– Смотри, какой упертый… Себе же хуже делаешь. Признался бы уже по-человечески и соответственное отношение к себе получил бы. Так, мол, и так, каюсь, заслали меня с такой-то целью… Правильно, Андрей? С какой целью отпустил тебя с богом офицер абвера? Как его там кличут?
– Он… не офицер… зенитчик… Я уже говорил… Там во дворе установка стояла…
– А ты у нас и в офицерских званиях фашистских гадов разбираешься?..
Начищенные сапоги капитана подошли вплотную к лицу Андрея. В разбитый нос пахнуло густой до рези волной ваксы. Вонь ваксы подействовала на Аникина как нашатырный спирт. «Все, – подумал Андрей. – Хана… Сейчас он башку мне разобьет своим сапогом кованым. По крайней мере, зубы вышибет…»
Вдруг дверь со скрипом открылась. Левый глаз Аникина заплыл и в доступный обзор правого он увидел, как в кабинет не спеша прошествовали еще одни хромовые сапоги. Каблуки капитана тут же отреагировали на появление незваного гостя, щелкнув и замерев «пятки вместе носки врозь».
То же сделал и старшина, что Андрей определил по звуку.
– Товарищ майор!..
Бравый звонкий доклад капитана прервало властное «Отставить!». Аникину почудилось странное: где-то он этот голос уже слышал. «Бред! Крыша уже съезжает, – подумал Андрей. – Откуда мне знать лагерную шишку?»
– Ну как, Марголис? Движется дело?
– Так точно, товарищ майор! Вот, пособник врага, пытался проникнуть на нашу территорию, переодевшись в гражданскую одежду. Завербован фашистами, по легенде выдает себя за красноармейца, бежавшего из плена.
Майор терпеливо слушал доклад капитана.
– А чего он у тебя лежит на полу? Зону отдыха ему устроил?! – словно с иронией спросил он.
Но в голосе его звякнули металлические нотки. Аникин почувствовал, как клешни старшины подхватили его и усадили на стул.
– Ваши методы, товарищ капитан, не отвечают специфике нашей работы… – Майор не повышал голоса. Но в нем звучала такая неодолимая сила, что в кабинете повисла мертвая тишина.
– Рядовой Аникин? – вдруг спросил майор. Вопрос его был настолько неожиданным, что все трое обрели ошеломленный вид – и Андрей, и допрашивавшие его.
– Так точно… – растерянно прохрипел Андрей и с опаской, словно ожидая очередного удара, глянул на майора. «Не может быть!»
– Зенитную батарею противника зафиксировал в деревне, где сестра Акулины живет?
– Так точно… Акулины…
Андрей кивал, не веря, что все это происходит на самом деле.
– Она и одежду тебе дала? Взамен гимнастерки?
– Да… так точно… Взамен… чтобы жандармам не попался.
– Вот что, капитан… – Майор повернулся к капитану и старшине. У тех был такой вид, словно обоим одновременно под дых поддали. – Документы рядового Аникина переведите в отдел «окруженцев». Был в плену, бежал, сам пробивался к нашим… Оформляйте по приказу «Ни шагу назад!». Формирование штрафной роты заканчивается через неделю. Должны успеть. Ест вопросы?
– Но товарищ майор…
– Выполнять…
Майор развернулся и вышел из кабинета.
Но у Андрея перед глазами еще долго стояло его лицо. Лицо усатого, которого он встретил на хуторе у Акулины.
Глава 3. Команда вознесения
С раннего утра арестантская рота занималась «уборкой». Номера с 10-го по 20-й отправили на правый фланг, а заминировано оказалось слева. У Отто порядковый номер 14. Сегодня ему повезло. На левом фланге подорвались уже три номера. Двоих – в клочья, а одному оторвало обе ноги. Еще минут пять он выкрикивал нечеловеческим голосом какую-то жуткую смесь матерной брани с молитвой. Ротный предложил саперам помочь раненому. Но они замотали головой. У них свое подчинение, а лезть на заминированную нейтральную полосу дураков нет.
Тогда командир роты Людвигсдорф взял винтовку у конвоира и, тщательно прицелившись, заставил несчастного замолчать. Метров с двухсот. Не зря Клаус говорит, что их командир – отличный охотник.
Выстрел получился хоть куда, но только, возвращая винтовку, Людвигсдорф громко произнес: «Шайзе!» Он с утра был не в духе. Еще бы, кому понравится третий день подряд ходить на «уборку». Так лагерное начальство называло зачистку нейтральной полосы от трупов. Но из пяти арестантских рот, входивших в состав особого подразделения, на «нейтралку» чаще других гоняли именно пятую. Ту самую, в которую попал Отто. «И чего вас именно тут собралось, доходяг недоделанных?..» – вслух сокрушался надзиратель Клаус, ударами приклада заставляя подняться упавшего во время перехода в колонне. Упавшим был Крегер. Он совсем отощал, но, хуже того, совсем потерял тягу к жизни. Третьи сутки, как он стал заговариваться. Все норовит со своей Хелен выяснить отношения, все что-то ей доказывает, а то вдруг начнет трястись от рыданий. Только плач у него выходил бесслезный. Обезвоживание… Хорошо еще, часто шел дождь. Этим арестанты и спасались, запасая впрок дождевую воду… А Крегеру в это утро не повезло. Да и раньше все поняли, что он не жилец.
