— Раздевайся.
Неловко переминаясь с ноги на ногу, Бестужев молча кивнул, стянул через голову байку. В дверном проеме, ведущим в комнату Славика, появилось вытянутое возмущенное лицо. Елизаров не перешагивал толстую соляную линию вдоль порога, но было ясно: он ловит каждый звук, каждое движение в общей комнате.
— Ему всё снимать надо?
Взявшийся за ремень джинсов, Саша иронично изогнул бровь, с громким щелчком расстегнулась пряжка и взгляд Елизарова неодобрительно прищурился. Бестужев невозмутимо пожал плечами. Если сейчас Агидель скажет, что он должен вбить себе в череп гвозди и воткнуть иглы в глотку — он так и поступит. Никакой из обрядов не пугал так сильно, как жизнь с любовной одержимостью. Да, страшно, но иначе — ещё страшнее.
Она выводила всё новые и новые линии на полу, пересекала острые углы, совсем скоро от круга, словно лапы от жирного тела паука, пополз в стороны магический узор. В завитки встали черные свечи, изогнулись, жадно принимая соскакивающий со спички огонь. Сосредоточенная ведьма невозмутимо пожала плечами:
— Догола. Оставит майку — приворот зажмется в грудину, защемит сердце. Оставит штаны или трусы — никто кроме Катерины в нем страсть больше никогда не вызовет. Он должен очиститься, переродиться. А рождаются все нагими и беспомощными. — Возмущенно открылся Славкин рот, бегло взглянув на него, девушка весомо добавила, — начнешь мне под руку каркать, я, как и обещала выкину тебя из избы.
Промолчал, сделал шаг назад, утопая в тени. Видно, получил свой инструктаж и с трудом выбил себе возможность присутствовать.
— Что бы ты не увидел, не шевелись. Будет больно, я не могу сказать, насколько, подобных чар я не творила. Но ты держись, хорошо? Это недолго. — В её широко раскрытых глазах виднелся испуг и решимость, лицо побледнело так, что веснушки стали казаться почти черными, безобразно яркими.
Хорошо протопленная изба не давила холодом, но по коже рассыпались трусливые мурашки, приподняли каждый волосок. Опустив глаза на прикрывающие член руки, рыжая скептически усмехнулась, указала на пол в центр круга.
— Ложись.
Наклонилась, разводя руки Бестужева широко в стороны, прикрыла глаза, усмиряя дыхание, а затем запела.
На незнакомом языке, скручивающим внутренности спазмом. В руке оказалась первая игла. Повела кровавую царапину вдоль виска, невесомым завитком к глазу, скакнула к переносице. Он не чувствовал боли, адреналин гнал кровь так оглушительно громко, так яростно плясали огни свеч, бросая хоровод бликов, что в глазах начало рябить.
Бестужев заметил их не сразу: уродливые, скрюченные, низкие и высокие, тощие и заплывшие склизкими жирными складками. Бесы лезли из всех углов, проступали сквозь тени, щемились из подполья, трещали крышей. Стонали, выли и верещали, они требовали вернуть им обещанную жертву, тянулись к кругу скрюченными лапами. Из широко распахнутых пастей тянуло гнилью и протухшим мясом, с острых зубов капала вязкая слюна. А во взглядах дикий голод. Необузданное желание. Если бы не тонкая игла в руках ведьмы, Бестужев вскочил, ринулся искать Катю — свою любовь.
Повинуясь мороку, Саша дернулся вперед, попытался встать. И в этот миг игла в ловких пальцах обожгла, воткнулась в кожу лба, голова налилась свинцовой тяжестью, он не сдержался, из-за плотно стиснутых зубов вырвался низкий стон.
Больно. Но это не привычная выворачивающая наизнанку боль, это что-то не физическое — эфемерное. Словно душу бросили на адскую сковородку, а она живая, обнаженная, трепыхается, прилипает боком к раскаленному железу и дергается, выдирая из себя клоки мяса, шипит выливающейся кровью, приподнимается, чтобы снова упасть в жар.
Втора игла в руках, громче, увереннее льется песня. Дрожит пол избы, протяжно стонут хлопающие двери. Лицо Славика пепельно-серое, он цепляется за дверной косяк пальцами, не позволяя двери отсечь комнату от остального дома. Готовый сорваться в любую секунду к ним на помощь.
Голос Агидель становится громче, злее, втыкается раскаленное острие иголки в кожу над сердцем, он не пытается сдержать глухого рычания. Прогибается дугой и резко опадает, намертво прилипает к полу позвонками, закатываются глаза. Больше не видно бесов, перед взглядом — пульсирующий алый. Тонкая голубоватая венка на шее Смоль, нежные губы, выводящие дорожку по его коже к паху. Её запах, её касания. Больно.
— Хватит…
Он готов умолять, ползать на коленях, просто пусть эти мучения закончатся. Пусть ведьма остановится, потому что ещё немного и он просто не выживет. Хочется разодрать грудину собственными пальцами, вытянуть глухо бьющуюся, пульсирующую мышцу, разгоняющую по венам лаву. Бессердечная Агидель не слышит. Не сбивается ровное дыхание, не останавливается песня, в руках — третья игла. Саша пытается отодрать от пола руку, перехватить выводящие узоры пальцы, но тело налито свинцовой тяжестью.
Очередной завиток, игла вгрызается в мясо внизу живота, он больше не стонет — захлебывается надрывным хриплым ревом. От его крика дергается бледный Славик, начинает нервно ходить взад-вперед у порога, сжимаются и разжимаются руки. Но он бессилен, слово, данное Агидель, мешает шагнуть к ритуальному кругу.
