– Товарищ командир, – шепчет Саранка, – мы с вами, будто черти, выглядим.
– Тише ты, черт… – осаживает его Аникин. – Фашист прямо над головой у нас. А ты тут катания с горки устроил.
И действительно, слышно, как пулемет танковый работает. Вовсю, гад, чешет, ни секунды передышки себе не дает.
Карпа во взводе за главного оставлен. Пули так и сыплют, а он у самого бруствера, за осколками бетонными. Высматривает, от куста глаз не отрывает. Взвод ждет сигнала, который Аникин должен подать. На самом краю оврага кустик торчит, чахлый, безлистый совсем. Как раз на линии, где танк подбили, метрах в двадцати от машины. Условились, что Андрей с Саранкой попробуют там выбраться, чтобы танк гранатами закидать. А перед тем взвод должен отвлечь внимание. Как Андрей аккуратненько ветку высунет, помашет, так из всего, что есть в наличии стреляющего, взвод должен вдарить по немцам.
Несколько секунд выиграть, чтоб Аникин и Иванчиков успели из оврага вылезти, точный бросок сделать и назад нырнуть. Шансов, конечно, почти никаких, но иначе на их фланге точно прорвутся. Вот уже и куст. Над ними торчит. Только отвес под ним такой, что не то что прямой угол, а внутрь проем образовался. Из-за куста того самого. Внизу земля оползла, а на самом краю корни удерживают.
– Давай правее, дальше зайдем, танкистам в тыл ударим, – принимает решение Аникин.
– А как же сигнал, товарищ командир… веткой помахать… – причитает Саранка, поспевая за Аникиным.
– Ничего… будет нашим сигнал… – отвечает Андрей. – Ты, главное, прикрой меня. А то там пехота. Главное, успеть пулемет этот заткнуть…
Они проходят еще метров пять и подбираются к самому краю оврага. Головы их выпачканы грязью, так что почти неотличимы от самой земли. Только белки глаз могут выдать этих двоих. Расчет оказался верным. Они, действительно, зашли в тыл атакующим. Андрей видит двоих немцев, залегших между танком и оврагом. Машина вся как на ладони. Остальная цепь залегла за машиной. О тех немцах даже страшно думать. Остается надеяться, что Карпа и остальные сообразят и сразу после их появления поддержат огнем.
Можно было бы попробовать попасть в топливные баки прямо отсюда. Но на пулемет это может не подействовать. Придется делать вылазку. Если эффект внезапности сработает, может что-нибудь выйти.
– Действуем разом… – торопливо уточняет задачу Аникин. – Я снимаю обоих фашистов справа и – к танку. Ты прямо к нему идешь и прикрываешь, если кто-нибудь сунется из дальней цепи. Забрасываем гранатами – ты целишь в баки, я захожу спереди и снимаю пулемет. Понял?
Андрей чувствует, как сердце колотится гулко-гулко, готовое выпрыгнуть из оврага раньше него самого. У Саранки в глазах лихорадочный блеск, выдающий то же состояние. Он молча и сосредоточенно кивает, мол, все понял.
Тогда Аникин с локтями выпрастывает тело через край оврага. Подхватывая винтовку, он встает во весь рост и бежит к двум немцам, залегшим впереди. На ходу он старается передернуть затвор, но ничего не выходит. Плотный слой грязи покрывает его. Тогда он бросает винтовку в сторону, выхватывает из голенища нож и прыгает на ближнего к себе немца. Тот, как был, на животе, раскидав ноги в стороны, так и остался лежать, с всаженным в спину ножом и лицом, уткнувшимся в грязь.
В этот момент за спиной Андрей услышал истошное: «Ура!» Это кричал Саранка. «Вот черт…» – только успел подумать Андрей. Он видел перед собой, метрах в четырех, лицо второго немца. Тот, как лежал, остолбенело замер, привстав на одном локте. На застывшем его лице застыло выражение животного ужаса. Наверное, ему показалось, что вылезли из преисподней и пошли в атаку русские черти. Немец так и не успел понять, что произошло на самом деле. Андрей успел выхватить из рук заколотого им фашиста «шмайсер» и пустил очередь прямо в объятое ужасом лицо. Только тут он оглянулся назад. Метрах в десяти, почти у самого края оврага, катались в грязи двое. Саранка сцепился в рукопашной с фашистом.
Немца этого Аникин не заметил, когда выбрался из оврага и бросился вперед. Тот залег в небольшой ложбинке позади танка. Поначалу неожиданное появление Андрея произвело на немца ошеломляющее впечатление. Но потом он очухался и вскинул свой автомат. В спину хотел очередь пустить.
Все это прекрасно видел Саранка, вылезший следом. Он и прыгнул немцу наперерез, крича что есть силы первое, что пришло ему в голову. Думал только об одном – как уберечь командира от выстрела в спину. Саранка вцепился в автомат немца и по инерции опрокинул его на землю. Тот оказался здоровым и сильным, и первая секунда растерянности сменилась ожесточенной борьбой не на жизнь, а на смерть.
«Давай, Саранка, справляйся!» – подумал Аникин. Не мог он сейчас Саранке помочь. Надо было с пулеметом танковым разобраться. Каждая секунда дорога была. Андрей бросил одну за другой гранаты. Обе вперед, под броню, откуда пламя пулеметных очередей вылетает. Взрывы прогремели один за другим, слегка даже дернув машину спереди. Пулемет умолк. Наверняка контузило тех, кто в склепе этом бронированном прятался. А Аникин подскочил, прямо в прорезь ствол «шмайсера» трофейного сунул и на спусковой крючок нажал. Получайте, гады!..
