Фрэнк схватил стул, тяжело на него опустился. Зрелище было скорее приятное, хотя и вызывало некоторую тревогу. Ведь полицейский знал трагический конец истории. Несмотря на это, даже помимо своей воли Фрэнк, глядя на экран, чувствовал, как слабые электрические разряды пробегают по всему телу. Юбер Шарон приступил первым. Фрэнк глаз не сводил с изображения, не упускал ни единой детали. Шарон начал ласкать девушку, Фрэнк пытался угадать продолжение. Прикидывал, что бы он сам хотел сделать с такой привлекательной особой. Шарон увлек ее на постель, в романтическом стиле, со столбиками. Она позволила привязать себя, ей это вроде бы даже было по вкусу. Но ведь она профессионалка… Фильм все больше и больше волновал Фрэнка. Он не мог оторваться. Он хотел быть на месте Шарона.
Но вдруг подскочил на стуле, вцепился в спинку.
— Вот дерьмо!
Шарон с невиданной яростью набросился на девушку с кулаками. Бил по лицу со всей силы.
— Мать твою, это неправда!
Шарон продолжал ожесточенно колотить проститутку, та кричала от страха и боли. Кляп заглушал крики, но Фрэнк все-таки слышал их. Он прикрыл себе рот рукой, хотел было остановить фильм. Но что-то заставило его погрузиться в ужас. Желание уже пропало. Дело зашло слишком далеко, на его взгляд. Просто потребность знать. Двое других тоже действовали. Между двумя стаканами водки и двумя дорожками кокаина предавались по очереди тому, что уже никак нельзя было назвать эротической игрой. Скорее бойней.
Следующие несколько минут Фрэнк сидел на стуле будто парализованный. Никакими словами нельзя описать то, что творилось перед его взором. А ведь он сам был не особо чувствительным. Он сам был немного садистом. Но тут…
Молодую женщину подвергали чудовищным пыткам. Били, жгли, резали. Насиловали многократно. Она кричала, звала на помощь, и эти отчаянные призывы вонзались в самое сердце, кромсали его.
И наконец он увидел убийство. Убийство, которое никак нельзя было назвать непреднамеренным. Хотя кто его знает: Фрэнку не достало сил еще раз пересмотреть сцену, чтобы убедиться. Одно было ясно: смертельный удар нанес Шарон.
Шестьдесят с чем-то минут варварства, которому нет имени. Потом экран почернел.
Фрэнк встал, шатаясь. Потом бросился в кухню, и его вывернуло наизнанку прямо в раковину. Он постоял какое-то время, держась за стену. Того, что он только что видел, Фрэнк даже не мог себе вообразить. А ему еще казалось, будто в этой области его воображение не знает границ… Шайка негодяев!
Это всего лишь проститутка, Фрэнк. То был несчастный случай. Что-то пошло не так…
Фрэнк стучал кулаком по стене. Вопил от бешенства. Снова и снова пил воду, ополаскивал лицо. Но можно ли так просто стереть эту грязь?
Он вернулся в гостиную, завалился на кушетку. В зловещей тупой тишине. После шока вопросы проносились в его уме и сгорали, будто астероиды. Как к Форестье попал этот фильм? Как Эрманн мог столь бессовестно лгать мне? Как мог я быть таким простаком, чтобы поверить? Таким наивным, чтобы… Именно этот последний вопрос терзал его сильнее прочих. Делал пьяным от гнева.
Он даже подумал, не отправить ли фильм на телевидение, в газеты. Широко обнародовать. Выложить в сети.
Но мало-помалу остыл. Действуя таким образом, он подпишет смертный приговор себе и своим людям. Нужно отдать кассету Эрманну, а главное, не говорить, что смотрел этот ужас. Так или иначе, уже слишком поздно. Шарон и его сообщники останутся безнаказанными. И начнут сызнова, Фрэнк был в этом уверен. Может, они уже сотворили нечто подобное. Не просто садомазо, во время которого что-то пошло не так. Трое душевнобольных, наделенных властью, трое садистов худшего толка. Присвоившие себе право удовлетворять свои самые низменные инстинкты, не признавая никаких запретов. Глубоко презирая свою жертву, не испытывая к ней ни малейшего сочувствия. Видя в ней добычу, которую можно растерзать. Больше ничего. Не женщину. Не человека. Даже не живое существо.
Бедная девушка, погибшая в жестоких мучениях, никогда не будет отомщена.
Ему хотелось плакать, но сухие глаза горели. Этот негодяй мне солгал… А раз солгал в этом, мог также…
Он снова схватил чемоданчик, стал лихорадочно рыться в бумагах. Исподтишка подкрадывался страх. Только бы я ошибался! Только бы ошибался…
Он снял резинку, начал просматривать письма. Письма Форестье к Оберу. Их тайная любовная переписка, которую Марианна догадалась прихватить. Читал их, понимая, что грубо вторгается в святая святых личной жизни, окрашенной глубоким чувством.
Ничего особо впечатляющего. Вплоть до послания, датированного концом февраля.
Я совсем не сплю, Ксавье, после того, как увидела эти кадры. Образы, которые преследуют меня все время, ночью и днем… Не знаю, кто отправил мне это видео, кто решился поведать миру об отвратительном преступлении, но иногда жалею, что мне вручили этот отравленный дар. Тем более что в конечном итоге он, боюсь, ничего не изменит…
Еще одно письмо. Волна ненависти поднималась у Фрэнка в груди. С каждым словом.
