Глава 10.БУРЯ
Душная летняя ночь прошла неспокойно: мне суждено было выслушать печальную историю многострадальной женщины; Аслан просидел над чертежами, лодочник и Фанос также не сомкнули глаз. Несмотря на это, мы должны были подняться спозаранку, так как Аслан намерен был отправиться в пýстынь Ктуц.
Чуть забрезжило утро и в воздухе прозвучали первые удары колокола, призывавшие к молитве, как меня разбудил громовой голос лодочника. Проснулся и Аслан. Фанос продолжал храпеть.
Грубость домохозяина возмутила меня. Негодуя, я оделся и вышел на улицу умыться — по деревенскому обычаю — у протекавшего за воротами ручейка. Однако же мое негодование оказалось напрасным: вся деревня была уже на ногах. Старики и старухи направлялись в церковь, молодежь — на полевые работы.
Цовик возвращалась с родника с кувшином на плече.
— А я думала, что ты уже уехал… спешила… — сказала она, подойдя ко мне.
— Не простившись с тобою? — ответил я, краснея.
Она расхохоталась.
— Куда ты ходила за водой?
— Далеко, ой как далеко!.. вон на ту гору…
И указала на терявшийся в утренней мгле холм.
— В этом году воды в роднике мало… Говорят, из-за несносной жары… Приходится долго ждать пока наполнится кувшин… А негодные девчонки рвут друг дружке волосы, не хотят дождаться очереди… Я чуть было не подралась с одной.
В Аванце и во всей Ванской области земля пропитана морской водой, в ней много солей и поэтому вода в источниках неприятна на вкус. Но текущие с гор и холмов родники превосходны. Вот почему Цовинар пошла за чистой водой в такую даль, притом же дома были гости.
Цовик не хотела уходить. С тяжелым кувшином на плече, она стояла и все время мило болтала. Она стала расспрашивать, откуда мы, куда едем, сколько у меня сестер и братьев, какие подарки повезу им и т. п.
— Ты разве не устала? Ступай домой…
— Устала?! — в ее голосе прозвучала обида.
— Я еще должна сходить за водой, одного кувшина не хватит…
И она опустила кувшин на землю.
Я уже умылся и теперь расчесывал гребнем волосы.
— А ну-ка покажи мне, — и протянула руку за гребнем.
Я подал ей гребень: он имел вид полумесяца и был сделан из черного буйволиного рога.
Цовик с восхищением рассматривала вещицу.
— Нравится тебе?
— Очень!
— Возьми его себе.
— А ты останешься без гребня?
— В городе куплю другой.
— Нет, лучше поменяемся.
— Ладно.
— Но мой сломанный.
— Не беда… Твой гребешок будет для меня очень…
Она не дала докончить фразы, сунула мне в руку свой гребень и, приветливо улыбнувшись, побежала с кувшином домой.
Подобные взаимоотношения между юношей и девушкой могли означать и нечто другое, но простодушная Цовик не понимала этого; она радовалась, что доставила мне удовольствие, и сама была довольна.
Удивительная была Цовик! Насколько целесообразнее было бы направить живость и энергию сельской девушки на более полезную деятельность. Такая разумная девушка творила бы чудеса!
Когда я вернулся на балкон, все уже были готовы к отъезду. Аслан на минуту задержался у больной.
Мы пришли на пристань в то время, когда совсем рассвело и восток уже заалел. Берзен-оглы подошел к колу, к которому был привязан челнок, взялся за бечеву и крикнул:
— Марш ко мне!
Он разговаривал с лодкой, как с послушным конем. Челнок подплыл к берегу. Берзен-оглы одним прыжком очутился в лодке, хотя она находилась довольно далеко.
— Прыгай! — крикнул он Цовик.
Девочка прыгнула вслед за отцом и уложила на дно лодки корзину с приготовленными на завтрак жареными курами, сыром, белыми лавашами и бутылкой вина. Аслан также прыгнул в лодку, а я, как дерево, стоял на берегу. Для меня положили доску, я перешел по ней. Можете себе представить, до чего мне было стыдно перед Цовик?
Мастер Фанос пожелал нам счастливого пути и с Цовик направился в деревню. Я с Асланом сели на коврик. Лодка отчалила.
Озеро было спокойно. Лодка мерно подвигалась по морской глади. Моей радости не было предела: ведь я впервые совершал путешествие по воде. Аслан был в приподнятом настроении, но молчал. Без сомнения, не прелестное утро на озере с восхитительными видами вдали привлекало его внимание. Кто знает, о чем он мечтал? О том ли, как использовать громадный водный бассейн, организовать на нем регулярное судоходство, чтобы завязать более тесные сношения между соседними областями? Или о том, — что казалось мне несбыточной мечтой, — как прорыть канал в западной части озера до реки Евфрат, которая прорезывает всю Мушскую долину, и, слившись с Тигром, впадает в Персидское море? Таким образом, из сердца Армении открылся бы водный путь через Аравийское море и Индийский океан к богатым армянским колониям в Индии. Трудно было угадать, о чем он думал. Я знал лишь одно: он не имел привычки думать о пустяках. Теперь он направлялся в обитель Ктуц для исследования рукописей, как заявил он епархиальному начальнику. Не было ли это лишь предлогом, под которым скрывались иные цели?..
