Однако упорядоченные улицы были усеяны попрошайками, чьи истощенные лица резко контрастировали с элегантными высотными зданиями, некоторым из которых на вид было сотни лет. Простолюдины Джибанти, очевидно, не всегда были бедными. Их пустые глаза следили за нашей процессией. В переулках дети дрались с собаками за объедки. С каждым часом становилось все заметнее, как плохо жилось местным под правлением полководцев. Мне еще острее, чем прежде, захотелось, чтобы мое Собрание прошло успешно.
– Н-не волнуйтесь, г-госпожа и-императрица, – прошептала Адуке, сжав мою руку. На шее у нее сверкало коралловое ожерелье акорина. Она с моей свитой шла передо мной по коридорам крепости. – После моего п-представления этим благородным придется вас выслушать.
Улыбнувшись, я подмигнула, тронутая несгибаемой уверенностью моего акорина.
– Если уж тебе не удастся как следует напугать этих благородных, – сказала ей, – то никому не удастся. Они даже не поймут, что это было.
По традиции все Собрания включали в себя какое-либо развлечение – обычно что-нибудь льстивое и скромное, вроде орики – хвалебных од в честь гостей или танцующих животных из каждого королевства.
Но на свое Собрание я попросила Адуке спеть самую страшную историю, которая ей известна. Эта мысль несказанно ее обрадовала, и даже сейчас она бормотала себе под нос строчки, поглаживая барабан своей бабушки.
Главная площадка для гостей в крепости Вангуру располагалась в известняковом внутреннем дворе. Сверху на нее смотрели высокие статуи львов – животных-покровителей джибантийской королевской династии. Я услышала гул собравшихся людей задолго до того, как вышла во двор – кланы благородных занимали каждый дюйм свободного пространства. В центре двора на помосте из эхо-камней на троне сидел Зури в богато вышитом одеянии с черно-алым поясом – традиционный королевский наряд Джибанти. В его волосах сверкало гораздо больше золотых украшений, чем прежде. Когда я появилась, он вскочил, поклонился и указал на свой трон.
– Двор ваш, Ваше Императорское Величество, – пробормотал он неразборчиво, рыгнув так убедительно, что мне показалось было: на этот раз он пьян по-настоящему.
Сам Зури сел на трон поменьше и громко икнул. Я закусила губу, чтобы не рассмеяться. Сейчас мне хихикать нельзя – если я начну, то из-за нервов не сумею остановиться.
Когда я взошла на помост, Адуке взревела традиционное песенное приветствие, почти не заикаясь:
Для чего нам – о, скажи же!
Для чего нам трон пустой?
Благородные, одетые в стилях всей империи, сердито смотрели на меня из-за кружевных вееров и пальмовых ветвей. Среди них стояли полководцы Зури – семь крепких самодовольных мужчин в боевой раскраске и в мантиях из львиных шкур. Они бросали насмешливые взгляды на Зури, а потом злобные – на меня, но повторяли традиционный вопрос-ответ в хоре вместе с остальными.
Мы нашли достойных трона. Вы нашли?
Эгей, Кунлео! Да, они достойны трона!
Я задумалась: как много благородных здесь терроризировали мои «слуги» – оджиджи, пачками убивавшие моих врагов? Ладони у меня вспотели, но я сжала их в кулаки, вскинув голову, и села на трон Зури.
На мне было одеяние из адинкры, которую я купила с Кваси – черно-бело-золотая ткань, превращенная в платье, облегающее бедра и оставляющее плечи обнаженными. Украшения я выбрала самые простые: золотое ожерелье и моя корона-солнце в дополнение к ярким узорам адинкры и синим узорам на коже.
– Ты выглядишь, – прошептал Зури, – как кто-то, кого стоит бояться.
– Если верить словам моей названой сестры, королевы Минь Цзя, – прошептала я в ответ, – именно это и делает меня такой популярной.
С эхо-камня по двору разлетелся голос Адуке, которая уже говорила тоном древних аритских ораторов:
– Б-благородные кланы д-двенадцати аритских королевств! Ваша обабирин п-приветствует вас на первом В-высшем С-собрании ее поч-чтенного правления!
По сигналу мои слуги начали передавать по двору миски с орехами кола. Каждый лидер клана взял по одному ореху, вежливо откусив по небольшому кусочку и выплюнув на землю в знак принятия моего предложения мира. Интересно, как долго этот мир продлится, когда я начну говорить?..
– В честь этого в‑важнейшего с-события, – продолжала Адуке, явно собирая свою смелость в кулак, – я, б-бывшая работница шахты, расскажу вам и-историю.
Толпа начала перешептываться. Некоторые посмеивались над заиканием Адуке. Она покосилась на меня, и я улыбнулась ей, прошептав одними губами то же, что сказала ей сегодня утром:
«Сотвори историю».
Глаза Адуке сверкнули. Она расправила плечи и, выставив перед собой барабан, как оружие, начала свою историю. Заикание ее слабело с каждым словом.
– Услышьте историю жизни и с-смерти! – объявила она торжественно. – Услышьте и-историю Шествия Эгунгуна! У меня три колокольчика во рту, и я не лгу!