Если бы ты знал, милый… какие ужасы не выходят у меня из головы… Бессонница не оставляет меня после того отвратительного фильма… А сегодня я узнала, что в Д. раскрыли сеть педофилов. Одна из моих подруг составляет досье. Она поделилась со мной; она была в таком состоянии! Детей покупают на Востоке и перепродают во Франции. Содержат, как животных, в нечеловеческих условиях, чтобы удовлетворять нездоровые импульсы маньяков… Представляю мучения этих детишек… Новые образы прибавляются к тем, из фильма… Откуда в людях столько жестокости? Знаю, милый, ты поймешь меня. Ведь подумать только: мы бессильны перед лицом всего этого… Этих, по крайней мере, лишат возможности творить зло. А те, другие, ты сам знаешь кто, могут выйти сухими из воды… Я порой упрекаю себя… Думаю, мы должны были действовать, не ставя в известность Мартинелли. Хотя, конечно, мы бы сильно рисковали… А иногда продолжаю надеяться, жду, что нам наконец отдадут приказ. Но, боюсь, Мартинелли смалодушничает. Да и вся история кажется мне отвратительной… Воспользоваться этим досье против Дюмена… В низких политических целях… Иногда я говорю себе, что нужно было действовать, не дожидаясь, пока дадут зеленый свет. Знаю, куда это может нас привести. Но очень хочу придать дело широкой огласке, несмотря на риск! Когда я пишу тебе, Ксавье, это приносит облегчение. Хотя мы видимся почти каждый день, меня утешает то, что я могу изложить все в письмах и разделить с тобой… Этим письмам я могу доверить все… Ноша так тяжела, милый…
У Фрэнка тряслись руки. Значит, и Мартинелли в игре. Судью и прокурора предал министр юстиции, собственной персоной. Министры, ясное дело, выступают единым фронтом.
Некоторые детали остались без объяснения и, наверное, так и останутся навсегда. Но самое главное Фрэнк теперь знал. Прокурор и судья не были ни в чем виноваты. А он должен с этим жить.
На сей раз он заплакал. Как не плакал давно. Очень давно.
Он был игрушкой, жалкой игрушкой. Организовал убийство невиновных, чтобы спасти поганое отродье. Рыдания разносились по всему этажу, он уже не мог себя сдерживать. Положил руки на стол, уткнулся в них лбом. Никто не слышал его. Никто не мог прийти на помощь.
Он начал постигать одиночество, абсолютное и жестокое. И чувство вины, гнуснее некуда.
О таком чувстве говорила Марианна. Теперь и ему, Фрэнку, предстоит вкусить его сполна.
Вина уже принялась пожирать его изнутри. И никогда не перестанет.
Пятница, 15 июля, — 11:00
Трехцветные флаги все еще развевались над городом в память о прошедших накануне торжествах. Фрэнку они казались приспущенными в знак траура. Он почти не спал двое суток, но все еще был на ногах. Допингом ему служили ненависть, ярость. Он быстро пришел в себя. Думать о будущем, поскорее забыть прошлое. Сожаления и угрызения, которые ни к чему не ведут. Стыд, вызванный тем, что он оказался игрушкой в чужих руках: с этим примириться сложнее всего.
Оставив машину на подземной парковке, Фрэнк дошел пешком до парка Делатр с кожаным чемоданчиком в руке. Эрманна еще не было, комиссар присел на скамью. Невидящим взглядом смотрел на детишек, которые катались на тобогане. Сосредоточился на своей новой миссии. Держать все в себе, не раскрыться перед противником.
Советник не замедлил появиться. Фрэнк встал, пожал ему руку.
— Как дела, комиссар? Вид у вас неважный.
— Два последних дня выдались тяжелыми…
— Еще бы, я понимаю… Вы принесли досье?
— Все здесь, месье, в чемоданчике.
— И кассеты… Вы их не просматривали?
Этот вопрос, эта легкая заминка позволили Фрэнку вообразить, какая тревога обуревает заказчиков. Не пришло ли глупому копу на ум посмотреть видео?
— С какой стати? — ответил комиссар, разыгрывая удивление.
— Чтобы убедиться, что они — те самые!
«Хорошо выкрутился!» — с горечью подумал Фрэнк.
— Они прилагались к досье, на них написано имя Шарона. Я уверен, что они — те самые… Нам, право, было не до того, чтобы сидеть перед телевизором!
— Да, разумеется. Вы что-то говорили о корреспонденции?
— Письма я сжег, месье… Подумал, что они вас вряд ли заинтересуют… Тем не менее Марианна правильно сделала, что прихватила их: там могли содержаться детали расследования…
— Да, то была хорошая мысль. Министр выражает вам благодарность за вашу эффективную работу… Просто мастерскую!
— Благодарю вас, месье. Я всего лишь исполнял свой долг.
— Нет, Фрэнк, вы сделали гораздо больше! Не скромничайте, прошу вас! И будьте уверены, мы сумеем вас отблагодарить…
— Вы принесли деньги?
Эрманн закурил, предложил сигарету Фрэнку, но тот отказался.
— Возникла небольшая проблема. Документы еще не совсем готовы… Маленькая неприятность.
— Когда вы сможете мне их предоставить?
— На следующей неделе… Как там девушка?
Фрэнк сделал вид, будто не понимает: