– Н-неправда! – возразила Адуке.
Она развернула свой оранжевый сверток: в жесткую узорчатую ткань оказался завернут потертый барабан в форме песочных часов. Полоски из козьей кожи обрамляли барабан по бокам: их требовалось дергать, меняя тональность звука.
– Моя бабушка была гриотом, – объяснила девочка. – Это ее барабан, н-но я не могла п-позволить себе ф-футляр для него. Т-так что я использую свой г-геле. Ткань накрах-хмалена и оч-очень к-крепкая, и я м-могу привязать его к с-спине, когда я…
Придворные взвыли от смеха: на их руках звенели многочисленные браслеты, плечи тряслись. Адебимпе жадно наблюдала за мной, ожидая моей реакции. Она хотела, чтобы я подскочила, завизжала, как сердитый павлин, затопала ногами и в ярости отослала Адуке прочь.
– Хватит смеяться, – сказала я тихо.
Глаза моей маски под одеянием тускло вспыхнули.
Все благородные в комнате резко замолкли. Некоторые подавились воздухом, словно кто-то выбил его у них из легких. На лицах читалось замешательство. Странное ощущение защекотало мне кожу: в последний раз, когда благородные подчинились мне так быстро, это произошло на Вечере Мира, когда я приказала правителям континента сесть на места. Я до сих пор не знала толком, что тогда случилось… и почему сонгландцы оказались к этому неуязвимы. Но сейчас я была слишком зла, чтобы думать об этом.
Я повернулась к Адуке:
– Сыграй, – велела я.
Послышались перешептывания. Девочка тяжело сглотнула, но положила геле себе на плечо и вытащила изогнутую барабанную палочку из складок своего одеяния. Щелкнув языком, она произнесла традиционную фразу рассказчиков:
– У меня три к-колокольчика во рту, и я н-не лг-гу!
Затем она обхватила барабан поудобнее и начала играть.
Музыка наполнила комнату, эхом отражаясь от потолка. Ее заикание все слабело по мере развития песни, пока не исчезло совсем. Могли пройти часы, а я бы даже не заметила.
Сначала Адуке пела о моем помазании: о дне, когда в Детском Дворце бушевал пожар. Ее голос взлетал высокими трелями, изображая крики перепуганных кандидатов; она барабанила пальцами, имитируя треск огня, когда я вытаскивала Дайо на своей спине из горящей спальни.
Она била в барабан с обеих сторон, изображая шум и хаос, поднявшиеся в толпе, когда я отменила Указ о Единстве на каждом языке Аритсара.
Она качалась, стонала и монотонно читала нараспев о том, как я мчалась с горы Сагимсан: о моем окровавленном и наполовину исчезнувшем теле, о грохоте, с которым распахнулись двери Имперского Зала, когда я ворвалась туда, приказывая остановить Перемирие.
Наконец песня завершилась. Адуке опустила руку с зажатой в ней палочкой, прекратила раскачиваться.
Никто больше не смеялся.
Придворные стояли, разинув рты, словно в трансе. Адуке встала на колени, протягивая мне свой барабан дрожащими руками. Она повторила:
– Я н-не лг-гу.
Первым моим порывом было встать на колени рядом с ней. Я хотела прижать эту девочку к груди и навсегда стереть из ее памяти все ужасы и издевательства, которые она пережила. Годы в этой шахте… что-то с ней сделали. Что-то невообразимое. Не требовалось даже видеть шрамы на лбу, чтобы понять это.
Адуке явно не понаслышке была знакома с горем. Для этого ребенка зло было не монстром из сказки на ночь, а близким и постоянным спутником.
Но я не стала обнимать ее. Вместо этого, сохраняя торжественно-мрачное выражение лица, я без слов расстегнула коралловое ожерелье с шеи.
– Встань, Адуке, – сказала я, кладя ожерелье ей на голову, – акорин императрицы-Искупительницы.
Девочка застыла, распахнув глаза… а потом вдруг улыбнулась так солнечно, что яркость ее улыбки могла бы посоперничать со светом моей маски. Голова у меня закружилась, словно от вина: я чуть не упала от накрывшего меня облегчения.
Я помогла кому-то в качестве императрицы. Я исправила что-то. Изменила чью-то жизнь к лучшему. Я сомневалась в себе так долго, что даже не замечала бремя неуверенности на плечах, пока оно не упало. Я смаковала это мгновение эйфории, желая большего. Если я буду и дальше помогать людям, решать чьи-то проблемы, может, оджиджи оставят меня в покое? Они же этого хотят, верно?
Иначе для чего еще существуют императрицы?
– Отведите имперского гриота к портным, – сказала я, усмехаясь, и взглянула на Адебимпе. – Она будет жить здесь, в Имперских апартаментах. Ах да, и еще. – Я взглянула на Адуке и подмигнула ей. – Убедитесь, что она получит подходящий футляр для этого барабана.
Часть III
Глава 14
– Двенадцать королевств! – выругалась я, прячась за спину Ай Лин. – Нет, это слишком… интимно.
Низкий небесно-голубой шатер стоял возле зеркально-гладкого пруда, источая легкий аромат духов. Склон Дворцового Холма усеивали белые гравиевые дорожки и душистые апельсиновые деревья. После Пробуждения мы с Ай Лин поспешили в Имперский Сад, где должна была состояться моя первая личная встреча с Минь Цзя.
