Видимо, командиры спохватились и решили накормить штрафников. Иначе непонятно, зачем гнать к Восточному фронту поезд, если он придет на конечную станцию пустым? Во время кормежки Отто и услышал, что везут их под Сталинград. В самое пекло сражений, далекое эхо которых добиралось даже до арктического побережья.
Отто выпрыгнул в числе первых и сумел избежать давки и тех, кто, подгоняемый криками и прикладами, прыгал сверху на спины своих изможденных товарищей. Такую смертельно опасную для штрафников толкотню конвоиры создавали специально. Обычное дело: издевались, чтобы потешить себя и угодить скучающему командиру очередным развлечением.
Некоторые, сбитые с ног, уже не могли подняться. Падали, разбивали колени и руки о гравий и оставались лежать, не в силах подняться. Сказывалась бесконечно долгая мучительная дорога, без еды, без воды. В самом начале пути, чтобы хоть как-то утолить жажду, арестанты соскребали иней со стенок вагона и ели его. У большинства осталось «воспоминание» о лапландском штрафном лагере – отмороженные пальцы рук и ног, носы и щеки.
Когда конвоиры сбили засовы и дверь тяжело отъехала, изнутри пахнуло вонью такой тяжелой густоты, что солдаты и офицер невольно отошли в стороны. Вонь гниющего мяса, естественных отправлений десятков людей, запертых в тесном вагоне.
– Не иначе, пригнали скот… Лучше бы сразу отправили вас на бойню. Ни на что не годны. Сколько возни с этим бесполезным отребьем… – морщась и размахивая рукой, кричал офицер.
– Шевелитесь, черт вас подери! Здесь вам не лапландские курорты! – все больше заводился он. – Здесь фронт! И очень скоро вы, ленивый, никчемный сброд, это поймете…
Правой рукой он оперся на собственную кобуру, отчего та оттопырилась на боку. По лицу видно, что выхватить свой «парабеллум» и разрядить в неисполнительного арестанта для него – плевое дело.
– Меня зовут капитан Шваб, – выкрикивал офицер. – Запомните это имя, недоноски! Многие из вас отправятся в мир иной с этим именем в ваших грязных беззубых ртах. Нация предоставила вам еще один шанс – очистить ваши поганые черные души в искупительном огне битвы во имя великого рейха! Вы станете частью пятой арестантской роты особого полевого подразделения, которому доверена важная миссия – всеми возможными средствами помогать нашим героям, добивающим русских на Волге. Настал решающий час. Враг должен быть сломлен и потоплен в собственной крови! Проникнитесь этой идеей… Иначе…
Тут капитан Шваб вдруг остановился, словно бы сам испугался этого «иначе».
– Иначе вас ждет справедливая кара, страшнее той, что уготована проклятым русским… Тем же, кто встанет на путь исправления и покажет рвение и желание искупить свою вину перед германским народом…
Командир снова делает эффектную паузу. В это время раздается выстрел, от которого все вздрагивают. Кроме самого капитана и конвойных. Это Гельмут пристреливает одного из арестантов за невыполнение приказа «Встать в строй». Подстегнутые звуком этого выстрела, многие из арестантов вскарабкиваются на ноги.
– Этим, лучшим из вас… – капитан продолжает как ни в чем не бывало, – будет предоставлен шанс добиться высшей чести – получить в руки оружие и защищать великую Германию наравне с истинными героями. Но право попасть в вооруженный взвод надо заслужить. Одного старания тут мало, необходимо самозабвенное рвение. Во имя фюрера и победы рейха. Не так ли, Фридрих?
– Так точно, герр капитан! – рявкнул Фридрих, вытянувшись по стойке смирно и так и не успев передернуть затвор своего «шмайсера».
Лапландские курорты… Ад на земле, со своим распорядком и неписаными законами, где мерзлая почва вымощена костями обреченных навечно остаться в этом аду – арестантов особого штрафного лагеря Лапландии. Поезд уносил арестанта Отто Хагена все дальше от этого проклятого места – за тысячи километров на юг, к Волге. Но Отто неотступно преследовало это ледяное царство смерти. Итог всего здесь – петля и пуля.
В вагоне его, наверное, и спасло то, что он словно погрузился в забытье, не замечая происходящего вокруг. Понемногу приходил в себя Отто только на станциях. После кормежки он и вовсе заснул, впервые за последние дни. А до того, в полубреду – кошмарном полусне, он словно и не пересекал трехметрового лагерного забора, ощетинившегося несколькими рядами колючей проволоки. Мозги его, выстуженные, отмороженные, словно остались там, в вечной мерзлоте, за периметром колючей проволоки…
– Ты кричишь во сне, – раздраженно бурчал сосед, толкая его в плечо. Тщедушный дистрофик с обмороженными пальцами правой руки. Кисть, замотанная в какую-то почерневшую от грязи тряпицу, испускала зловоние. Он бережно прижимал ее к груди и поддерживал здоровой рукой, точно баюкал с неизменно страдающим выражением на серо-бледном, старческом лице. Отто даже не знал, как его зовут. Да и не пытался узнать. Равнодушие к происходящему вокруг – первейший признак хронического голода и истощения. Единственное, что Отто было известно, что этот был из так называемого встречного потока. Конвоиры их так прозвали – новое пополнение Лапландского штрафного лагеря. Их привезли из тюрем и крепостей Германии и готовили для отправки в пеший переход по побережью Ледовитого океана. По пути, который Отто прошел дважды.
