Сел на землю, прижавшись головой к ее колену. Перед ними катила свои быстрые волны река, и лучи заката отражались в темной поверхности полосами крови и ржавчины. Над водой, подражая плавному полету грифона, парил сокол – темный росчерк на фоне яркого неба. Как всегда, император предпочел обойтись без головного убора; как всегда, его кудри растрепались на воздухе. В мягком золоте печатью тревог и напоминанием скоротечности дикарской жизни струились полоски ранней седины. Так легко было коснуться его волос, погладить, зарыться в них пальцами… Кати не удержалась и чуть не застонала от удовольствия. Не убирая руки, сказала:
– Выполни мою просьбу.
– Все, что в моих силах, – ответил он.
– Обещай, что сохранишь остаток моего народа. Всех, кто найдет в себе силы сдаться. Обещай, что они будут свободны, что будут жить под твоей властью, но не под властью жрецов. Обещай, что позволишь им остаться магами и жить, как велят наши обычаи. Сделай это для меня, император.
– Я сделал бы это даже и без твоей просьбы. Клянусь моим Богом и моей любовью к тебе: если победа будет за нами, я помилую всех, кто этого пожелает, и позволю им жить, как хотят, если они признают мою власть и откажутся от нашей крови. Ведь об этом ты говоришь?
– Да. Спасибо тебе.
– А ты, – спросил он, запрокинув голову и глядя снизу вверх сквозь упавшие на глаза золотые пряди, – что пообещаешь мне ты, Сильная Кати?
– Победу, император.
– Это говорит твое колдовство? Ты предсказываешь или надеешься?
– Предсказываю, – ответила Кати и поняла, что время пришло.
Обещанная ей любовь оказалась слаще любых ожиданий. Следующий шаг всего лишь проистекал из нее. Кати гладила в волосы императора, лаская, наслаждаясь, и чувствовала, как отзывается в нем доселе зажатый в тисках воли мужчина. Можно было притянуть его ближе или соскользнуть с валуна, к нему, на теплый прибрежный песок, и пусть смотрят жрецы и стражники, их возмущение и зависть будут лишь приправой, которой не заметят ни Кати, ни император. Но впереди, яснее, чем река, чем лес на дальнем ее берегу, родилась и потянулась новая линия возможностей.
Бесконечные волны существ накатываются, уничтожая все на своем пути. Дикарские войска не просто погибли – они растерзаны, смяты вместе с железом, на которое так полагались, со своей верой и доблестью, с воспрянувшей под нажимом магией Кария. Кровавая волна захватила и магов, ошеломленных, только теперь осознавших, насколько эфемерной была их власть над существами. Трупы складываются в холмы и горы, земля уже не в силах впитывать кровь, а смерть и разрушение движутся дальше, по лесам и долинам Империи, до самых отдаленных ее уголков. И над всем этим – черная грифоница, уносящая прочь две слитые в объятиях фигуры. Далеко, далеко, еще дальше…
– Нет, – прошептала Кати в тот же миг, когда император с резким вздохом прижался губами к ее колену. Жадно провел рукой по бедру. – Нет!
Он сразу остановился.
– Прости. Я буду терпелив. Ты предрекла мне победу, я верю тебе. И когда победа свершится, в тот день, если мы оба останемся живы – а что может смерть теперь, когда мы вместе? – в тот день я снова спрошу тебя. И, моя императрица, тогда я не приму отказа.
Кати могла устоять перед мольбой и гневом. Перед этим счастливым напором – нет.
– Ты упрям, – только и сказала она.
– О, да!
Он вскочил и протянул руки.
– Идем, прекрасная, пора возвращаться, пока Верховный жрец не отрядил целый полк на поиски!
И тогда, поднявшись в его объятия, почувствовав наконец ошеломляющую силу его рук и плеч, Кати не отказала себе в радости ответить на поцелуй.