Встречи на природе были идеей Ай Лин. Она настаивала, что сады кажутся более нейтральными, чем гостиные, что обеспечивало атмосферу дружелюбия и уязвимости.
Ну, что ж. Я и правда чувствовала себя уязвимой.
Уютные ковры и подушки устилали шатер изнутри. На подносах ждал поздний завтрак, кувшины с водой и пряным апельсиновым пуншем. В шатре могли легко разместиться пять человек, пусть и только сидя – верх палатки задевал макушку. Я заметила жаровню с листьями кусо-кусо, пока еще не зажженную – ее присутствие меня смутило:
– Разве кусо-кусо не для того, чтобы общаться на расстоянии, когда я уже помажу Совет? – спросила я Ай Лин.
Она пожала плечами:
– Я подумала, это поможет тебе делиться воспоминаниями.
У меня тут же засосало под ложечкой. Разумеется. Кусо-кусо могут погружать в мощный транс. С их помощью можно увидеть воспоминания нескольких недель за один час сна. Если я буду делиться воспоминаниями во сне, вассальные правители смогут быстро узнать мою жизнь… и решить, заслуживаю ли я их любви.
– Ты и правда все учла, – пробормотала я, и Ай Лин откинула полог шатра, чтобы я вошла внутрь.
Мы сели на подушки, но когда я потянулась к еде, Ай Лин вдруг остановила меня:
– Стой! – рявкнула она.
Я посмотрела на нее с недоумением. Но от осознания того, что она делает, меня охватил ужас: она попробовала небольшой кусочек каждого блюда. Прожевала, проглотила, подняла руку, велев ждать… потом улыбнулась с закрытым ртом.
– Все чисто, дорогая.
– Ай Лин! – ахнула я. – Тебе необязательно делать это. А вдруг ты бы… ты…
– Я бы не умерла, – ответила она спокойно, окунув палец в деревянный графин с пуншем и облизнув его, прежде чем я сумела ее остановить. Потом, скрывая облегчение, налила мне пунш в бокал. – По крайней мере… я так не думаю. Мы вырабатывали иммунитет к ядам еще с Детского Дворца. И нельзя доверять слугам – вдруг благородные подкупят кого-то? В любом случае лучше уж заболею я, чем ты. У тебя много работы.
– Как и у тебя, – возразила я. – Пожалуйста, Ай Лин. Не делай так больше.
К моему удивлению, она оскорбленно фыркнула:
– Значит, тебе можно рисковать жизнью ради миллионов людей, которых ты едва знаешь, а мне нельзя потерпеть несварение ради моей собственной сестры?
Я открыла рот. Закрыла его. Она была права. И все же…
– Что бы я сказала Дайо, если бы ты умерла?
– Он бы понял, – ответила она после паузы.
Взгляд ее карих глаз был серьезным и мягким. В этом она тоже была права. Глядя на нее, я вдруг осознала, до чего же они с Дайо похожи. Это не бросалось в глаза, учитывая его наивный оптимизм и ее политический прагматизм, но когда кто-то из них решал, что видит правильный путь, то, каким бы трудным этот путь ни был, они следовали ему с несгибаемой стойкостью. Как еще Дайо мог бы все эти годы находиться со мной рядом, зная, что мне суждено его убить?
У меня пропал аппетит, но я откусила от десерта из инжира, чтобы риск Ай Лин не был напрасен. Апельсиновый пунш покалывал язык и обжигал горло. Из-за нервов разболелся живот.
– Не волнуйся о том, что королева Минь Цзя увидит твои воспоминания, – сказала Ай Лин после паузы, чувствуя через Луч мою тревогу. – Как там говорят в Суоне? «На каждое урожайное поле приходится своя канава со скелетами». У нас у всех есть истории, которыми мы не гордимся, Тарисай.
Я нахмурилась, глядя на свою тарелку со сладкими жареными чин-чин.
– Но я пыталась убить человека.
Горькая улыбка Ай Лин вернулась.
– Это Ан-Илайоба, – заметила она мягко, сжав мое колено ладонью. – Кто здесь без греха?
Я коротко рассмеялась – и тут, пока я смотрела на нее, из ее разума в мой просочилось воспоминание. Я отдернула колено, в ужасе распахнув глаза:
– Великий Ам, – пробормотала я. – Прости. Я не хотела подсматривать. Просто ты напомнила мне…
– Все в порядке. – Она смотрела в свой кубок с пуншем. – Я тоже об этом думала.
Я увидела воспоминание Ай Лин о тринадцатом дне рождения Дайо, еще до того, как он стал неуязвим к смерти.
Среди гор подарков и толпы смеющихся детей в игровую комнату Детского Дворца проник убийца.
Он атаковал стражу дротиками со снотворным. Санджиту удалось взять убийцу в захват, почти обезвредив его, но тот потянулся рукой назад, вслепую нащупывая его шею. Только после трех дротиков со снотворным Санджит тяжело осел на пол. Я поспешила к убийце следующей, надеясь украсть его воспоминания и превратить его в пустую, ничего не понимающую оболочку. Но он швырнул меня в сторону, как мешок с картошкой. Убийца вытащил нож и с мрачной решимостью направился к Дайо.
Тогда из толпы ревущих детей выбежала Ай Лин, сжимая свои изящные кулаки.
– Ты не желаешь ему вреда, – пискнула она. – Правда ведь?
Убийца замедлился, отступая на шаг. Дар Ай Лин вонзился в его тело, как стрела. И все же он поморщился, стряхнул ее убеждение и двинулся дальше.