Тут их и застал приказ об отправке на Восточный фронт, оба потока перемешали и без проволочек загнали в вагоны-товарняки. Среди тех, кто отдал концы в дороге, этих «встречных» оказалось намного больше. И не только потому, что перед отправкой их численность превышала лапландских штрафников вдвое. Тем, кто выжил на побережье арктического океана, во время переходов и в самом лагере, поездка в товарняке не казалась таким мучительным испытанием. Их можно было узнать по отсутствующим, словно погруженным в транс позам. Как будто в спячку впали. Но все равно Отто испытывал даже какое-то подобие зависти к этим, «встречным». «Одним все, другим – ничего», – думал он в минуты просветления сознания. Эти чертовы счастливчики так и не узнали ледовитого ада штрафного лагеря…
Мерзлая, будто каменная земля, об которую тупится кайло, а лом отскакивает, как от танковой брони. Они должны были выдалбливать в ней что-то наподобие землянок. Норы, которые должны были хоть немного укрыть от пронизывающего ледяного ветра, дувшего с океана. В работе находили единственное спасение от неминуемого обморожения. Но это средство немного согреться для многих становилось смертельным. Четырнадцать часов на сыром ветру, без передышки, под пристальным, придирчивым взглядом кутающихся в меховые куртки охранников.
В первую ночь, когда вырытую нору еще не перекрыли бревнами и не выстлали досками, их заставили спать прямо на земле. Несколько человек, преодолевших голодный переход по ледовитому побережью, так и лежали после команды «Подъем» окоченевшими трупами, такими же ледяными, как и стенки выдолбленной норы.
Лес на эту омертвевшую землю доставляли по морю. Небольшая пристань для катеров и буксиров находилась километрах в пятнадцати от лагеря. Каждый день одну роту снаряжали в бухту за бревнами. Эта дорога была выстлана костями арестантов. Тех, кто обессиленно падал, просто пристреливали и оттаскивали на обочину. То и дело на пути тех, кто из последних сил старался удержаться на ногах под тяжестью стволов многолетних сосен, попадались занесенные снегом холмики. Ветер, сдувая порошу, оголял или обглоданный череп, или изгрызенные фаланги рук или ног.
На пути из лагеря в бухту кормилось немало чаек и альбатросов. Кое-где виднелись похожие на песца или белую лисицу зверьки, которые кромсали трупы. Завидев людей, они предусмотрительно прятались, потому что конвоиры устраивали на них охоту. Иногда шутки ради пристреливали и чаек, но их сородичей это нисколько не отпугивало. Слишком много даровой пищи оставалось здесь. Некоторые арестанты даже пытались поймать птиц, чтобы съесть. Но выход из строя даже на два шага рассматривался как побег. Нарушитель карался на месте и отправлялся на корм к тем, кого сам хотел сделать своей пищей.
Чайки слетались целыми стаями со всего побережья, как только очередная колонна носильщиков собиралась выдвинуться из лагеря в бухту. Люди превратили их в падальщиков, и они, как грифы, парили над выморочной колонной, предвкушая обязательный мясной рацион.
Штрафников самих превратили в падальщиков. Уже через несколько недель в лагере участились случаи людоедства. Во второй роте арестанты обглодали тело своего умершего ночью товарища. У них едва хватило сил, чтобы распотрошить мягкие ткани живота. Его тут же окоченевшее мясо оказалось им не по зубам. От трупа попытались избавиться, выбросив его снаружи землянки. Но рассказам о том, что его обглодал песец, начальство лагеря не поверило. Все население землянки – десять человек – приговорили к «исправительной бане». Все роты, кроме командированной в бухту, построили на плацу. Здесь утром и вечером, до и после работ, со всеми штрафниками проводили обязательные занятия строевой подготовкой.
На самом деле эти занятия оборачивались непрерывными побоями. Одного-двух арестантов обязательно забивали до смерти.
Перед строем арестантов вывели людоедов. Удары прикладов непрерывно сыпались на их головы, спины и руки. Они пытались защититься от прикладов руками, увернуться. Один из них, совсем на скелет похожий, даже не мог поднять руку и, спотыкаясь и падая, отвечал на каждый удар конвоира по голове: «Не надо, не надо». В стынущем воздухе был хорошо слышен стук кованого железа о его череп и его жалобно-тихое «не надо». Хорошо было видно, как при каждом ударе голова его вздрагивала и качалась на тонкой шее. Он даже не мог втянуть ее в плечи.
Их заставили раздеться. Десять скелетов-призраков, съежившись, дрожали на ветру. Температура была чуть ниже нуля, но с моря непрерывно дул колючий сырой бриз. Казалось, сильный порыв сейчас подхватит их и разметает, как белые лоскуты, в ледяном безмолвии, развеет этот кошмарный фантом.