Крегер упал почти возле лагеря, метрах в трехстах от проволочного заграждения. Клаус трижды приказывал ему подняться. Об этом Отто сказал Дирк. Уже потом, на «нейтралке». Отто не видел, что произошло, он брел впереди колонны. Он только слышал выстрел.
– Три раза приказал… – словно пытаясь найти оправдание случившемуся, твердил Дирк. – А Крегер… известно, что… Не выполнил приказ.
Известно, что… Командир был не в духе. Штаб третий раз подряд отправляет его роту на «уборку». В этом можно усмотреть скрытое недовольство его командованием. Командир вне себя, он срывается по пустякам на подчиненных – конвоирах и надзирателях. А унтеры вымещают незаслуженную, на их справедливый взгляд, обиду на арестантах. Унтерфельдфебелю Клаусу утром хорошенько досталось от ротного. Вот он и выпустил пар на Крегере. Теперь успокоится. По крайней мере, до обеда. Хотя слово это в лагере условное, оно совершенно не означает того, что должно означать.
«Обедом» надсмотрщики именуют время с полудня до двадцати минут первого. Время, когда арестантам разрешается передохнуть. Кормить их будут только вечером, перед построением. Хотя «ужином» назвать эту кормежку тоже язык не поворачивается. Тонкий ломоть хлеба и похлебка из разваренной костной муки. Дирк говорит, что это рыбные кости. Ему даже чудится запах рыбы, когда он вдыхает подымающуюся из миски вместе с паром вонь. А Отто не чудится ничего, он просто ощущает, как горячая жидкость согревает его пустые кишки.
Так происходит на ужин. А в «обед» они по приказу просто садятся на том месте, где их застал полдень и сидят двадцать минут, с подведенными от голода животами. Нельзя ни ходить, ни лежать. Бывает, что кто-то не выдерживает и ложится. Нарушение карается одинаково: «неисполнение приказа»…
До обеда еще далеко, и, кажется, время тянется бесконечно. Отто и Дирк вдвоем тянут труп, от самого дальнего края к месту «общего сбора» – так именуется куча, в которую стаскивают трупы. Перед тем как, собрав документы и ценные вещи, их закопать. Они тянут труп, ухватив его за кисти и под мышки. Судя по лычкам на кителе, это вахмистр. Кроме кителя на нем – кальсоны. Ни сапог, ни брюк. Скорее всего, сорвало взрывной волной. Отто уже насмотрелся на это. Тела, раздетые с дьявольской аккуратностью, иногда догола. Будто забавляется какая-то страшная, неведомая сила. Мародеры одежду, как правило, не трогали, снимали обувь, выворачивали карманы.
Вахмистр тяжелый. Им с Дирком приходится то и дело делать передышки. Надолго лучше не останавливаться. Конвойный сделает замечание. Эти замечания фиксируются как штрафные очки. Записей они не ведут, но ни одного замечания не забудут. Служба у них такая. Дирк недоволен, что они взялись за вахмистра.
– Какого черта? – пыхтя, ругается он. – Он лежал себе в воронке. Никто бы его не заметил. Там рядом лежал другой.
– А куда нам спешить? – отвечает Отто.
– Куда? – Дирк не намерен успокаиваться. – Ты думаешь, надзиратель не считает, сколько доблестных арийских героев перетащил каждый из нас?
Отто ничего не отвечает. Внутренне он осуждает Дирка за ненужную горячность. Лишний расход энергии. Каждая эмоция требует калорий, затрат, которых взять неоткуда. На твой глупый гнев организм тут же ответит новым сильнейшим спазмом пустого желудка.
– Нет, надо было брать того неоперившегося… На вид – совсем дохляк. Что-то вроде тебя… – не унимается Дирк. И откуда в нем столько неистощимого оптимизма?
Дирк смеется. Черт, и где у него берутся силы на этот чертов лагерный юмор?
– Его бы мы в два счета дотащили… – смакует Дирк. Он доволен своей шуткой.
Отто не может удержать улыбки. Черт возьми, из-за этого чертова Дирка он тратит бесценные калории на бесполезные эмоции.
– Слышишь… сейчас ты поймешь, зачем мы его тащим. – Пот градом катится по лицу Отто, но он не обращает на это внимания.
– Сумка, Дирк… – произносит Отто. – У вахмистра в походной сумке буханка хлеба.
Дирк даже останавливается.
– Идем, идем, ты нас сейчас выдашь, – подстегивает Отто. Холщовая сумка болтается у него на плече. Хлеб он нащупал сразу, когда они нашли труп вахмистра.
Дирк не может успокоиться. Этот кусок хлеба теперь не выходит у него из головы.
В очередной раз выбившись из сил, они останавливаются передохнуть.
– Отто, Отто, мы должны что-то придумать… – заговорщицки шепчет Дирк.
– Чего ты шепчешь… Нас никто не слышит. Они далеко. – От бессилия Отто готов упасть рядом с вахмистром.
Дирк не обращает внимания и лихорадочно вслух продолжает искать выход из ситуации. Хлеб, хлеб… Мысли о еде преследуют каждого из штрафников днем и ночью. Голод – это самый страшный мучитель и враг арестантов, страшнее надзирателей и офицеров, страшнее русских снарядов и мин. Но, согласно приказу, все, что найдено у убитых, они обязаны сдать унтеру. Драгоценности, документы, хлеб, консервы… Хлеб, хлеб. Отто чувствует его запах на расстоянии. Он даже перебивает тонко сочащуюся, сладковатую вонь тления, которую испускает труп вахмистра. Но запах хлеба сильнее. Ноздри Отто жадно ловят его. Арома