– Чего это… зря пару пропадать… – по-мужски твердо сказал Андрей. – Давай… веничком…
Налитая силой, натруженная ее ладонь вдруг стала податливой и мягкой. Акулина ничего ему не ответила, стянула с себя исподнее и легла на полок…
Вряд ли он добрался бы до линии фронта, если бы не помощь Акулины. Она переодела его в мужнину одежду и выправила ему документ. Временный пропуск для перемещения по оккупированной территории. И бланк заполнила, и печать поставила. Печать полицмейстерская, с орлом фашистским. Тогда Аникин и догадался, что хуторок этот совсем не простой.
– Это для немцев, – объясняла Акулина. – Если жандармы остановят. Это такие, с бляхами стальными на груди, или еще кто, полицаи. Ты, главное, не прячься, вдоль дороги иди. На вопросы смело отвечай. Мол, к родственникам иду, к старосте, в Знаменку. А как канонаду заслышишь, там уже через лес старайся. Да, и бумажку свою изничтожь. Лучше съешь… Нашим ее ни к чему видеть… Им все расскажешь, только тому, кому надо. В особом отделе, офицеру. Все равно туда попадешь…
Ну, всех подробностей сказывать неча… – добавила она, рассмеявшись, но вдруг посерьезнела и вздохнула, проведя рукой по его волосам.
Потом и вышло все, как Акулина предсказывала. Видать, смышленая была в этом вопросе. Видно было, что расставаться с Андреем ей жаль. Аникин даже ждал, что предложит она остаться. А он бы геройски отказался. Но она не предложила. Не полагалось, значит.
Зато едой в дорогу его снабдила: хлеб, картошка вареная, сало, три цибули, соли несколько щепоток. У Андрея даже еще оставалось немного, когда он в стогу Ванятку и армейских встретил. Поделился, как полагается. Припасы картошки и хлеба, бывшие у Андрея, прикончили в один присест, еще пока они пережидали день в стогу. Все трое – и Ванятка, и окруженцы – выглядели сильно изголодавшими и вмиг накинулись на еду.
Дальше решили вместе пробираться. От горизонта нарастал гул несмолкаемой стрельбы, а когда стало смеркаться, небо за лесом то и дело вспыхивало огненными зарницами. Казалось, они все ближе подбираются к пеклу. Даже погода изменилась. Моросить перестало, да и земля в лесу была суше. Они решили наискось пересечь лес и выбраться по направлению пекла, ориентируясь на гул канонады. Ванятка начал уставать, просился все время взять перекур. Хотя табака ни у кого не было и перенести это было даже труднее, чем нехватку еды. В конце концов, Ванятка отказался идти, сказал, что отдохнет и потом их догонит. Тот, что с пистолетом, передернул затвор и приказал Ванятке не отставать.
– Сбежать хочешь, гад? Чтобы на фронт не попасть? – кричал он, размахивая дулом пистолета перед самым изморенным лицом Ванятки.
– Да какой тут фронт?.. – бормотал тот. – Нет никакого фронта.
– Похоже, командир, заплутали мы… – осторожно откликнулся Петро. Аникин молчал. Вытянув обессиленные ноги, он слушал, прислонившись к стволу высокой сосны, как где-то над головой и вдали ухало и гремело. Похоже, что передовая все же где-то недалеко. У Петра, видать, чем ближе они подтягивались к передовой, тем стремительнее уменьшалась охота туда попасть. Рука Андрея осторожно извлекла из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенный листик. Порвать бы его на мелкие кусочки, да момент не тот. Этот командир без знаков отличия, мирабель чертов, как заведенный, пялится и следит с утра до ночи. Хорошо хоть сейчас на Ванятку командный свой задор переключил.
Аникин еле заметно опустил руку с укрытым в ладони листком. Мшистую землю, как ковер, покрывал толстый слой сосновых иголок. Туда, расковыряв пальцами плотный мох возле самого ствола, Андрей затолкал листок. На манер кармашка-тайника получилось.
– Ты чего там? – вдруг повернулся к нему тот, что с пистолетом.
– Чего? – непонимающе откликнулся Аникин. Ладони его, словно бы упираясь в землю, с усилием прижимала мшистый бугорок.
– Чего ты там спрятал? – Пистолет развернулся в сторону Андрея.
– Перестал бы пушкой махать… – рассудительно ответил Аникин. – Ничего я не прячу.
– Ты, мразь… Ты как с командиром… – побагровев, закричал Мирабель. Он никак не ожидал такого спокойного отпора.
– Какой же ты командир… Ромбики вон свинтил. Да еще аккуратно так… – со сдерживаемой злостью выговаривал Андрей. – Дезертир ты…
Он сидел спокойно, но весь напрягся для прыжка. Другого выхода, похоже, не оставалось.
– Гальянов, а ну, пойди глянь, что он там припрятал…
Петро нехотя поднялся. Видно было, что ему никак не хотелось выполнять приказы своего командира. Но не успел он сделать и двух шагов, как лесной воздух над их головами огласило:
– Всем стоять! Встать!
Андрею показалось, что окрики эти, оглушительные и резкие, раздались над самым его ухом. Словно плетью щелкали. Все четверо, и Аникин с Ваняткой, вскочили и замерли с поднятыми руками. Из чащи, сразу с нескольких сторон, словно ниоткуда, выдвинулись несколько бойцов. На гимнастерки у них были накинуты плащ-палатки. Аникин таких и не видел никогда – волнообразные разводы зеленого расходились по ткани плащ-палаток, отчего те совсем сливались с листвой. Один, в офицерской фуражке, стремительно прошел в их круг, с наставленным стволом вперед ППШ.
