Эриан не удивился и не разгневался.
– Я думал об этом, – сказал он спокойно. – Это не помогло бы, Кар. Стало бы только хуже.
– Знаю. Эри… налей еще вина.
Он проснулся поздним утром, усталый и разбитый, лежа в плаще и сапогах поверх жесткой походной постели, и не смог вспомнить, как оказался на ней. Последнее, что сохранила память – как сидели с императором в молчании, всегда наступавшем вслед за порывами откровенности, как дважды заканчивалось вино, и Эриан посылал за новым кувшином, и в последний раз Кар, перебив его, крикнул, чтобы принесли два. Дальше – темнота. Появись звероподобные сегодня утром, командовать войсками пришлось бы Чанрету. Или Верховному жрецу.
Кар тяжело приподнялся на локте. Выбеленное солнцем полотно над головой было палаткой – его собственной, надо полагать. Вокруг знакомо шумел, звенел, лязгал, стучал, топал и переговаривался войсковой лагерь. Издалека доносилось лошадиное ржание. Где-то с коротким звоном сталкивались клинки, и резкий голос комментировал удачные и неудачные выпады. Кто-то, совершенно не попадая в такт, распевал всем известную солдатскую песню о вдовушке, ходившей по ночам молиться на могилу мужа и возвращавшейся домой под утро «в мятом платье и с землею в волосах». Ноздри щекотал легкий запах дыма и жареного мяса.
– Есть кто-нибудь? – негромко позвал Кар.
Край полога, закрывавшего вход, сразу отодвинулся, и в палатку просунулась вихрастая голова молодого оруженосца.
– О, Зарамик, ты здесь, – Кар спустил ноги с кровати. Голова закружилась. – Принеси мне пить. И… не знаешь, его величество проснулся?
– Час тому как, – лукаво улыбнулся юноша.
«Мы отвратительны. Грязные, пьяные, кровожадные дикари. И Кати видит нас такими. Вот уж действительно, имперские манеры!»
– Вина? – спросил Зарамик, булькая чем-то в дальнем углу палатки. – А то папаша мой с перепою завсегда рассол пьет, так я мог бы…
– Ты опять?! – возмутился Кар. Получилось, видимо, недостаточно свирепо, потому что Зарамик хихикнул. Кар не нашел, чем в него запустить, поэтому просто велел: – Закрой рот и налей мне вина. Меня кто-нибудь спрашивал?
– Госпожа из свиты колдуньи. Та, которая вчера… Я сказал, что ваше высочество изволит спать.
– О-оо…
Кар обеими руками схватился за голову. Медленно и очень смутно в ней начали проступать воспоминания. И лучше бы им оставаться забытыми.
– Зарамик, – позвал он. – Оставь вино и иди сюда. Расскажи мне, что было вчера.
– От когда начинать? – с готовностью откликнулся оруженосец.
– От когда хочешь. Я ничего не помню.
За четыре года служения брату-принцу Зарамик поднаторел в подобных рассказах и к делу подходил с удовольствием. Кар услышал, как он набирает полную грудь воздуха, и приготовился к худшему.
– Значится, позвали меня, чтобы высочество ваше забрать, когда император заснуть изволили да со стула-то и свалились, – юноша стоял, уперев руки в бока, и говорил нараспев, как повествующий о древних подвигах менестрель. – Жрецы, знаете, из охраны, вздумали помогать, так я сказал, сам дотащу, невелика ноша. Негоже это, чтобы их лапы к священной принцевой особе касались. Вот я вашу руку-то на плечо к себе закинул, и пошли мы потихоньку. Ваше высочество бормотать изволили громко…
– Что бормотать?
– Не могу сказать, ваше высочество, право.
– В общих чертах.
– Ежели в общих… О его величестве шла речь, кажется, и о колдунье. И что ваше высочество мешать им не намерено, а жрецы могут идти в… могут идти, в общем. Что ваше высочество императора изволит любить, как брата, а колдунью, значит, как сестру…
Кар подавил желание заткнуть уши, а Зарамик, любивший к месту и не к месту проявлять свои актерские способности, уже счел простой рассказ недостаточно красочным и принялся изображать. Прошелся перед Каром медленным тяжелым шагом, будто опираясь на чье-то плечо, и протянул:
– Как сестру ее люблю, как сестру-у… Дурак, дурак! Где были твои глаза?! Как сестру-у-у…
– Ну хватит, – не выдержал Кар. – Дальше что?
– А дальше от колдуньиной палатки вышла эта дама, худенькая такая, баронесса, кажется. Нарочно вас поджидала.
– С чего ты взял?
– А как же, ясное дело. Она ведь с вами, ваше высочество, не больно-то церемонилась. Без чинов и по имени, и вообще… Чего уж тут не понять-то?
– И… что?
– Ваше высочество ее спросить изволили, что она здесь делает. А она – поехала мол, с колдуньей, потому что ты здесь. Глазищи так и сверкают от факелов.
– А я?
– А ваше высочество ее отчитать изволили строго и велели отправляться домой. Потому как ей здесь не место, убить ее здесь могут, а…
– Что?
– Ее вы, ваша милость, тоже как сестру-у…
– О-ох, – сказал Кар и повалился обратно на кровать. – Что она ответила?
– Ничего, заплакала только. И ушла.
Далекий певец откашлялся и затянул ту же песню по третьему разу. Кар закрыл глаза. Оруженосец стоял рядом, буквально излучая гордую удовлетворенность от хорошо исполненного дела.