Все, думает Андрей, теперь пришлепнут его запросто. Фашистов вдоль линии атаки – пруд пруди. Где уж тут до оврага добежать. Да только взвод его времени не терял. Появлением своим Андрей и Саранка навели такого шороху, что и сигнал подавать не нужно было. Ударили из всех стволов так, что немец в грязь вжался и головы поднять не может. Тем более что командир заставил пулемет в танке замолчать. Аникинские сразу духом воспрянули. А тут как раз Саранка со своим «ура!».
Это «ура!», которое Саранка прокричал, получше артобстрела сработало. Немцы совсем голову потеряли. То там, то здесь пятиться начали. Подумали, видать, что крупные силы русских сбоку в атаку пошли. Бесфамильный такое дело увидел и вдруг выбирается на бруствер и тоже «Ура!» кричит. И – в атаку. За ним – весь взвод полез, а там уже вся рота волной растеклась по раскисшему полю. Андрей оказался чуть не на одной линии с фрицами. Метров на сто в отрыве от своих. Сначала вперед побежал, палит в спины немецкие.
Голову поворачивает, а рядом с ним, метрах в пяти, немец бежит. Особой паники, впрочем, не показывает. Грамотно отступает. А на Андрея не смотрит даже. Тот весь черный от грязи. Наверное, за своего принял. На рукавах нашивки унтер-офицерские. Как раз приостановился, развернулся и присел, автомат вскинул. Отстреливаться собрался. Тут его Аникин и уложил ровнехонько в грязь. А самого словно толкнул кто в плечо. Андрей даже внимания не обратил. Бежать продолжает, кричит что-то от злости, «ура» вперемешку с матерщиной. И вдруг такая боль из плеча сковала все тело, что Андрей остановился. Точно на стену невидимую налетел. Как раз там, где балка влево резко брала. Рукой левой и плечом пошевелить не может. Ключица горит и жжет, будто туда щипцы раскаленные всадили и крутят ими. Ноги Андрея подкосились, и он упал на колени. Вовремя автомат перед собой стволом выставил. Навалился на него, как на подставку, всем телом, а то бы так и упал в грязь. Мутной волной дурноты захлестнуло внутри. Серое небо покачнулось и задвинулось пеленой. Андрей что было силы упирался в «шмайсер», стараясь не упасть. Но слякотная жижа земли делалась все более зыбкой, раскачивалась все сильнее и в какой-то момент перевернулась, накрыв его с головой…
Глава 5. Там, где плавится металл
Офицер торопливо ходил вдоль вагонов, подхлестывая своими криками и конвоиров, и арестантов:
– Быстро, быстро! Выбирайтесь и строиться!.. Фридрих!..
Фридрихом он называл долговязого парня с одутловатым, нездоровым лицом. Странно, что на форме ни у него, ни у других конвойных не было никаких нашивок. Неужели они все были рядовыми «кандидатами»? Форма этому долговязому была явно мала. Красные, загорелые на солнце кисти рук на треть торчали из рукавов. Он по-хозяйски уложил их на «шмайсер», болтающийся на груди.
Услышав свое имя, долговязый тут же выказывает самое кипучее рвение. Его красные ладони тут же сжимаются в кулаки. Он и его подчиненные бесцеремонно начинают с еще большей настойчивостью подгонять арестантов, выпрыгивающих из товарных вагонов.
Кулаки и приклады сыпались на тощие спины, и многие, не удерживаясь на ногах, падали при приземлении. Да и приземлиться было не так просто. Товарняк, в котором привезли штрафников, разгружали не на самой станции, а на подступах к ней, прямо на откос железнодорожной насыпи. Удержаться на ногах на наклонной поверхности было очень трудно.
Отто повезло. При погрузке его притиснуло к деревянной промерзшей стенке слева, недалеко от двери. Это было на норвежском побережье, недалеко от порта, куда их в пешей колонне перегнали из штрафного лагеря в Лапландии. А потом была неделя непрерывного стука колес, в жутком холоде и тесноте. Этот морок прерывался лишь дважды, когда на промежуточных станциях их выгоняли на свежий воздух. В вагонах проводили санобработку. Убирали из вагонов трупы тех, кто не выдержал поездки. Санитары в брезентовых плащах и масках скидывали тела на перрон, как мешки с картошкой. Они так и оставались лежать штабелями, когда конвоиры прикладами загоняли их обратно в вагоны и поезд трогался.
Штрафники мерли как мухи, и постепенно с продвижением поезда на восток в вагонах становилось просторнее. После санобработки от досок пола и стен в вагоне исходил невыносимо приторный запах каких-то химикатов. Вагоны были закрыты наглухо, и воздух внутри, нагреваясь, пропитываясь запахом пота и выделений, становился совершенно непригодным для дыхания.
На последней промежуточной остановке их осмотрел врач, кому-то даже дали какие-то таблетки. А затем их накормили похлебкой, в которой плавали лук и гнилая картошка. Выдали по ломтю хлеба, из сплошных отрубей. И все-таки это был хлеб, а не противная клейкая масса, которую по кусочку в день выдавали в Лапландии.