— Надо. — Елизаров поставил точку в разговоре хриплым голосом. В глубоких зрачках танцевало пламя керосиновой лампы, тени от огня испещрили его лицо, заострили скулы и широкий, покрытый трехдневной щетиной подбородок. Он не отступится, Бестужев понял это сразу, как тот поддался телом вперед. Хищник, готовый к прыжку. — С утра ты покажешь, как быстрее нам добраться до шахт, а чтоб работалось нам тут резвее, расскажи-ка, бабка, где Чернавины пожитки? Книги, бумажки её почерком замаранные, дневники.
Старуха испуганно отпрянула. Суетливо перекрестилась, глядя на темную кромку леса и, с тяжелым сиплым кряхтением поднялась на ноги, отряхивая подол длинной юбки от налипших остей пшеницы и сбитых с колосьев зерен.
— Чур чур худые мысли, чур чур чужие слова, чур чур не худо, не беда, спаси и сохрани, господи, отведи беду… Пропали ведьмины дневники, не достать вам их. Хоронили её вместе с пожитками проклятыми, поверх тела в могилу закапывали.
— На болотах? — В глазах Елизарова плясали черти, от его оскала по спине Бестужева пошел табун ледяных мурашек. Он хочет найти могилу. Ещё пару лет назад он не видел в эксгумации ничего плохого, Саша помнил, как трясло Катерину, рассказывающую о задумке Славы. Они будут копать.
— А где схрон её мне не ведомо, Вячеслав, Вячко с приезжим другом её хоронили. Кроме мальчишек с молодых никто подойти не отважился, а старики уже свою душу едва в теле держат, куда им лопаты в руки да труп ведьмы на загривок. Парни сами всё делали, так-то вот… Друг его давно с вёски уехал, а у Вячко ничего вы не допытаетесь, нелюдимый он да озлобившийся, к лешему пошлет и прав будет. Нечего покой чужой бередить, у кургана топтаться. Вы уже до смотрелись единожды, смерть почитать надобно.
Хмуро сведя брови у переносицы, женщина многозначительно поддела ногой сноп и склонилась, заматывая пустой горшок в тряпицу. Бестужев помог поднять опустевшую корзину, сложил в неё грязные тарелки и ополовиненную бутылку клюквенного морса. Потянулся всем телом и выдавил из себя вымученную улыбку.
Ныл каждый сантиметр натруженного тела, тянуло спину, а ладони стерлись до лопающихся мозолей. Мельком взглянув на подрагивающие от натуги пальцы, он тихо выдохнул и встрепенулся, подбадривая самого себя.
— Идите спать, Софья, сейчас мы быстро работу закончим и тоже отправимся. Луна взошла, видно хорошо, вы нам здесь ничем уже не поможете.
Её не нужно было просить дважды. Кивнув, старушка скользнула по парням внимательным напряженным взглядом и бодро засеменила в сторону дороги. А Елизаров, запрокинул голову к темному звездному небу, совершенно счастливо прищурился и пробарабанил веселую мелодию по подлокотникам инвалидного кресла. Пару мгновений наслаждаясь тишиной и подхлестывающим вперед воодушевлением, он направил коляску в сторону аккуратно сложенных снопов.
— Говорил же, всё получится, Саня, неделька другая и мы все поправим.
Странное предвкушение жадно вцепилось Бестужеву в глотку.
[1] Проныра, старославянское ругательство
[2] Зубоскал, старославянское ругательство
Глава 6
Девятнадцать километров. Пять часов бодрым шагом. «Всего ничего, что ты харю кривишь? Аль передумал?».
Елизарова не устраивало расстояние. Потому что ему бодрый шаг был не доступен, он не мог перескочить через ручей, спуститься в овраг. И тот путь, что у любого здорового парня занимал пять часов, для них превратился в непозволительно долгое испытание. По расчетам хладнокровно пакующего вещи Бестужева, если они будут двигаться со скоростью около двух километров в час, то приблизительно через восемь часов парни окажутся на месте. Восемь часов крутить колеса проклятой коляски… Когда Саня скосил на него понимающий взгляд, загривок лизнуло раздражение. Пусть только предложит его катить и видит Господь — Славик отлупит его кухонным полотенцем по морде.
К сборам пришлось подойти основательно. Всем руководил дотошный Бестужев, сверяющий каждый их шаг с записью в потрепанном бежевом блокноте. Славику всё это казалось делом более простым: проверь, хватает ли крепежей для палатки, не прогрызен ли крысами тент и стропы, не заедают ли фиберглассовые дуги, образующие высокий свод. Спальный мешок сгодится любой — отсырел — повесь над костром, воняет — проветри. Главное, что есть где ночевать и что жрать, остальные проблемы всегда решаемы. Закинул всё быстро в рюкзак, да топай себе вперед по дороге, любуйся видами. Когда Елизаров озвучил свои мысли вслух, Саша так посмотрел, что невольно стало стыдно.
И теперь они тратили часы. Перекись, крем от ожогов, антибиотик, Господи… Как будто поиски займут не четыре дня в худшем случае, а месяцы. Наблюдая за тем, как Бестужев пересчитывает маленькие пакетики стрептоцида, он сокрушенно вздохнул и закатил глаза к потолку. Там, среди высоких балок, легко смирившись с людским соседством, сплел свою паутину жирный крестовик. Как нельзя кстати вспомнился глупый факт о том, что люди во сне съедают кучу пауков. Желудок истерично сжался, живот загудел и Елизаров быстро вернул взгляд к сумке.