Сердиться было не на что – Кар для того и взял на службу этого парнишку, чей отец приходился дальним родственником Баргату, прежнему начальнику дворцовой стражи. Вернувшись однажды после разгрома очередного убежища магов, еще слыша крики раненых грифонов и видя, стоило только закрыть глаза, знакомые мертвые лица у своих ног, Кар, как это вошло у него в привычку, напился допьяна на торжественном ужине по случаю победы. И на следующее утро обнаружил себя, совершенно недвусмысленно обнаженного, в постели одной из придворных дам. Вспомнить, каким нелепым путем он в эту постель завернул, Кар так и не сумел. Муж дамы, рыцарь и командир отряда вольных жрецов, по счастью, участвовал тогда в другом походе, и немедленного скандала можно было не опасаться, но и только.
Обиднее всего, что Кар совершенно не знал за собой интереса к упомянутой даме и был уверен, что даже пьяным не смог бы ее возжелать. Но не в том он был положении, чтобы сомневаться; к тому же несчастная жертва не преминула тут же, пока он растерянно собирал с полу свою одежду и кое-как натягивал ее, поведать ему все красочные подробности вчерашнего соблазнения.
Поруганная честь красавицы обошлась Кару в алмазное колье, тем же вечером заказанное у лучшего столичного ювелира, и белоснежного скакуна редкой породы, гордость императорских конюшен. Через два дня ко двору был представлен четырнадцатилетний Зарамик, отправленный родителями в столицу в надежде на протекцию дядюшки Баргата. Подумав, Кар взял мальчишку к себе оруженосцем, снабдив одним-единственным напутствием: «Следи, чтобы я всегда, что бы ни случилось, засыпал в своей собственной постели. Больше я от тебя ничего не требую».
С тех пор Зарамик неизменно доводил, а порой и доносил его до кровати с усердием, достойным всяческой похвалы. Ни придворным дамам, ни доступным женщинам, что обыкновенно сопровождают в походе войско, не оставалось никакой возможности пробить эту неприступную оборону. Самому же Кару с тех пор добавилась новая забота – удерживать юного забияку от геройской смерти и живым возвращать домой. В целом же, хоть Кар и мечтал иногда поколотить своего языкастого оруженосца, оба они были друг другом весьма довольны.
– Зарамик, – позвал Кар чуть погодя.
– Тут я.
– Если я прикажу взять меч и снести мне голову, подчинишься?
– Никак нет, ваше высочество. Государственная измена выйдет. Колесуют. Или четвертуют.
– Брось. Излишне жестокие казни запрещены светлой памяти императором Атуаном. Колдунов сжигают, простолюдинов вешают, а тебе, как человеку благородному, попросту отрубят голову. Легко и быстро. Соглашайся.
– И не подумаю, ваша милость. Вам-то ее небось не отрубали!
– Собирались однажды, было дело… И вздумалось же тогда императору меня отпустить! Это была Тагрия, понимаешь, Зарамик? Тагрия!
– Тагрия, – солидно повторил оруженосец. – Угу. И что?
– То, что я ее обидел. Четвертовать меня мало… Зарамик! – воскликнул Кар, садясь. – Почему ты все еще не принес мне вина?!
– Бегу-бегу…
Приняв из рук оруженосца оловянный кубок, Кар осушил его одним глотком. Полегчало – совсем немного. Тагрия. Хотелось задрать голову и выть по-волчьи. Сначала бросил ее одну, не пришел выручать из плена – не мог, не имел права отправиться туда в одиночку, прямо в ловушку. Как всегда, предпочел интересы Империи. Явиться в объединенный лагерь магов Кар мог только во главе большого войска, и войско готовилось к выступлению, когда появление Сильной Кати смешало все планы. Потом был тот горький разговор во дворце. Прощание вышло неловким, полным ее сжатого разочарования и смущения Кара, сообразившего наконец, чего ждет от него выросшая и вдобавок замужняя Тагрия; новая же встреча оказалась в сотню раз хуже. И кому, с позволения спросить, пришло в голову разрешить ей участвовать в походе?
– Если ваше высочество обедать… ммм… завтракать желает… – начал Зарамик, но тут у входа послышались шаги и голос:
– Зарамик! Он проснулся?
– Входи, Атуан! – крикнул Кар.
Вошедший поклонился, пряча усмешку. Он был опрятен и подтянут до тошноты. Ярко-алая сутана казалась новой и отглаженной, что попросту невозможно через месяц с лишним походной жизни, разве что если возить с собой запас из нескольких десятков новеньких сутан. Сапоги сверкали, как будто пыль и конский навоз не имели к ним совершенно никакого отношения. Ухоженные пальцы рук блестели золотыми перстнями, весьма вызывающе, если помнить о положенной всякому жрецу скромности; на запястьях красовались браслеты.
– Садись куда-нибудь, – сказал Кар. – Что император?
– Примерно в таком же виде, – ответил Атуан, опускаясь на предложенный Зарамиком складной табурет и небрежно закидывая ногу на ногу. – Что на вас вчера нашло?
– О… политику обсуждали, знаешь. Роль храма в жизни Империи, генеалогию, историю, матримониальные планы некоторых высокопоставленных особ…
– Жрецов ругали, другими словами, – улыбнулся жрец. – Тогда понимаю. Что ж, если вы, ваше высочество, не возражаете, император желает, чтобы вы отправились на разведку с тем, что установить, когда точно нам ждать наших… гостей. А поско