
На этом иссякла тема для разговора.
— Как зовут старшего?
— Айк.
— Младшего?
— Арам.
— А хорошенькую дочку вашу?
— Шамирам.
— Исторические имена, — заметил я и удивился своей находчивости.
— Имена царей, — добавила старуха, — отец часто рассказывает об их жизни и их делах, чтоб дети знали, чье имя они носят.
Время было раннее. Молодуха, видимо, торопилась по домашним делам. Наш легкий разговор она перевела на более реальную тему. Она сказала, что нужно постирать наше белье, потому что мы прибыли издалека; сегодня у них будет стирка, она просит послать белье, мое и Аслана, послать также, если есть что починить.
— Это ваш дом, братец, — добавила она, — не стесняйтесь, требуйте все, в чем нуждаетесь, как у матери или сестры вашей.
Я поблагодарил, и она удалилась. Дети перестали кричать, успокоились, казалось, забыли о старшем брате и побежали за резвившимся во дворе котенком. «Они также любят ванских котов, шерсть которых испускает искры» — подумал я.
В Ване, как и у нас, считается знаком особого расположения и почета показать гостю свое домашнее хозяйство. Поэтому я с удовольствием изъявил согласие на предложение старухи осмотреть ее дом. Сперва она повела меня в погреб, находившийся под землей, где в летний зной чувствовалась приятная свежесть. Здесь рядами были закопаны до половины в землю огромные винные карасы[39].
— Это все из нашего виноградника, — сказала с невинной хвастливостью старуха.
Немного подальше в небольших кувшинах лежали: масло, сыр, мед, соленая сельдь и всевозможные соленые и маринованные продукты из винограда, овощей, плодов и зелени. Подобного изобилия мне не приходилось еще видеть.
— Кто же все это будет есть? — удивился я.
— И мы съедим, и другие поедят, — добродушно рассмеялась старуха. — Ведь господь послал это добро не только для нас, — мы должны уделить и беднякам.
— Вы покупаете все это?
— Ничего не покупаем. Все свое, домашнее. Масло и сыр получили от наших коров и овец, мед от наших пчел, остальное все также. Нередко курды приносят нам масло, сыр, творог, но их продуктов мы не едим, отправляем для продажи.
Я вспомнил, что так же поступают и в Персии — армяне не едят зарезанную магометанами скотину, считают погаными все их продукты продовольствия; магометане так же относятся к приготовленным армянами кушаньям.
Потом вошли в амбар. Это было сухое, хорошо проветриваемое помещение. Огромные закрома наполнены были зернами и мукой. Всюду были расставлены мешки и огромные кули с очищенной пшеницей, бобами, чечевицей, горохом, рисом и разными крупами. Все это хранилось для постных обедов.
— Все, кроме риса, получено с наших земельных угодий, — сказала старуха, — разведение риса здесь не удается, у нас воды мало, говорят, рис воду любит, — Старуха была сведуща и в сельском хозяйстве,
Потом мы прошли в торию. Это был просторный сарай, закрытый с трех сторон, открытой стороной обращенный во двор. Он был приспособлен для летней поры. Здесь пекли хлеб и варили обед. Толпа горничных и слуг неустанно суетилась, будто собиралась прокормить целую армию. Всем заведовала, за всеми присматривала жена мастера Фаноса. Я удивился, почему не старуха руководит хозяйством. В наших краях очень редко встречается такая уступка своих прав. Пока свекровь жива, невестка не имеет голоса в домашнем хозяйстве.
Отсюда мы вошли в помещение для хранения различного имущества. Здесь находилась домашняя утварь, и можно сказать, большая часть богатства мастера Фаноса. Грудами лежали красивые подстилки, роскошные ковры, скатерти и цветные войлочные изделия. Медные котлы и кастрюли, подносы, чаши — все чистые, недавно луженые, слепили глаза своим блеском. Постели со всеми своими принадлежностями были завязаны и сложены на полках. «Для кого?» — подумал я, — семья мастера Фаноса слишком малочисленна для такого обилия. Старуха рассеяла мое недоумение.
— Бывают дни веселья — крестины ли, праздники ли божьи, бывают и дни траура, поминки устраиваем. Свыше сотни людей садятся за наши столы, но ни разу ни одной ложки даже не брали мы у соседей. Все у нас свое, почитаем за стыд занимать у других. После смерти мужа я жила в бедности, кормилась своим трудом. Когда же сын мой возмужал, слава всевышнему, опустевший отцовский дом вновь наполнился всякой благодатью. Те, которые прежде издевались над нами, теперь завидуют…
Слова старухи и все то, что я видел, повергли меня в глубокое раздумье: как радостно видеть дом зажиточного армянина, где везде замечаешь следы довольства и труда, где люди живут весело и счастливо. Но рядом с ним сколько несчастных семей изнывает под бременем нищеты!.. В чем же причина? В дальнейшем я имел повод близко, очень близко познакомиться с этими причинами…
В сопровождении старухи я вошел в длинное строение, в котором помещалась мастерская Фаноса. Здесь, один за другим, стояли огромные котлы с красками. Красили во все цвета, но преимущественно в синий цвет. Крестьяне понавезли полотняные и шерстяные ткани собственного изделия, а также бумажные и шерстяные нитки. Среди приезжих были армяне, турки, курды, айсоры и другие. Платили за окраску обычно продуктами сельского хозяйства: маслом, сыром, пшеницей, шерстью, мехами и др. По этой причине Фанос принужден был войти в компанию с одним торговцем для реализации получаемых продуктов. Иные не платили ничего.
