– Видите, как он старается!.. – с усмешкой комментировал фельдфебель. – У него будет замечательная выправка!
– Кончайте с ним, Клаус! – зло поторопил его лейтенант и оглянулся на ворота лагеря. В расположение подразделения один за другим въезжали два легковых «Даймлера». Часовой у ворот стоял, вытянувшись по всей форме.
Фельдфебель сделал знак головой. Унтер, который накинул Лемке на шею петлю, подбежал к нему и, обхватив его ноги, повис. Веревка задрожала, как струна. Шея Лемке будто переломилась внутри, как перетянутая бечевкой сарделька.
– Готов, герр офицер! – сообщил унтер радостным тоном исполнившего приказ четко и быстро.
Но лейтенант не слышал его. Он слышал, как оба «Даймлера» остановились на виду у арестантской роты. Захлопали дверцы, выпуская из салонов офицеров. Это все были старшие чины. Среди них лейтенант разглядел начальника штаба и герра начальника лагеря.
– Смирно! – скомандовал лейтенант и вскинул руку приветственным «хайль!» навстречу неспешно месившим грязь в их сторону офицерам. В этот момент его выправка вполне соответствовала выправке тех троих, что болтались на перекладине.
– Лейтенант, доложите, что у вас происходит! – вместо приветствия проговорил начальник лагеря.
– Занятия, герр майор. А это – нарушители внутреннего распорядка. Закоренелые недостойные, герр майор.
– Таким образом вы наставили их на путь исправления? – Голос, задавший этот вопрос, скрипучий, принадлежал очкастому седому офицеру в расстегнутом кожаном пальто. Из-под пальто выглядывал полковничий китель.
– Так точно, герр полковник! – ответил лейтенант.
– Господа, лейтенант Людвигсдорф – командир четвертой арестантской роты нашего подразделения, – отрекомендовал ротного начальник лагеря трем офицерам. – К нам прибыла инспекция, Людвигсдорф. Вы понимаете меня?
Вопрос был произнесен так многозначительно, что лейтенанту ничего не оставалось, как ответить.
– Так точно, герр майор.
– А где остальные роты? – еле сдерживаясь, продолжал спрашивать начальник лагеря.
– Еще не вернулись с заданий, герр майор, – докладывал лейтенант, непрерывно повторяя про себя одну фразу: «Штабные крысы».
– Прошу, господа, за мной, – пригласительным жестом начальник лагеря показал на свою палатку. – Не повезло нам с обстрелом. Потеряли уйму времени. Но зато узнаете распорядок нашего подразделения подробнее…
Было видно, что попытку майора пошутить приезжие чины не поддержали. Наверняка ночевка в расположении штрафников в их планы не входила. Уже направляясь вслед за ними, начальник вдруг остановился и, вернувшись, зловещим шепотом приказал:
– Немедленно прекратить ваши… занятия. Прикажите начать раздачу ужина. А сами явитесь в штаб. На совещание. Через полчаса. Да… и к совещанию подготовьте списки всех арестантов вашей роты, имеющих отношение к люфтваффе. В составе инспекции – начальник их полевой жандармерии. Сущий дьявол. Суров и строг. У него пунктик по части штрафников из люфтваффе. У него кредо: «Мерзавцы, предавшие доверие фюрера и Геринга, должны сгнить в штрафных лагерях». Надо подготовить списки, скормить ему на десерт… Вы меня поняли, лейтенант?
– Так точно, герр майор!
– Выполняйте. Да… и снимите этих… отзанимавшихся…
Глава 4. Кольцо сужается
Немец выскочил из окопа. Ноги и руки его скользят по грязи, но ему удается встать на ноги, и он тут же пускается бежать. Он будто не слышит ни выстрелов, ни грохота канонады, ни криков набегающих цепью штрафников. Но вдруг взгляд его натыкается на Аникина, который как раз зависает над немецкой траншеей. Патронов в «эсвэтэшке» уже нет. Только немецкая граната с деревянной ручкой. И штык, прикрепленный к стволу винтовки.
Глаза их схлестываются, и немец словно понимает, что Аникин практически безоружен. Здесь же распластан мертвый немецкий пулеметчик. Ноги его неестественно вывернуты, будто перекручены жгутом. Но ладони его мертвой хваткой сжимают приклад ручного пулемета «МГ». Они оба видят пулеметчика, но офицеру до него два шага, а Андрею – добрых пятнадцать. Немец поворачивает назад и каким-то звериным броском, оскаливаясь, кидается к пулемету. Андрей замирает, как перед расстрелом. Он понимает, что сделать уже ничего не успеет. В голове даже мелькает безумная мысль о том, чтобы кинуть в немца винтовку штыком вперед, на манер копья.
Немец, вскидывая дырявый ствол, направляет его прямо на Андрея. Осечка!.. Видимо, ленту перекосило. Немец со злобой швыряет бесполезный «МГ» в грязь и бежит прочь. Но теперь уже Аникин его не упустит. Он кидает вслед фашисту гранату. Бросок выверенно точен. Граната падает прямо под ноги бегущему. Немецкий капсуль ненадежен. Бывает, что капсуль срабатывает не сразу, а через две, даже три секунды. Но сейчас в момент падения гранаты на землю она тут же взрывается. Кажется, будто немец запутывается в клубке из собственного мяса и внутренностей.