А вокруг Бестужева растекается, красит пол темная, горячая кровь. Неправильно. Небольшие уколы и царапины не могут вызвать такого кровотечения — организм словно пытается вытолкнуть заговоренное железо прочь. Иглы раскаляются, краснеют железные ушки, поднимается в воздух запах паленого мяса.
Агидель протягивает руку за гвоздями.
Нервно зажимает рот руками Елизаров, с нажимом проводит по губам и подбородку. Бестужев выглядит слишком плохо, широко распахнутые глаза залиты кровью, волосы слиплись, стали алыми. Хрипло дышит, словно загнанный доходящий до агонии недобитый зверь, старается протолкать воздух в легкие. Цепляется за собственное сознание, Славик видит, как он пытается сморгнуть алую пелену с глаз, как силится стиснуть зубы, чтобы снова начать дышать носом. Эта ночь кажется невероятно длинной, Елизаров почти уверен, что утром на полу останется пустая обескровленная оболочка друга — Саня не выживет.
Широкий замах взлетающей вверх руки, Елизаров малодушно зажмуривает глаза и отворачивает голову. Видит Господь, он не хочет знать, для чего ей эти гвозди.
Глухой стук. Тишина. С первым её ударом обрываются вопли бесов, монстры просто рассеиваются. И в этой глухой тишине её голос становится спокойнее, незнакомое наречие мягче. Открыв один глаз Елизаров увидел, как она голыми руками вбивает гвоздь за гвоздем в пол у распростертых рук, изножья и изголовья.
Дыхание Саши обрывается. Ни вдоха, ни выдоха, немигающий взгляд упирается в потолочную балку. И неожиданно, совсем тихо из груди вырывается вздох облегчения. Он начинает смеяться. Вымученный, тихий и мягкий смех превращается в безудержный хохот — чистое окрыленное счастье, пока остывающие головки игл становятся черными, в ушках застывают липкие дегтярные капли.
Агидель шатается, опускается перед ним на четвереньки, аккуратно выдергивает иголки из кожи.
— Слава, помоги мне достать гвозди и приведи в достойный вид своего друга.
Её слов почти не слышно за неудержимым смехом Бестужева, конец речи Славик распознает по губам. Стремглав, путаясь в ногах и спотыкаясь несется к кругу.
Гвозди вошли так глубоко в пол, что руками вырвать их не выходит, какое-то время Елизаров копошится в сундучке Ждана, забытом в сеннике, пока не находит гвоздодер. Полу расплавленные, они обжигают кожу пальцев, а Агидель спокойно берет их из подрагивающей ладони, возвращается к столу.
Пока Славик тянет кадку с водой Бестужеву, она садится за стол, устало перекидывает волосы на одну сторону и склоняется над бутылью. В горлышко опускаются иглы и гвозди, засыпается соль и земля. Когда настает черед воды, ведьма подносит её к губам, начинает нашептывать. И слова её магическим свечением пускают рябь по водной глади, подсвечивают миску.
«Вода-водица, чистая ключевая силушка, впитай соль, силушку землицы. Вы, две силы природные, станьте одной, всё зло в себя впитайте, злой морок поглощайте, яд бесовской любви забирайте. Слово моё — замок. Пусть будет так.»
Залилась в бутыль вода, закрылась пробка, отсекая избу от золотистого свечения, сверху Агидель запечатала её воском. Попытавшись подняться, ведьма завалилась назад, так и осталась сидеть на стуле, устало прикрывая глаза.
— Поднимайся, Саша, одевайся. Тебе нужно закопать эту бутылку на могиле Чернавы и провести на ней ночь. Славик, проведи его.
Бестужев успел взять себя в руки, смыл с себя бордовые разводы, зачесал назад залитые кровью липкие волосы.
Пустота. Пустота внутри позволяла дышать так ровно, так спокойно… Впервые рой мыслей не жалил, он легко мог увести внимание от образа Кати. Вот он представляет её у колодца, а через секунду волен думать о спелой землянике, растущей за домом Ждана и Зарины.
Славик неуверенно кивает, видно, что он не хочет оставлять ведьму одну. Совсем ослабшая, Агидель склонила голову на руки, улеглась на столе, прикрывая глаза. Не спит, видно, что мается, что чары дались ей с трудом. Дыхание, словно у маленькой птички — быстро и поверхностно приподнимает грудную клетку, ресницы мелко дрожат.
Саша не узнает собственного голоса, в нем искрится чистое безудержное счастье.
— Я дойду сам, помню дорогу. — В два шага подходит к Агидель, становится на колени, чтобы упереться лбом в свободно свисающую со столешницы кисть. — Спасибо тебе, не знаю, чем могу с тобой расплатиться…
Уголки губ изогнулись в улыбке, рыжеволосая слабо пошевелила пальцами, скользнув по его переносице:
— Я напишу тебе список требований, ещё пожалеешь, что не искал падкую на деньги бабку.
Глава 15
Дверь за пошатывающимся Бестужевым закрылась почти бесшумно. В этот же миг Агидель метнулась к пустому ведру, стоящему у печи. Короткие мучительные спазмы, тяжелый стон, переходящий в хриплый вдох. Она совсем не ела, желудок не смог выжать ничего, кроме едкого сока. И она задыхалась, склонялась ниже снова и снова, старалась выдрать клок воздуха, вдохнуть глубже между приступами рвотных позывов. Побелела натянутая на костяшках кожа, когда Агидель попыталась подняться, опираясь на острые края ведра. Ведьму повело, и она сдалась, замерла на полу, посиневшие губы мелко дрожали.