Новички разошлись каждый на свою позицию. Сосредоточенные, видно, что на земле, в окопах им непривычно. Как моряки по суше, ходят, точно опасаются чего-то. Ну и правильно. Береженого Бог бережет.
Андрей огляделся. Такая же суета – на всем пространстве бывших немецких позиций, занятых штрафной ротой, – от перелеска, начинающегося прямо за марчуковскими, до оврага, которым обозначен левый фланг роты, а значит, и его взвода.
Немцы позицию выбрали толково, с учетом ландшафта. Каждый бугорок, каждая канава – на пользу. И сейчас, когда стволы из этих траншей повернулись в противоположную сторону, каждая деталь местности повышает обороноспособность позиций.
Глубокий, с широкими отвесными краями, овраг наискось подходит к краю траншей. Теперь это на руку штрафникам. С левого бока танки так просто не сунутся. Справа – тоже проблемно. Перелесок заболочен. По топи танки и пехота не пройдут. Придется им в лоб лезть. С расчетом на это Аникин огневые точки и разместил. «Сорокапятку» попросту развернули, оставив на возвышении. Позиция идеальная, только грунт обкопать для маневренной стрельбы. Неподалеку, левее разместилось пулеметное гнездо. А справа – боец с противотанковым ружьем. Второй пулемет – ближе к блиндажу, на левый край. Оба гнезда Андрей приказал укрепить обломками бетонного дота.
Пока Андрей у ротного получал ЦУ и пополнение принимал, трупы уже убрали. Теперь рота обживается. И в других взводах кипела работа. Готовились к бою. Аникин так и не успел узнать, кого Углищев назначил командирами в первый и второй взводы. Будет еще время, а сейчас главное – поесть побыстрее. «Черт с ним, с искуплением», – думал про себя Андрей, направляясь к блиндажу, где он оставил «старичков» наедине с едой и бидоном.
Специально не стал выводить их на построение. Пусть придут в себя после утренней атаки. Кто знает, чем закончится этот день? А они сегодня свою порцию дивизионного спирта заслужили. Аникин чувствовал жуткий голод. Он же, черт побери, даже не успел к каше с тушенкой приобщиться, которую Суровцев припер. Такое ощущение, точно вчера это все было. И лезвие ножа он в немца всадил будто в прошлой жизни.
Своих Андрей застал там же, где и оставил – на сухом пятачке блиндажа. Спали вповалку, мертвецким сном. Картина напоминала прямое попадание снаряда в блиндаж. Только вместо стопятидесятимиллиметрового «чемодана» угодил в штрафников первого взвода десятилитровый бидон со спиртом. Суровцев храпел за десятерых, откинув ногу так, что голенище сапога пристроилось в аккурат на Саранкиной щеке. Но тот находился в таком глубоком состоянии погружения в область морфея, что, даже несмотря на явно ощущаемое неудобство, не мог проснуться. Он в бессилии ворочался, бормоча что-то нечленораздельное и отбиваясь от кого-то во сне. Бодрствовали только двое – Карпа и Бесфамильный. Перед обоими, прямо на шинели спящего Кудельского, стояли котелки, щедро наполненные кашей и кусками мяса вперемешку с жиром. В руках оба держали железные кружки.
Ни в позах, ни в выражении лиц Карпы и Бесфамильного Андрей не нашел никаких изменений. Словно бы оставил их минуту назад.
– Товарищ командир… – радостным шепотом встретил Андрея Бесфамильный. – Давайте к нам. Червячка заморим.
Тут же выяснилось, что кое-какие позиционные коррективы за время отсутствия командира все-таки были внесены. Пока Аникин возился с вновь прибывшими, «старички» успели десятилитровую емкость уполовинить.
– Смотрю, вы времени зря не теряли… – без осуждения заметил Аникин, с трудом размещаясь между храпящими и сопящими подчиненными.
– Товарищ командир… – оправдывающимся тоном, несколько протяжнее обыкновенного выговорил Бесфамильный. Он уже протягивал Аникину ломоть хлеба и котелок с едой.
– Спирту… спирту сперва налей взводному… – учил его Крапа. – Вишь, намаялся товарищ командир…
Аникин сделал из котелка порядочный глоток. Словно жидкое пламя опалило его всего изнутри. И тут же следом горячий огонь разошелся по телу.
– Погоди, Карполин… – просипел Андрей. – Нам всем предстоит намаяться. Будите остальных… Готовимся к бою…
Саранка что-то кричал. Во весь голос. Андрей, прижавшись к брустверу, смотрел на него, как на кадры немого кино. У того напрягались лицевые и шейные мышцы. Но все равно ни черта не было слышно. Вой и рев расчертили, заполнили небо, обрываясь где-то там, впереди, несмолкающим грохотом. Грохот этот приближался. Как будто горная лавина стремительно неслась с вершины. А они, получается, стоят прямо у нее на пути. Андрею уже доводилось оказываться под «зонтиком» реактивных установок, но всякий раз залпы «катюш» звучали как будто впервые.
Земля и небо вздымаются и сворачиваются в трубу, и, кажется, сама смерть без остановки трубит в нее, оглушая все этим выворачивающим нутро ревом. Она ревет о конце всего, о тебе и твоем последнем миге.
