[81] со сверкающей в волосах звездой. Статуи мы поместили в той части музея, где было больше света, рядом с древним изображением богоматери. Прошло несколько дней. Вдруг разъяренная толпа напала на монастырь и чуть не разгромила музей. Мольбами, увещаниями мне с трудом удалось успокоить разъяренную чернь. Она была возмущена тем, что музей — по ее мнению — капище, где образ богоматери стоит рядом с идолами и равным образом почитается. Положим, невежественная толпа могла так подумать, но печальнее всего то, что ее натравляли против меня мои враги из церковнослужителей, которые так же, как и чернь, были уверены, что мы в монастыре поклоняемся идолам.
— А как поступают они, когда находят скульптурные изображения древних богов? — спросил Аслан, рассматривая с большим интересом изображение богоматери.
— Ломают и уничтожают.
— А это богоматерь — прекрасное творение. По всей вероятности, принадлежит кисти одного из знаменитых итальянских мастеров XV века. Скажите, как эта картина попала к вам?
— Я думаю, что она завезена к нам в ту пору, когда ванские купцы имели торговые сношения с Венецией и Италией. Я нашел ее в полуразрушенной деревенской церкви. Там армянского населения не осталось, живут курды; возможно, что они армянского происхождения, поэтому сохранили веру в церковь и ее святыни.
Изображение богоматери, которым так восхищались Аслан и Айрик, меня нисколько не интересовало, быть может, оттого, что я не имел тогда ни малейшего понятия об искусстве. Первоначально тусклые краски сделались еще мрачнее от дыма свечей и ладана. Очевидно, по небрежности ключаря свеча прожгла ножки младенца Христа, в другом месте полотно было разорвано.
Айрик показал нам еще одну редкостную вещь — рукоделие одной из княжен дома Арцруни, принесенное в дар монастырю Вараг. Это была покрышка для стола, на которой искусными пальцами девушки были вытканы сцены мученичества Григория Просветителя.
— Нередко в наших монастырях и церквях попадаются сосуды или облачения, которые за негодностью сваливаются в ризницы и там гниют; среди них можно найти весьма ценные, с точки зрения искусства, старинные предметы — и мы их извлекаем оттуда, — сказал Айрик и показал нам шлемы, ризы, жезлы епископов и архимандритов, обувь архипастырскую, куски старинных ковров и другие предметы, привезенные армянскими купцами еще в давние времена из Индии, Китая и Исфагани.
Когда осмотр музея был окончен, Айрик повел нас в школу, находившуюся в отдельном помещении. До того времени я видел только две школы — школу тер Тодика, этот ад, где к великому несчастью, учился и я, другая — увиденная мною в Ване школа достопочтенного Симона, не слишком отличавшаяся от первой. Одна из них находилась в Персии, а другая была образцом армянской педагогики в Турции — обе существовали лишь для того, чтоб притуплять как умственные способности детей, так и их нравственные качества. После этих виденных мною школ, школа Айрика показалась мне одним из семи чудес мира. В то время она была единственным образцом в стране и, как новшество, подвергалась бесчисленным нападкам. Я не мог судить об организации учебного дела, о школьной программе — меня пленяла тогда лишь внешняя сторона. Я в первый раз видел, что ученики сидят на скамьях, а не на полу, как в школе тер Тодика, что ученики распределены по классам и учитель занимается с целым классом, А в школе тер Тодика не считались ни с возрастом, ни со степенью подготовки ученика, всех без разбору бросали в одну комнату, как баранов в хлев, и учитель занимался с каждым в отдельности — один был занят чистописанием, другой — чтением, третий чистил сапоги учителя; словом, сколько учеников, столько было и классов в одной и той же комнате. Здесь впервые увидел я мел и черную доску. Впервые увидел я, как учитель занимается с детьми без применения розог и побоев. Дети не подвергались телесному наказанию — в школьном обиходе не было ни розог, ни штрафной линейки, ни знаменитого орудия наказания «фалахкá».
После осмотра всех классов Айрик повел нас в зал, где были собраны всевозможные руды, коллекции бабочек, червей, засушенных растений, чучела птиц.
— Это всё собрали наши ученики г. доктор, — сказал с неподдельным восторгом Айрик. — Они иногда предпринимают с учителем экскурсии в окрестные горы и изучают живую природу.
— Ведь это огромный шаг вперед, Айрик, — сказал Аслан, — вместо того, чтоб занимать детские умы туманными богословскими проблемами, у вас преподаются естественные науки.