Затем она издала трель, со всей силы ударив по барабану. Когда она начала петь, я и мои слуги присоединились к ней в известном припеве:
Эгунгун! О, я слышу его!
Эгунгун, предок моих предков.
Души идут за его барабаном,
В Шествии Эгунгуна!
Благородные снова зашептались, явно встревожившись и чувствуя себя неуютно. Считалось, что история об Эгунгуне обладает зловещей силой. Якобы, когда ее поют, она пробуждает зверей из Подземного мира, которые жаждут затащить души к себе вниз. Как следствие, эту историю рассказывали только шепотом или насмешливо напевали вслед преступникам, которых вели на казнь, надеясь, что неудача обрушится на и без того обреченные души.
Но Адуке широко улыбнулась и продолжила, декламируя звонким голосом нараспев:
– В Городе Людей не было смерти. Взгляните в глаза мои, я не лгу! В городе Людей не было смерти: мы ходили по земле, как боги. Наши дети жили вечно, пока Полководец Пламя не проклял нас. Услышьте же, как рычат звери: горрун-го, горрун-го! Полководец Пламя послал нам тринадцать монстров: охотятся они в Городе Людей!
Адуке сгорбилась, отбивая ритм, и оскалила зубы, изображая зверей.
– Каждый монстр – смерть, которой ты и я можем умереть, – продолжала Адуке, – и сильнейшая из них, Старость, поймает однажды нас всех. Услышьте, как рыдают жители Города Людей! Дети Земли и Пеликана познали боль, но смерть – смерть была нам неведома. Кто же будет первым? «Я, – говорит Седобородый Человек, и так мы зовем его по сей день, поскольку уже не помним его имени. – Ибо я был первым, кого Земля создала из крови и глины. Мое тело слабо: когда зарычат на меня звери Полководца, я не убегу от них».
Адуке провела ладонью по своему гладкому подбородку, имитируя седую бороду. Затем сменила позу, вновь изображая волка, готовящегося к прыжку.
– Той же ночью приходит она: Старость, чья грива бела, как нутро кокоса. Скребет она когтями – скр-р, скр-р! – по стенам дома Седобородого. Но он не бежит, наш Седобородый! Нет: он становится на колени и склоняет свою древнюю голову. Говорит он: «Я готов».
Угодно это зверю Полководца. Она разрешает ему взять с собой один предмет: его любимый барабан. А затем Старость поражает Седобородого своим ледяным дыханием – ша-а, ша-а! – и забирает его в лес глубоко в Подземном мире, где обитают звери, не похожие ни на что.
«Выбери же себе спутника, – говорит ему Старость. – Ибо за этим лесом лежит путь к Ядру: к Раю, где находят последнее пристанище все души. Но на каждом шагу твоего пути будешь ты ощущать всю боль, которую причинил на Земле».
И Старость исчезает.
Приходит к Седобородому Человеку тогда собака, высокая и упитанная, как жертвенная корова: Аджа, первая эми-эран. Верная Аджа! Услышьте, как колотит она по земле своим огромным хвостом – бум, бум! – чтобы придать отваги душе Седобородого. Вместе они спускаются к Ядру.
Адуке сыграла интерлюдию на барабане и станцевала, качая бедрами и ритмично топая пяткой.
– Эта часть вам не понравится. Вы захотите изгнать меня, честного гриота, прочь из города. Вы будете бросать камни, приговаривая: «Ох, ты пытаешься запугать нас! Это неправда!» Но клянусь этим самым барабаном: однажды я пройду путем страданий к Ядру, как и все вы.
Ай-и-и-и-и! Услышьте же, как кричит Седобородый! Тело его болит. Щеки горят от ударов, которые он наносил своим братьям, когда был еще мал и вспыльчив. Он сгибается пополам. Он вскакивает, будто отрастив невидимые крылья, теперь побитые и сломанные: то смерть птиц, на которых он охотился ради веселья.
«Если это преступления моего детства, – всхлипывает Седобородый, – как же я вынесу то, что совершил уже взрослым?»
Он падает на колени. Боль так сильна! Он чувствует стыд крестьянина, который подметал его крыльцо: дети Седобордого дразнили его, плевали на него. Он чувствует жажду и голод бедняков, которые работали на его лесопилках и в его шахтах.
Гул толпы стал громче: эти строки в истории Эгунгуна были новыми – их добавила сама Адуке.
– Седобородый бежит с тропы! – говорит Адуке. – Прочь от Ядра! Просит он Аджа: «Пойдем со мной, мой верный друг!» Но эми-эран остается на тропе, глядя на него печальными глазами. Будто говорит Аджа: «Я могу сопровождать тебя лишь на этом пути».
Блуждает Седобородый семьдесят дней по Подземному миру, но одиночество его невыносимо. И возвращается он на тропу! Аджа трется об него мордой – гурунунь, гурунунь! – и продолжают они путь вместе.
Путешествие к Ядру может занять годы – или пройти мгновенно. Это зависит от боли, которую вы причинили из злобы или пренебрежения. Но Седобородый очень стар, и путь его растянулся на многие мили. Он сошел бы с ума, если бы не любовь Аджа и ритм его барабана: эгун-гун, эгун-гун, эгун-гун!