Андрей всем телом чувствовал, как вздрагивает почва. Это очередной залп лег ровным квадратом где-то там, впереди. Это значит, поднялась и опала огромная толща мокрой, раскисшей земли, погребя под собой перекореженные груды железа и ошметки человеческого мяса. То, что миг назад было танками и пехотой врага. Это значит, что штрафникам – меньше работы. Простая арифметика. Только бы расчеты «катюш» не ошиблись. Слишком уж сильно дрожит земля после того, как вздымается очередной квадрат. Чего стоит напутать с цифрами расчетов. Или данные аэроразведки слишком приблизительные. Или чем там они руководствуются, черт их возьми. Простая арифметика.
Залпы вдруг стихают. Лавина замирает резко, у самой бровки позиций штрафной роты. Поначалу эта замена вопящего неба немой тишиной оглушает своей неестественностью. Но другой гул тут же заполняет освободившееся пространство звуков. Старчески кряхтящий и далекий, он приближается медленно, исходит откуда-то из самого нутра земли, вселяя необъяснимый страх.
Андрей осторожно выглядывает из-за бруствера окопа. Пространство между оврагом и перелеском покато прогибалось, а потом, метрах в пятистах, снова постепенно набирало вверх. Земля, вся перепаханная десятиминутной работой «катюш», будто бы выровнялась, сгладив бесчисленные балочки и канавы, которыми до того было иссечено все в окоеме обзора. Как скатерть на столе, по которой прошла заботливая рука хозяйки, избавляя ее от складок и морщин.
Подступы к полоске леса, заслоняющей справа вдаль линию горизонта, застил черный дым. Тяжелые клубы упирались в пасмурную хмарь низкого неба, расширялись, как медленно шевелящиеся смерчи, от нескольких черных бесформенных глыб. Издали эти глыбы напоминали обугленные стога сена. Горели, выбрасывая копоть и языки пламени, подбитые немецкие танки.
– Пять, товарищ командир… – обрадованно прошептал Саранка, высовываясь следом.
Андрей ничего не ответил. Радоваться нечему. «Катюши», выполнив свой фронт работ, наверняка уже снялись с позиций. Теперь надеяться не на кого.
Между тем неясный и лязгающий шум постепенно нарастал. Он стелился оттуда, старчески земляной, отзываясь внутри ноющей тоской. Это томительное мучение перед первым выстрелом набухало, словно огромный пузырь, наполненный страхом. Вот с Саранкиного лица схлынула волна скороспелого энтузиазма.
Источник шума вначале было не разобрать.
Но потом из задымленной, неподвижно слякотной массы земли отделились комья такого же грязно-серого цвета. Они словно выколупывались прямо из грязи и тут же начинали движение, стремительно вырастая в размерах.
Один из квадратных вдруг моргнул красно-оранжевым глазком и тут же окутался спереди облачком белого дыма. Другие лязгающие будто только и ждали сигнала. Один за другим изрыгнули пламя и дым. Спустя миг долетели глухие хлопки.
Свист летящего металла возник ниоткуда, прямо над головой и следом в спину колыхнула звуковая волна грохота разрывов. Снаряды легли глубоко во втором эшелоне штрафной роты. Слишком далеко для перелета. Наверное, немецкие наводчики бьют по «катюшам». Черт знает, что там творится, за спиной. Дай бог, наши расчеты успели сняться с позиций…
А вот спереди – картина яснее ясного. Вернее, темнее ночи. Подготовка «катюш», наверное, не очень смешала далеко идущие немецкие планы. А шли они в аккурат через штрафную роту и взвод Аникина. Андрей насчитал восемь немецких машин. Равномерно разбросанные по слякотному полю, они двигались прямо в лоб штрафникам. Можно было различить и двигающиеся между танками фигурки. Целую танковую роту в наступление бросили, гады.
Пригнувшись под уровень бруствера траншеи, Андрей спешил обойти весь отрезок своего взвода. Да, лобовая танковая атака – это вам не кренделя в синем небе выписывать. Эта разница недвусмысленно проступала на бледных, растерянных лицах многих вновь прибывших «летунов». Но ничего, большей частью держатся молодцом.
– Ждать команды!.. Не стрелять без команды…
Андрей слышал свой голос точно со стороны.
Он беспомощно тонул во все более нарастающем гуле танковых двигателей и лязге гусениц.
– Патроны беречь. Расходуем наверняка.
Пулеметчикам и бойцам с противотанковыми ружьями – на два-три слова больше. Андрей по опыту знал, как важно именно сейчас слово командира. Неважно, что ты говоришь. Бойцу очень важно услышать ободряющий голос командира именно в эти секунды, когда шум накатывающей брони все ближе, и атмосфера панического страха становится в окопе все гуще.
Первое попадание застало Аникина на полпути назад. Снаряд разорвался в метре за окопом, на четверть засыпав землей дно траншеи. Андрей как раз набрел на двух бойцов, дрожащими руками выгребающих из земли тело товарища. Убитый был летуном, как и двое других, что его откапывали. Осколок снаряда вошел ему в затылок.
– Оставьте… Вернуться на место… – приказал Андрей, оттолкнув одного из солдат от убитого. – Ему уже не поможешь.
– Не стрелять! Подпускаем. До края оврага!.. – твердил Андрей, словно заговор от смерти для себя и своих подчиненных. Но смерть уже вовсю хозяйничала среди позиций штрафников.