Андрей тут же забывает о нем. Он бежит дальше вдоль немецкой траншеи. Во что бы то ни стало ему нужно раздобыть что-то стреляющее – винтовку или «шмайсер». Окоп делает поворот под прямым углом, и сразу за ним Аникин натыкается на двух немцев. Для них появление Аникина тоже как снег на голову. Они не собираются сдаваться, и, скорее всего, они просто не успевают сообразить, что им предпринять. Андрею первым удается использовать фактор неожиданности. С ходу, на бегу он валится на того немца, который ближе. Он пытается вскинуть свой «шмайсер», но Аникин на лету бьет его прикладом своей винтовки прямо в лицо и следом обрушивается на него всем телом. Немец, с кровавой кашей вместо носа и губ, ударяется в другого фашиста, и тот оказывается притиснутым к деревянной стенке окопа. Во время прыжка, который, кажется, длится вечность, Аникин успевает даже принять решение о том, что удар он нанесет именно прикладом, рассчитав, что штык может поломаться.
Андрей и второй фашист ошалело пытаются встать на ноги, опередив врага. Обоим мешает обмякшее тело немца со «шмайсером», потерявшего от аникинского удара сознание. Немец ударом сапог отбрасывает тело товарища в сторону. Освободившись, он кидается на Аникина с занесенным ножом. Тот беспомощно копошится в песке, но каким-то звериным чутьем успевает заметить сверкнувшую сталь и в последний миг уворачивается. Лезвие ножа вонзается в землю возле самого уха, и Андрей отчетливо слышит, как песчинки скрежещут по стали. Левой рукой он перехватывает кисть, сжимающую рукоятку ножа, а правой хватает немца за горло, притискивая его шею к стенке окопа. Это больше похоже на резкий тычок, и Андрей чувствует, как его пальцы ударяются о доски, которыми добротно обшиты стенки окопа. Кадык немца вдавливается внутрь. Он хрипит. Левая рука Андрея ощущает, как кисть немца на миг разжимается, ослабляя хватку рукояти ножа. Тут же Аникин выхватывает нож и на коротком замахе, выставив лезвием от себя, всаживает его прямо в сердце противника. Он держит рукоять двумя руками, точно боится, что она может выпрыгнуть из рук, и наваливается на нож всем телом. Широкое лезвие из закаленной стали, с глубоким кровостоком, пробивает грудину и входит внутрь на длину. Андрей слышит, а скорее чувствует, как трещат и крошатся кости грудной клетки врага, как судорожно сокращается и делает по инерции несколько гулких толчков насквозь пробитое сталью сердце. Кровавая пена выступает на губах немца. Тело его начинает дергаться и трястись. Агонизируя, он хрипит, дыша и выплевывая кровавые пузыри прямо Андрею в лицо.
Когда он затих, Андрей тяжело и медленно отполз. Казалось, что не осталось сил даже, чтобы пошевелить рукой. Только грудь вздымалась и опадала, как кузнечные меха в тщетной попытке вогнать в легкие побольше воздуха. Он как будто тонул в этом нескончаемо лившем дожде. В этой проклятой воде, в которой почти не осталось воздуха, чтобы дышать.
Андрей не знал, сколько он пролежал возле убитых им немцев. Ему показалось, целую вечность. Он и пришел в себя от навалившейся вдруг тишины. Значит, бой закончился и позиции взяты. Так же тяжело, цепляясь за расщелины в досках, он в несколько этапов – сначала на карачки, потом – на колени встал на ноги. Машинально выловил за ремень «шмайсер» из рук того немца, которого он двинул прикладом. Теперь было видно, что ударом приклада «эсвэтэшки» он проломил немцу кость над переносицей, и осколки ее вошли в мозг. Андрей думал взять и нож – хороший трофей. Но он намертво засел в грудине убитого. Наверное, лезвие между костями заклинило.
Тут же потеряв интерес к ножу, Аникин побрел по окопу. Найти бы кого-нибудь из своих. Остался хоть кто в живых?
– Товарищ командир!.. – Саранка обрадованно выскочил навстречу.
– Есть кто из наших? – не подавая виду, что обрадовался, устало проговорил Аникин.
– Убило многих, товарищ командир… Ермилов, Апенченко, Лютый с Кузьменко и еще… – скороговоркой, точно виноват в смерти штрафников-товарищей, говорил Саранка.
– Погоди… В живых кто остался?.. – перебил его Андрей.
– Так это… – с какой-то наивной растерянностью выговорил Саранка. – Тут рядом наши все… Карпа, Бесфамильный, Суровцев… Идемте, я вас проведу… Вы ранены, товарищ командир? – словно вдруг спохватившись, с нескрываемым беспокойством спросил Иванчиков.
Андрей оглядел ворот своей перепачканной кровью телогрейки:
– Нет… это вражеская… кровь… Ножом его. Ладно, веди, Саранка, где наши…
Андрею вдруг захотелось как можно быстрее увидеть всех оставшихся в живых из его взвода. Саранку все не отпускала горячка атаки. На ходу, то и дело поворачиваясь к командиру, он продолжал тараторить, с лихорадочным блеском в глазах:
– Суровцев говорит, видел, как вы офицера гранатой уложили. А потом, говорит, отвернулся на миг, раз, а вас уже нет. Будто исчезли куда…
– Ага, исчез… – словно эхом, вторил безжизненным голосом Аникин. Они шли по траншее только-только захваченной штрафной ротой в ходе разведки боем, словно не замечая дождя, хлеставшего по головам и спинам. Этот дождь, кажется, никогда не закончится. Но только сейчас Андрей стал замечать его.