Плотный свист пуль накрыл окопы, точно над головами бойцов натянули невидимое покрывало. Но слышно его было очень хорошо. То и дело оно зримо показывало свое наличие. Наверняка начали бить танковые пулеметы. Снаряды по-прежнему ложились вразброс, в основном позади позиций. Пока они не встретили наступающих огнем, наводчики танков толком не могли разобрать свои цели. Лупили наобум, ориентируясь на старые позиции роты. Единственный шанс штрафников – оттянуть начало, встретить врага как можно позже. Потом от огня будет уже никуда не укрыться.
Еще до залпа «катюш» Андрей высмотрел рубеж, наилучший для огня на поражение. Впереди, метрах в трехстах с лишним. Здесь овраг, вклиниваясь наискось внутрь поля, становился неглубокой балкой, которая брала опять круто влево. Справа естественной преградой возвышался лесок. Получалось рискованно близко, но здесь пространство, где танки могли бы пройти без проблем, сужалось, образуя пусть небольшую, но горловину. Поневоле им придется сбиваться в кучу. Вот тогда и вдарить из всех противотанковых стволов.
«Сорокапятка» начала бить с правого фланга. Ротный туда ее поставил. Из марчуковских расчет сформировал. Недолеты сплошные и вразброс ложатся. Частят слишком, вместо того чтобы выждать и прицел скорректировать по ситуации. Видно, что навыка минимум.
Может, какой урон пехоте нанесли. Только отсюда не разобрать. Не высунуться. Аникин подумал, что если немцы с ходу такой темп огня взяли, то что же дальше будет. Хотя, наоборот, могут начать со шквального, а потом постепенно выдохнутся.
Все же «сорокапятка» рановато начала. А танкам фашистским будто кость кинули голодным овчаркам. Те сразу стволы перенаправили и давай правый фланг утюжить. Но расчет не из робких попался. Знай себе бьют, трофейные снаряды один за другим прежним хозяевам отсылают. Вот ближняя от леса машина закрутилась на месте. Под днищем как раз рвануло, и трак один, видать, повредился.
Экипаж не выходит. Нельзя покидать, если повреждение считается незначительным. У наших тоже такое правило действует. Башню заклинило. Пушка повернута поперек наступления. Это главное – считай, одну огневую крупнокалиберную единицу из строя вывели. Зато пулемет их захлебывается. Будто за пушку наверстывают, злые, что подбили их. И лупят туда же, куда и остальные танки. Уходить им надо бы. Пристрелялись немцы по расчету. А они во вкус вошли. Добить немца хотят.
Какой выстрел оказался тем самым – нашим, в канонаде уже было не разобрать. А только башню у танка подбитого вдруг оторвало. Словно сковырнул кто невидимой огромной рукой. Бывает, подхватит по осени порыв ветра палый листок и – вверх его, а потом – снова на землю, опустит по траектории елочки. Вот так эту башню к опушке отнесло. Пушинкой туда приземлилась, стволом – прямо в землю. И застыла башня, будто бы на шесте. Словно в насмешку над фашистом получилось. Издевательски.
Так выцеливай, никогда бы не вышло и из более крупного калибра. Ювелирный получился выстрел, снаряд между башней и корпусом как раз угодил. А следом и боекомплект сдетонировал. Разорвало машину изнутри, пламя, как цветок огромный, кроваво-красный, вырвало кверху. Из корпуса раскуроченные лоскуты железа, как лепестки, остались торчать. Никто оттуда не выбрался.
Сначала, как ухнуло в танке фашистском, атакующих будто оглушило. Даже стрельбу прекратили. Но однако прут по-прежнему. А потом будто с цепи сорвались. Озверели вконец. Тут совсем жарко на марчуковском фланге стало. Здорово немцы разозлились за башню сорванную. А «сорокапятка» замолкла.
«Все, подбили, гады», – со злостью подумал Андрей. До танков еще – больше четырехсот метров, из ружей противотанковых если сейчас ударить, пользы мало будет. А от расчета их надо было отвлечь. А то неравный бой получается: один против десяти.
Тут вдруг Соколов рядом возник. Трясет за рукав, лицо испуганное. От былой спеси и следа не осталось. Пока пробирался по траншее, пулей пилотку сбило с головы. Держит в руках, ошалело показывает, как экспонат музейный.
Соколов снова трясет его, уже за плечо.
– Чего тебе… – чуть не ощерившись, рычит на него Аникин. Он еле сдерживается, чтобы не ударить сержанта. У того вид как у побитой собаки. Он не отходит, кричит прямо в ухо: мол, ротный отдал приказ огонь открывать по своему усмотрению. Оно и без приказа понятно, как не усматривай.
– Что с пушкой, накрыло наших?.. – выкрикивает вопрос Аникин.
Соколов отрицательно машет головой.
– Убило одного… – кричит, выпучив глаза, Соколов. – На другую позицию перекатили, в ложбину…
«Эх, молодцы…» – думает Аникин и, тут же забыв про ординарца, снова приникает к брустверу.
– Приготовиться!.. – команду его передают по цепочке.
На левом крае танки пытаются обогнуть балку. Маневрируя, они разворачиваются почти боком к позициям.
– Огонь!..