– Руки!.. Руки держим. Старательно держим, без глупостей… – деловито, не давая опомниться, говорил он, еле уловимым жестом сделав знак стоявшим за спинами бойцам.
Как по команде, двое движениями, доведенными до автоматизма, уже разоружили Петро и командира, другие двое обыскивали Ванятку и Аникина.
– Эти чистые…
– Товарищ командир… – Мирабель взялся что-то объяснить. Рука его непроизвольно опустилась вниз.
Ее тут же перехватил главный в плащ-палатке и, мастерски крутанув колесом, бросил Мирабеля на землю. В другой руке при этом он все так же сжимал свой ППШ. Заломив тому руку за спину, уперев ему коленом в спину так, что Мирабель беспомощно уткнулся в сырую землю, главный лихо поправил кончиком ствола своего ППШ съехавшую на глаза фуражку и произнес, все так же ничуть не сбиваясь с деловитого тона:
– Не разговариваем… Идем быстро и стараемся не шуметь. Рассказывать будете потом, где надо. Там все расскажете…
Последние его слова прозвучали очень многообещающе.
Оказалось, что лес заканчивался тут же, минут через пять быстрой ходьбы. Они выбежали на опушку нестройной колонной, в оцеплении автоматчиков. Словно из закрытого помещения выскочили на открытое пространство. Грохот артиллерийских разрывов смешивался с гулом самолетов. На низких высотах, окутанные клубами дыма и гари, бомбардировщики сыпали бомбы на огромное пространство. Иссеченная оврагами и перелесками, изрытая и перепаханная воронками, земля то и дело вздрагивала от новых разрывов. Черный дым, смешиваясь с сырым воздухом, стелился вдоль оврагов ядовито-прогорклой пеленой.
Офицер позади все подгонял: «Шире шаг… Быстрее… быстрее». Тут же свернули в ложбину у самой кромки опушки. Она круто спускалась на самое дно оврага. Увиденное там ошеломило Аникина. Толпа, около сотни – в основном солдат, изможденных, в изорванном обмундировании, много и гражданских. Кто сидя, кто на корточках, кто совсем обессиленные, отрешенно лежа прямо в грязи. Есть раненые. Присмотревшись, Андрей видит, что раненых много. Переговариваются еле слышно, незаметно. Видимо, разговоры запрещены. Кто-то стонет.
По периметру – семеро бойцов с оружием, в такой же экипировке, как у тех, на которых набрели в лесу.
– В середину… рассредоточились… – отрывисто скомандовал главный их группы и, не сбавляя хода, подошел к радисту. Тот, укрывая и себя и рацию, пристроился у самого внешнего края оврага. Аникин с Ваняткой проходят в самый центр, оказываются как раз неподалеку от командира с радистом.
– Есть курить? – чуть слышно спрашивает оказавшийся рядом солдат. Сидит на корточках, лицо опухшее, заросшее недельной щетиной, а сам худющий. Андрей вынимает припрятанный на самом дне внутреннего кармана окурок папиросы. Солдат с каким-то безумием в болезненно тусклых глазах принимает окурок. Почерневшие его пальцы с длинными, набитыми грязью ногтями дрожат. Тут же вокруг него и Андрея сдвигаются несколько фигур, таких же грязных, с застывшим на лицах страданием. Появляется огонь, и несколько человек успевают сделать по две-три затяжки, с удивительной ловкостью передавая тлеющий окурок друг другу.
– «Призывной»? – как бы в благодарность интересуется солдат.
– То есть? – не понимая, переспросил Андрей.
– Ну, если по гражданке, значит, призывного возраста, – терпеливо, чуть слышно объясняет солдат. – Тут, вишь, две только категории – «окруженцы». – Солдат делает паузу, как бы давая себе передышку. – И «призывные»… Ну, сам понимаешь нас, «окруженцев», больше… Перед вами вот только пригнали толпу, человек пятнадцать. Ну и третьи…
Солдат замолкает. Аникин ждет, но тот упорно молчит. В это время до Аникина долетают обрывки фраз из разговора командира с радистом. «Коридор», «бомбежка», «немцы»… Куда они угодили? Что за секреты такие?..
– А кто третьи?.. – не выдерживает Андрей, но солдат только качает опухшей головой.
Тут с левого края оврага, разбрасывая сапогами комья налипшей грязи, к командиру подбегает один из бойцов.
– Товарищ капитан… там это, кажись, один есть. Старший лейтенант по документам, а выписаны на ту самую часть… – докладывает он, вытянувшись во фрунт. «Выучка налажена», – думает Андрей. В его части на передовой перед командиром так в струнку не тянулись. Капитан прерывает свой разговор с радистом и шагает, уверенно шлепая по наполненному дождевой водой дну оврага вслед за бойцом, бесцеремонно расталкивая на ходу сидящих и стоящих. Разговоры прерываются, все внимание приковывается к мокрой плащ-палатке командира. Автоматчик подводит его к стоящему на самом краю оврага. Одет по форме, в телогрейке, из-под нее видны знаки отличия. По бокам – два автоматчика. Тот, что приходил доложить, делает шаг в сторону, освобождая место для главного. Тот подходит вплотную к тому, в телогрейке. Слышны отрывистые фразы командира. Что-то спрашивает. Тот отвечает, тихо-тихо, не поднимая опущенных к земле глаз. Командир что-то отрывисто говорит, но уже не тому в телогрейке, а сопровождавшему бойц