Рука об руку вернулись они в лагерь и не расставались до самой ночи. Когда император, как обычно, простился с ней у входа в ее палатку, Кати проводила его взглядом, но входить не стала. Постояв, она медленно, потом все решительней направилась к палаткам жрецов.
Атуан еще не спал. На ее тихий зов он вышел и остановился, глядя с тем спокойствием, которое всегда проявлял в ее присутствии.
– Госпожа Сильная. Чем я могу быть полезен?
– Принц Карий сказал, что в случае нужды я могу обратиться к тебе. Это правда?
– Разумеется.
Кати еще медлила перед шагом в пропасть. Атуан по-своему понял ее колебания.
– Мое положение несколько двояко, госпожа, – сказал он. – Как жрец, я служу храму, но как советник – лично императору Эриану. Вы можете быть уверены, что ни одно из дел императора не будет обсуждаться мною ни с кем, кроме него самого.
– Благодарю, Атуан. Но сейчас, хоть моя просьба и покажется странной, мне нужна твоя помощь как жреца. Я должна переговорить с Верховным жрецом, но так, чтобы о нашем разговоре никто, кроме тебя, не узнал. Можешь ли ты это сделать?
Атуан поклонился с удивлением, но без колебаний.
– Разумеется, госпожа Сильная. Соблаговолите подождать в моей палатке.
Часть III. Наследник
«Здесь ты слопал моего коня».
Огромный золотистый грифон растянулся на траве – воплощенная сытость и приятная усталость от целого дня в воздухе. Упитанный олень-двухлетка был съеден вместе с костями и шкурой, остались только отброшенные в сторону рога да куски, что теперь, насаженные на прутья, дожаривались над огнем.
«Это было не здесь».
«Как же, я помню. Та самая поляна».
«Тот лес южнее и поляна меньше. Конь был невкусный».
Кар засмеялся:
– Да ты просто растолстел, зверюга. Кухарки тебя забаловали.
«Они думают, что сытый я менее опасен, – сообщил Ветер, показывая картины дымящихся бычьих туш в огороженном специально для кормления грифона закутке двора. – Я не охочусь на людей».
– Нет, разумеется. Но людям в это бывает нелегко поверить.
Попробовав мясо, Кар счел его вполне готовым. Откусил большой кусок, задохнулся от жара и сказал мысленно:
«Но все-таки здесь то самое место».
«Нет».
– Уфф… Я помню, Ветер. Я спал в тех зарослях, они стали не намного гуще. Я бросил племя перед войной, изменил невесте, хотел убить герцогиню Тосскую, а сам вместо этого спал с ней и в довершение продал душу тьме, не подозревая, что эта тьма зовется моим отцом. Когда увидел на поляне грифона, я решил, что он меня убьет, и обрадовался…
«Что с тобой? – спросил Ветер, потому что Кар уже не первый раз пускался в воспоминания. – Что тебя тревожит?»
– Не знаю.
В черных с искрами глазах зверя мерцало беспокойство. Кар виновато улыбнулся другу и признался:
– Кати пришла. В этом все дело.
«В ней или в твоей памяти?»
– Второе. Знаешь, Ветер, как бы я ни старался, я все еще один из них.
«Знаю».
– Еще бы ты не знал, мой мудрый грифон! Я рад ей, безумно рад, но сколько она выдержит без крови? Ей придется вернуться или погибнуть. Сомневаюсь, что Сильная Кати выберет старость и смерть.
«Мора знает».
– Знает – что?
«Не знаю, – теперь грифон казался виноватым. – Она молчит».
– Молчит… Но Кати не лжет? Я не зря ей доверился?
«Нет».
– Хорошо. Потому что было бы слишком, даже после всего, если бы Кати ударила в спину.
«А не в спину?»
– Не в спину – легко. Клянусь Силой, у нее хватает причин.