Работа кипела в руках неутомимых рабочих. Младшие и старшие ученики, вымазанные в краску, сновали во все стороны. Синяя краска оставила свой мрачный след на их одежде, руках и даже на лицах. В синий цвет были окрашены столбы, пол, потолок, выштукатуренные глиной стены. Синими были и длинные жерди, на которых вешали для просушки окрашенные материи. Даже свет, проникавший через узенькие окошечки, отливал лазурью.
Мое внимание привлекла следующая картина: подмастерье с больным ребенком в руках молча подошел к котлу с синей краской. Только что взболтанная краска была покрыта густой пеной. Подмастерье три раза обвел младенца вокруг котла, потом торжественно окунул палец в синюю пену и крестообразно помазал шею его. Старая кормилица, стоявшая поодаль и со страхом наблюдавшая эту церемонию, приняла ребенка с рук подмастерья, вознаградив за лечение синецветным петушком.
— Ребенок страдает коклюшем, — пояснила мать мастера Фаноса, стоявшая возле меня. Она посоветовала мне применить тот же метод лечения.
Вскоре показался мастер Фанос с привычной улыбкой на лице. Его появление не произвело того впечатления, какое обычно наблюдается на производстве при появлении мастера — шум стихает, все принимаются за работу, восстанавливается тишина и порядок. — Нет! порядок соблюдался и в отсутствие Фаноса. В нем не было ни строгости надменного фабриканта, ни грубого властолюбия восточного мастера — простыми, дружественными узами были связаны подчиненные со своим хозяином.
Мастер Фанос деловито подошел к котлам с красками, осмотрел выкрашенные ткани, задал несколько вопросов, отдал несколько, распоряжений и удалился. Достаточно было ему одного лишь взгляда, чтоб заметить промах. Затем он подошел к посетителям, поздоровался с ними, стал расспрашивать про состояние здоровья, поинтересовался их положением — каков урожай, здорова ли скотина, каково состояние здоровья родителей, жены, детей и т. п. Обо всех расспрашивал, всех знал по именам.
Бросалась в глаза чрезвычайная близость, короткость отношений как с мастером Фаносом, так и со всей его семьей. Один курд подошел к его матери и попросил зашить рукав его антары[40]. Другой курд привез пару живых куропаток для младших детей мастера. Я был поражен: человек, с такой горечью говоривший вчера с Асланом о курдах, сегодня ласково приветствует их. Неужели это фальшь? Неужели он им льстит с целью наживы? Нет, мастер Фанос не был ни льстецом, ни корыстолюбцем. Он хотел поддерживать дружеские отношения со всякими людьми, особенно с крестьянами.
Для наезжавшей отовсюду разношерстной массы людей дом мастера Фаноса был как бы гостиницей. Его мастерскую я сравнивал с оружейной мастерской моего дяди, но там нажива была на первом месте.
Приехавшие издалека поместили своих мулов в конюшне мастера, там был обеспечен для них корм и уход. Сами устроились на ночлег в смежной с конюшней комнате; туда приносили им кушанья из кухни Фаноса. Многие разместили привезенные из деревни продукты в его доме, чтоб завтра отсюда отвезти на базар для продажи. Дом Фаноса был для них как бы продуктовым складом. Покупки свои также складывали в доме Фаноса до самого отъезда в деревню. Все пользовались гостеприимством хлебосольного хозяина столько времени, сколько им надобно было для завершения всех дел в городе, после чего с благодарностью уезжали к себе.
Когда случалось мастеру Фаносу отправиться к курдам на кочевье, те принимали его также гостеприимно и относились к нему с большим уважением. Они не отпускали его неделями, месяцами, каждая семья любезно приглашала его в свой шатер, кормила, поила и отпускала с различными подарками. Один дарил ему красивого коня, другой — плотно валяный войлок или ковер, третий — несколько овец для «каурмы»[41], четвертый — полный бурдюк сыра, масла или меда.
Поразительно моральное влияние этого энергичного, толкового, сведущего в делах человека на курдов. Среди курдских племен, знавших его, он пользовался неслыханным авторитетом. Бывала ли драка среди курдов, вражда, кровная месть — достаточно было Фаносу появиться и сказать несколько слов, наступал мир и спокойствие. Часто курды обращались за разрешением спорных вопросов не к шейхам своим, а к Фаносу. До такой степени он был авторитетен, что даже в самых затруднительных случаях добивался восстановления мира между враждовавшими сторонами. Дружба мастера Фаноса с курдами немало приносила пользы армянским крестьянам.