Я также молчал, но мои мысли были далеки от моря, судоходства и речных каналов, я думал только о Цовик. Воображение уносило меня далеко, я вспоминал наши встречи с ней. Мне представлялась она в знойный полдень, когда она перепрыгивала с ветки на ветку и расписывала яблоки узорами, вспоминал, как в ночной тиши, заслышав голос матери, сбежала с кровли вниз, чтоб успокоить злосчастную страдалицу; вспоминал Цовик ранним утром, только что вернувшейся с дальних родников, вспоминал ее задушевные речи и… поломанный гребень!.. Я стеснялся достать при Аслане этот дорогой подарок и любовался им без конца… Воспоминания нахлынули на меня, в них сверкало трепетное сердце и наивная душа резвой девушки. Невольно я сравнивал ее с Маро и Соней…
В туманной дали стали вырисовываться очертания обители Ктуц. Еще в детстве я слышал много удивительных рассказов об отцах-пустынниках Ктуца, и страстно хотелось мне поскорее увидеть их, чтоб удостоиться их животворящего благословения. Мне передавали, как они простирали свои рясы над бушующим морем и плыли на них по волнам, куда им было угодно; как они звали с берега рыбок и те, послушные их зову, резвыми стаями подплывали к берегу, а святые брали их в руки, любовались ими и опять бросали в воду: «Живите себе счастливо, не зная забот!» Каких чудес не наслышался я о пустынниках! При этих воспоминаниях сердце мое преисполнялось священного благоговения, я был бесконечно счастлив увидеть святых отцов.
Лодочник Берзен-оглы, по-видимому, ни о чем не думал — он дремал, изредка машинально греб веслом, не выпуская его из рук. Послушный челнок знал свое дело: он плыл по тому направлению, какое предназначал ему хозяин.
Озеро было спокойно.
Но вот с восходом солнца подул с юга ветер. Спокойная гладь вод заволновалась. Ветер постепенно крепчал. Лодочник не замечал перемены погоды; закрыв глаза, он двигал руками, подобно утомленной, сраженной сном матери, которая машинально качает люльку своего неспокойного ребенка. Аслан выхватил у него весло и принялся грести, как опытный гребец. Лодочник ничего не почувствовал. Волны подымались все выше и выше и уже стали захлестывать лодку. Лодочник проснулся, позевывая, поднял голову, потер рукою лоб, как бы стараясь согнать сон — и удивленно посмотрел вокруг. На вершинах гор Небровг и Гркур показались серые тучи; мгла густела. При виде этого толстые губы лодочника скривились в насмешливую улыбку и обнажили его крупные белые зубы.
— О-го-го! — крикнул он, — скоро грянет буря!
Туман ширился с юга и охватил большую часть горизонта. На востоке, однако ж, улыбалось восходящее солнце. Изредка падали крупные капли дождя, хотя над нами небо было ясно.
Аслан усиленно греб. Лодочник, стоя на корме, следил за ним, казалось, не хотел его лишить этого небольшого удовольствия.
— Держи направо, к берегу, не то попадем в водоворот, — крикнул он Аслану.
Затем обратился ко мне:
— А ты умеешь плавать?
— Нет.
— Когда через несколько минут лодка погрузится в воду, хватайся за мой пояс, — невозмутимо проговорил он.
Я содрогнулся от ужаса.
А лодочник продолжал спокойно стоять, упершись ногой в край лодки, словно тяжестью увесистой ноги своей старался сохранить равновесие судна. А лодка, как старая деревянная посудина, вздымалась под разъяренными волнами. Горячий ветер с юга, пронесшись над знойными пустынями Месопотамии, освеженный на вершинах горного хребта Тавра, — этот вестник Торя и бед все свирепел, яростно сгибал тонкую жердь, на которой шумно трепыхался черно-красный флаг Берзен-оглы.
— Дай мне весло, ты устал, — сказал он Аслану, — а ты, юнец, не сиди без дела: возьми ковш и черпай воду из лодки.
Я схватил ковш и стал выбрасывать воду, которая все стремительнее лилась в лодку.
Солнце совершенно скрылось за тучами. Туман, сгущаясь и расширяясь, охватил весь горизонт. На расстоянии нескольких шагов ничего не было видно. Остров скрылся из глаз… Дождь усиливался. Сверху лились потоки, под нами бурлило озеро…
Изредка доносились до нас слабые звуки колокола, заглушаемые ревом ветра… Этот заунывный звон был знаком мне: я слышал его во время похорон.
Он производил на меня гнетущее впечатление. Неужели скоро пробьет час и нашей кончины, разверзнется водяная бездна и поглотит нас?..
Аслан был погружен в думы. Лодочник отчаянно боролся с разъяренными волнами. Я замер от ужаса.
— Что это за колокольный звон? — спросил Аслан.
— Там, на острове молятся. В сильную бурю монахи обыкновенно выходят на берег и совершают крестный ход.
— Стало быть, мы находимся недалеко от острова?
— Да, недалеко.
Я немного успокоился.
Необходимо было выбросить в воду все тяжелые вещи. Лодочник швырнул за борт корзину с фруктами, предназначенную для монахов. Груши, яблоки, несколько секунд покачивались на гребнях волн и быстро исчезали. Пришлось выбросить весь запас хлеба, уложенный для нас Цовик на дно лодки. Аслан швырнул в море полученную от его преосвященства в знак памяти «госпожу» из слоновой кости.