Погибли Кудельский и семеро из «летунов». Первых – пулеметный расчет – еще в начале атаки накрыло. Прямо в окоп снаряд упал. Обоих пулеметчиков – в клочья. А сам «МГ» целехонек, даже царапины не получил. Точно поберег фашистский снаряд своего трофейного земляка. Тогда Андрей заместо убитых Кудельского на гашетку поставил, из новичков одного в помощники определил. Взрывной волной бруски бетонные разметало, которые хоть какое-то подобие амбразуры создавали.
На рубеже балки, со стороны аникинского взвода, горели два танка. Толковыми ребятами оказались авиаторы по части наземной борьбы с бронетехникой. Одну из машин подбили почти сразу, после того как ответный огонь открыли. Крайний слева танк боком шел. Поздно балку распознал, пришлось ему почти под девяносто градусов подставляться.
Ну, наши и не заставили себя ждать. Решетников, авиатехник, прямо в топливный бак патрон свой засадил. Полыхнуло хорошо. Слегка подкинуло машину сзади. Топливо, видать, расплескалось. Сам долговязый, что его ружье противотанковое.
С полминуты прошло, пока выползать из машины начали. Танкисты точно пьяные. Видать, здорово тряхнуло при взрыве. И без контузии не обошлось. Но нашим в этом уже некогда было разбираться. Пулемет, слева от Решетникова который, тут же взял экипаж в оборот. Только выберется один – с брони его, точно метелочкой, сметет и следующего поджидает. А танкистам немецким деваться некуда. Внутри, видимо, задымление порядочное. Даже отсюда видно было, как дымок из люков курится. Так, одного за другим и снял наш стрелок-радист весь экипаж фашистский.
Фамилию его Аникин не успел запомнить. Шустрый такой, из разряда армейских балагуров. На построении еще улыбался все время. Пока они били по танку подбитому, другой точку пулеметную и выцелил. Шарахнул точно в «десятку», от балагура и товарища его только воронка осталась. И пулемет целехонький, за который Андрей Кудельского поставил. Бетонные осколки взрывом разметало, укрыться не за что. Несколько очередей дали, пока лента не закончилась. Помощник, из летунов, пока возился с коробкой, новую ленту доставал, Кудельский решил защиту укрепить. Вылез на бруствер – чуть только высунулся, руками камни перекатывает, старается покучнее что-то соорудить, защитную подушку сделать. А танк, тот, что пулеметный расчет только что выбил, прет прямо на них. Из пулемета своего поливает Кудельского. Вокруг него земля точно закипела, фонтанчиками грязи забурлила. Тому бы пересидеть, в окоп нырнуть, а потом ответить с полной пулеметной лентой. Но нашло на него. Не раз Аникин наблюдал в бою приступы такого упрямства. Безрассудное, заведомо обреченное. Злость и ненависть к врагу закипала в человеке настолько, что он в какой-то миг переставал бояться. В такие секунды и совершались поступки, которые потом политруки называли геройскими подвигами.
Кудельский точно не замечал, как пули секлись о камни, взметали грязную землю в миллиметрах от него. Казалось, что он просто хочет подпустить танк поближе, чтобы броситься на него с куском бетона. Обе пули попали в него почти одновременно. Наверняка немец ударил разрывными. Кудельский как раз тащил двумя руками тяжеленный кусок. Одна пуля угодила в левое предплечье, прошла насквозь, разорвав ткани и кости, и напрочь снесла нижнюю челюсть. Точно тесаком срезала. Вторая оторвала правую кисть. От динамического удара тело Кудельского отлетело назад, шмякнулось о пологую стенку воронки и скатилось на подающего. А ладони его так и остались на бруствере, намертво вцепившимися в бетон. Еще несколько минут кровавое месиво, которое было лицом Кудельского, клокотало и хрипело, захлебываясь собственной кровавой слюной. Правая рука беспомощно тыкалась в это место, точно пытаясь найти утраченную челюсть. Из огрызка левого плеча, страшно зияющего обнажением костей и мяса, неистово била струя алой крови, заливая мокрый грязный песок и коробки с пулеметными лентами.
Решетников время зря не терял. Танк уже метров на сто пятьдесят подошел, когда он ему трак перебил. Застыла машина, а пулемет не замолкает, из бойницы бронированной так и плюет очередями. Весь взвод головы высунуть не может, такой плотный огонь ведется. Одно выручает – подобрался фашист слишком близко, сектор обстрела широкий для него получается, края не захватывает. А пехота фашистская следом уже подползла. Залегли под прикрытием танка, еще немного и в атаку бросятся.
Тут Аникин и кричит Саранке:
– За мной! Прикрывать будешь…
Решил командир по оврагу пробраться, слева подойти к танку и уничтожить этот дот новообразовавшийся. Гранаты по карманам рассовали на бегу. В овраге грязи по колено. Ноги в сапогах с кручи соскальзывают. Саранка следом спешит, не отстать изо всех сил старается. Бой сверху идет, а они словно бы под воду нырнули. Звуки слегка приглушенные, Аникину даже не по себе как-то стало. Но на ощущениях некогда было задерживаться. Ползут, руками и ногами за землю цепляются. Андрей поначалу осторожничал. Боялся на фашистов наткнуться. Но те побоялись в овраг соваться. Слишком грязно тут для них, увязли бы сразу. А нашему солдату – в самый раз, отряхнуться только. Саранка несколько раз съезжать начинает вниз, то на пузе, то на спине. Цепляется изо всех сил, чтобы на дно оврага не попасть. Там такое болото, что уже точно не выбраться. Аникин, упираясь каблуками что есть силы, тянет его вверх. Тот за приклад хватается, а командир – за ствол.