— Я держусь того убеждения, г. доктор, — сказал Айрик, — что мы из наших учеников должны готовить не только хороших христиан, но и прекрасных ремесленников и земледельцев. Наш народ беден и голоден, он требует хлеба, образование должно помочь ему добывать средства существования. По этой причине я и открыл при школе земледельческое отделение, если удастся — постараюсь со временем открыть и мастерскую. Святые моего монастыря очень добры и снисходительны, их не побеспокоит шум пилы и молота. Но это вовсе не исключает духовного воспитания, напротив, на него должно быть обращено особенное внимание. Возьмем хотя бы переселенчество на чужбину, помимо многих других гибельных результатов, оно причинило Васпуракану еще один непоправимый вред: армяне-переселенцы, после долгих скитаний на чужбине, привозят на родину много порочных наклонностей. Исчезает чистота патриархальных нравов. Народ в данное время особенно нуждается в создании нравственной чистоты. Этим, без сомнения, должна заняться церковь. Истинная вера и целесообразное духовное воспитание как в церкви, так и в школе и семье в состоянии достичь этой цели, они должны привить нашим детям нравственные устои.
После того, как мы осмотрели все заслуживающее внимания, Айрик повел нас к себе в комнату, где приготовлен был незатейливый завтрак. За столом Айрик продолжал разговор о духовном воспитании.
— Многие выступают против монастырского воспитания. Думают, что люди, воспитавшиеся под мрачными монастырскими сводами, под впечатлением древних образов мучеников церкви и отшельников, не могут стать полезными членами общества. Я бы согласился с этой мыслью, если б армянские монастыри являлись такими же учреждениями, какими вообще бывают обители. Армянские монастыри как в прошлом, так и в настоящее время не оторваны от жизни народа, они никогда не замыкались в узкий круг своих интересов, их интересы всегда были связаны с интересами народа. Правда, бывали исключения, основывались монастыри с клерикальным направлением, но они, будучи чуждыми духу армянского народа, существовали недолго.
— Почему же не использовать монастыри, — продолжал Айрик, — ведь наши отцы бросали туда свое серебро, дарили обширные недвижимые имущества, большая часть которых остается нетронутой. В прежние времена все доходы шли на благотворительные цели, а теперь потратим их на воспитание детей! Полученное от народа вернем обратно народу же.
— А разве достаточно одного только воспитания, Айрик?
— Нет, недостаточно! Приобщая к науке детей народа и не давая им возможности изыскания средств к существованию, мы создаем лишь образованных несчастливцев. С повышением умственного развития умножаются жизненные потребности, поэтому они острее будут переживать нужду. Народ довольствуется одним хлебом, но когда образованием разовьется его ум, он поймет, что мясо питательнее, и тяжела будет ему жизнь на сухом хлебе…
Я был поражен рассуждениями этого церковнослужителя, он не повторял обычных мыслей духовенства: не проповедовал суетности всего земного, не осуждал жизненных услад, не твердил, что, истязая плоть, люди приобщаются к небесному, к истинному блаженству.
— Да, — добавил Аслан, — наука должна отвечать прямым запросам жизни. А какая, по вашему мнению, в данный момент, наиболее неотложная потребность или, другими словами, самая серьезная болезнь нашего народа, требующая немедленного медицинского вмешательства.
Облако грусти пробежало по светлому лицу Айрика.
— Болезнь нашего народа сложная: ее не расскажешь в нескольких словах; вам, как доктору, должно быть известно, что у каждого больного есть одна, самая серьезная болезнь, которая грозит жизни больного, и с излечением этой-то болезни и надо начинать.
— Справедливо. Но что же это за болезнь?
— По моему мнению, — переселенчество, уход на чужбину!
Айрик долго говорил о вреде переселений, о необходимости дать возможность армянину материально обеспечить свою жизнь у себя на родине, чтоб он не был принужден искать пропитание на чужбине.
— Переселение европейца, — сказал он, — мне понятно: ему дома нет места, население чрезмерно увеличилось, ему не хватает земли. Но у нас, слава богу, земли вдоволь, но люди не имеют возможности использовать ее.
— Каковы же причины ухода на чужбину?
— Причин очень много: земледелие у нас находится в первобытном состоянии, рабочий люд безбожно эксплуатируется, плохи пути сообщения, нет вывоза из страны, нет ни одного общества или учреждения, которое позаботилось бы о поднятии экономического благосостояния страны — всего не перечтешь!..
— А по вашему мнению, возможно что-нибудь предпринять при нынешних обстоятельствах?..
Разговор зашел о том, возможно ли в стране, где господствующая власть не только не поддерживает, но препятствует всяческому прогрессу, где произволу магометанских племен нет меры и предела, где жизни и имуществу жителей каждую минуту угрожает опасность, — может ли в такой стране армянин заниматься мирным трудом и стремиться к своему благосостоянию?..
— Правда, при современных неблагоприятных условиях наш народ не в состоянии предаваться мирному труду — и в этом одна из главных причин бегства с родины в чужие края на поиски счастья. Но вместе с тем нельзя все взваливать на злодеев, которые грабят народ; повинен и сам народ, допускающий грабить себя; вряд ли разбойник-курд осмелится подойти к отаре овец армянина, если будет знать, что его встретит хозяин с ружьем в руках.