Когда старуха заковыляла по дороге, выводя их к едва приметной узкой тропинке в луговой траве, Славик воодушевленно присвистнул. Четкая, ровная, без ямок и коварных луж, пачкающих колеса коляски в толстый слой земли. Ею пользовалась местная ребятня, бегающая к горстке неглубоких озер, чтобы наловить раков. Софья предупредила, что дорожка эта тянется недалеко и быстро обрывается, через две версты путь придется прокладывать самим.
«Большую часть пути поля займут, не бойся, касатик. Клевер, мятлик да кострец, ты легко проедешь, ровно дорога ведет. До подлеска вам по прямой шагать, а коль булыжник громадный приметите — сворачивайте налево. В обход оврага надобно, на коляске вы через него не переберетесь, кореньев там уйма, да обрывов резких. Там здоровый шею свернет. А следом уж и узкий лесок, и первые избы. Заброшенная деревенька, да широкая, никак вы мимо не пройдете, не заплутаете. Жили там семьи шахтеров, администратора тамошнего, уехали они все, как шахты закрыли. Только воспоминания жить остались. Да змеи с ящерицами.»
То, что по словам старухи было делом плевым, для него казалось неприятно затяжным испытанием. И стертые руки, и искусанная комарами рожа, и замерзшая после ночевки в палатке задница… Куда разумнее было сначала найти последнее прибежище Чернавы. Слова Софьи о ведьминых пожитках не давали ему покоя, свербели в черепной коробке, чесались, зудели. Найти ведьму быстрее. Было бы. Если бы не твердолобость Бестужева, с невозмутимым лицом складывающего аккуратно свернутые пары носков в рюкзак.
— Я всё ещё считаю, что проще добраться до ведьминых пожитков, чем начинать с малахитницы. — Скосив взгляд на друга, Слава свернул толстовку и налег на натужно сипящую нитями сумку. Места в ней не хватало, скомканная груда вещей занимала возмутительно много пространства. Замок заело, молния угрожающе оттопырилась и Елизаров понял, что она разойдется, стоит ему дернуть язычок вперед. Нервно дернув сумку ближе, он одним резким движением вывернул всё содержимое на кровать, позволяя разноцветному вороху шмоток застыть зловещей горой на простынях. Наблюдающий за ним через дверной проем, Бестужев бессовестно улыбнулся и вернулся к зубодробительно монотонному складыванию.
Майка к майке, рубашка к рубашке. Елизаров считал его педантичность ненормальной. Так психопаты и маньяки поворачивают зубную щетку в стакане всегда в одну сторону щетинками. Ну не может душевно здоровый человек столько времени посвятить организации собственного пространства. Тем более мужик. Собственная пожеванная и смятая одежда заставляла сатанеть — рукава оказывались вывернутыми, цеплялись друг за друга и за свободные петли пуговицы, при складывании плотных джинс одна штанина оказывалась короче другой. У носков не доставало пар. Если бы не голос Бестужева, отвлекающего от самобичевания и ненависти, он бы сжевал одного из одиночек в бурном порыве гнева.
— Может и проще. Но не логичнее. Если малахитница действительно может выполнять желания и сможет снять порчу, то зачем нам раскапывать… Чернаву. — Имя ведьмы Саша произнес нехотя, вытолкнул из себя с приливом отвращения. Периферия зрения отметила, что друга сильно передернуло.
— Если нет? Она ведь ещё больше будет разлагаться. Работенка не из приятных.
Нашлась пара носку. Собственный радостный вопль ударил по перепонкам, Елизаров смотал круглый кулек, чтобы запихать в боковой карман сумки к зубной щетке и пасте.
— Слава, она разлагается там больше года. Сомневаюсь, что пара дней может усугубить процесс. Хуже там быть уже не может, мы замараемся по самую шею. — С громким звуком закрылась молния на сумке Бестужева, сконцентрированный задумчивый взгляд побежал по строчкам в блокноте. Убедившись, что с одеждой и медикаментами он разобрался, парень кивнул своим мыслям, зашагал к столу. На деревянной столешнице громоздились консервы тушенки и поллитровые стеклянные банки с корнишонами, грибными солянками. Убеждая друга, что засолки им в дороге необходимы, а на одном мясе за несколько дней он или изгадится, или свихнется — Елизаров почти впал в девичью истерику. Но победил.
Слова Саши были разумны, но дорога, которая раньше так воодушевляла его, цель, которая тянула вперед за холку и не давала опустить руки, неожиданно напугала. Елизаров старался держать свою голову пустой, хладнокровно давил любое забравшееся в черепную коробку «если». Потому что сомнения могли свести сума. Самое страшное, что могло его настигнуть сейчас, нервно запихивающего трусы в сумку в избушке посреди Козьих коч — неопределенность. Паскудная, тягостная, она тянулась и тянулась. Взобралась на его загривок в ту лунную ночь, когда Софья подтвердила существование малахитницы и согласилась указать дорогу. Сомнение гарцевало по обнаженным нервам, так сильно давило на сердце и выкручивало нутро, что потели ладони и пересыхало в глотке. Казалось, ещё немного и его вывернет прямо на деревянный пол.