Поев, Кар вытер жирные пальцы о траву и отправился к роднику – пить и умываться. Звонкий ручеек выбегал из-под напоминавшего замшелый рыцарский шлем камня, наполнял узкое русло, день за днем углубляя его, и терялся близкой полутьме зарослей. Корявые ветви древних берез и грабов смыкались над ним сумрачной аркадой. Солнце только начало долгий путь к закату; поторопившись, можно было к ночи быть у аггаров. Но Кар не спешил. Один день ничего не изменил бы, а вызывать суматоху, обрушив на спящее селение гостя столь пугающего, как Ветер, не хотелось. Мысль посвятить вечер охоте и отдыху показалась отличной и грифону, и человеку – теперь и не упомнить, кому первому она пришла в голову. Время, проведенное с Ветром, как и прежде, оставалось для Кара самым счастливым. Нечасто удавалось им побыть вдвоем, оторвавшись от государственных забот и военных дел: брат-принц и военачальник Империи – существо куда как более занятое, нежели ученик магического курса в Долине. Отправляясь в долгие походы к разбросанным по стране укрытиям магов, Кар оставлял грифона в столице и, наравне с отрядами, которые вел в бой, садился в седло. Ветер не спорил. После памятного боя за Долину, когда оба они чудом не сошли с ума, Кар ни что не позволил бы другу видеть гибель сородичей. Видеть вживую – собственных воспоминаний Кар, увы, спрятать не мог.
Сегодняшний же тихий вечер, последний вечер пути, принадлежал лишь им двоим и обоим казался желанной и незаслуженной наградой. Сегодня они от души наслаждались тихими минутами вдвоем и не спешили обратно к безумию страха, боли и смерти, в котором жили так долго, что забыли, каков на вкус мир. Полянка и родник в окружении вековых деревьев были, может быть, и не теми самыми, что свели их когда-то, но очень и очень похожими. Костер, вспыхнувший от легкого движения Силы, горел почти бездымно. Шепот ветра в листве походил на шум далекой реки, он успокаивал и навевал дрему; родничок напевал звонко и беззаботно, а запах цветущей травы был вкуснее вина. Золотой грифон был песней сердца Кара, единственным, что не давало ему закоченеть от множества убийств.
«Мы – вместе, – отозвался последней мысли грифон. – Ты – мой».
«Твой, – согласился Кар, умываясь холодной до ломоты в пальцах водой. – Не скажу, правда, что тебе со мной повезло».
И рассмеялся в ответ на гневный протест Ветра.
Умывшись, вернулся к грифону – тот вытянулся на боку, как всегда сразу сделавшись похожим на огромного кота. Кар устроился между его лап и гладил мягкую шерсть, пока ночь не занавесила небо одеялом темноты и обоих не сморил сон.
Поселок племени Круглого Озера за годы мирной жизни вырос и расцвел. Вождь вождей, объединивший аггарские племена и мечом навязавший Империи мир, по-прежнему жил здесь, и поселок исподволь превращался в сердце свободных земель аггаров, подобно тому, как столица была сердцем Империи. Новые добротные хижины раскинулись вокруг озера вдвое шире прежнего; улицы стали просторней и как будто светлее, даже красновато-серая глина стен и крыш празднично блестела на солнце. Не в пример деревням Империи, где каждый дом был окружен высоким по мере сил забором, аггары не знали изгородей и жили скорее большой семьей, чем соседями. Двери хижин не запирались; впрочем, и вору, буде такой отыскался бы, нечем было бы поживиться. На берегу, среди развешанных сетей и узких лодок, резвились дети всех возрастов – несомненный признак мира, ибо там, куда прежде угоняла аггаров неравная война, живых детей не рождалось. Загорелые тельца рыбками сигали с дощатых мостков, плюхались, разбрызгивая воду и веселый смех и пугая рыбу. Рядом трудились над порванной сетью два старика и полная женщина в подобранном до колен платье. Женщина то и дело выпрямлялась, хватаясь за поясницу, и принималась с