Майор еще раз внимательно перечитал написанное. Вроде бы получилось гладенько. Постарался ответить на все вопросы, какие могли бы возникнуть у командования «Абвера». От группы, которая сумела зацепиться на такой важной стратегической территории, просто так не отказываются. Это будет первый случай, когда немецкие агенты сумели радировать с Вологодчины. Только за последний год в область было выброшено около двадцати групп, но ни одна из них не сумела продвинуться дальше Вытегры.
Сложив текст радиосообщения вчетверо, Лев Федорович сунул его в конверт и тщательно заклеил, после чего, как того требовали инструкции, приложил печать, записал сведения о составлении радиограммы в рабочий журнал и поставил точное время. Теперь это письмо в работе, оставалось отправить на утверждение в Москву. Поднявшись, он взял письмо и зашагал в шифровальный отдел, находившийся в противоположном конце коридора.
Небольшую комнатку занимали четыре человека: старший лейтенант Морозов, начальник отдела и трое сержантов (его помощники). Когда Волостнов вошел в комнату, подчиненные дружно, шаркая стульями, поднялись.
– Вот что, Игорь, – сказал майор, посмотрев на Морозова, – зашифруй это письмо и немедленно отправь его в Москву. Сделай приписку, что дело весьма срочное и что я жду ответа в самое ближайшее время. – Немного тише, словно бы размышляя вслух, добавил: – Хотелось бы, конечно, получить ответ часа через два.
– Сделаю, товарищ майор!
– Как только будет ответ, немедленно доложишь!
– Есть, доложить немедленно! – с юношеским задором отозвался лейтенант.
Одобрительно кивнув, Волостнов покинул отдел.
Шифровку от начальника Вологодского управления майора Волостнова Ермолаев получил без пятнадцати шесть. Сообщение было написано грамотно, весьма аккуратно. В нем не было ничего такого, что могло бы насторожить немцев или хоть как-то озадачить. Чувствовалось, что майор Волостнов тщательно выверял каждое слово. Пожалуй, именно так бы написал диверсант, сумевший закрепиться на советской территории. Осторожничает, осматривается, не делает ничего лишнего, а когда, наконец, убеждается, что находится в безопасности, то потихонечку выбирается из норы и начинает действовать.
Поднявшись к майору Тимофееву, находившемуся этажом выше, Ермолаев, коротко постучавшись, вошел в кабинет:
– Разрешите, товарищ майор?
За прошедшие шесть месяцев Центральный аппарат контрразведки четырежды пытался затеять радиоигру с немцами. Первая, состоявшаяся в сентябре сорок первого года, которую в контрразведке именовали «Викинг», прервалась после третьего радиосообщения. У советской контрразведки были серьезные основания полагать, что перевербованный немецкий агент, в прошлом есаул атамана Краснова, был не до конца откровенен, так что его расстреляли сразу же после провала операции.
В середине октября в Подмосковье на явочной квартире была задержана группа диверсантов с радистом. Диверсантов, оказавшихся невероятно идейными, после короткого разговора осудили на длительные сроки заключения, а вот радист проявил интерес к сотрудничеству. Им оказался бывший боец Красной армии, попавший в плен в первые дни войны. После краткосрочного обучения в школе радистов в местечке Вяцати неподалеку от Риги он был отправлен в свою первую командировку под Москву, где и был захвачен бойцами службы безопасности. Несмотря на большие ожидания от предстоящего радиоэфира, связь прекратилась сразу же после первого сообщения. После серьезного расследования сделали вывод: была допущена существенная ошибка – радиосообщение проводилось из комнаты начальника Управления, и немцы сумели запеленговать сигнал.
Третья попытка затеять радиоигру с «Абвером» состоялась в начале декабря. Тогда была обезврежена большая группы диверсантов, сброшенных под Ленинградом. Отряд НКВД попытался их обезоружить, но встретил яростное огневое сопротивление. Пришлось применять жесткие ответные меры, и из отряда в пятнадцать человек остался всего лишь один. Надо же было случиться такой удаче, но этим человеком оказался радист. Поставленный перед выбором: принять участие в радиоигре и жить дальше или быть расстрелянным как изменник Родины, он предпочел первое. В тот раз удалось отправить три радиограммы, после чего связь также провалилась. Трудно сказать, что именно произошло: не то контрразведка «Абвера» сумела перепроверить отправленную дезинформацию и догадалась, что радист работает под контролем военной контрразведки, не то радист не был до конца откровенен и передал в одной радиошифровке кодовое слово о своем задержании, но, так или иначе, радиообмен был прекращен. Этот случай оказался особенно досадным: контрразведчики полагали, что связь уже укрепилась, о чем было доложено в Генеральный штаб, и командующие связывали с этим каналом серьезные надежды.
Было еще несколько попыток начать радиоигру, даже пробовали вместо диверсанта-радиста ставить своего, грамотного специалиста, способного подстроиться под чужой подчерк радиопередачи, но «дыхание» у таких взаимоотношений было коротким, а в остальных случаях разведка «Абвера» даже не удостоила ответом.
Поэтому сейчас к задержанию радиста в Центральном аппарате контрразведки отнеслись весьма серьезно – представлялся хороший случай вновь попытать удачу.
– Проходи, – сказал майор Тимофеев. – Что у тебя?
– Только что получил сообщение от майора Волостнова. Немцы ответили на радиограмму Аверьянова. Интересуются, почему группа так долго не выходила в эфир. Это текст радиограммы для ответа, Волостнов просит утверждения.
Петр Петрович Тимофеев родился в Петербурге в семье железнодорожного служащего. В органах государственной безопасности начал служить с девятнадцатого года командиром взвода особого батальона при финской ЧК. Затем получил назначение на Украину, где дослужился до начальника третьего отдела государственной безопасности Украинской республики. С этой должности был переведен в Центральный аппарат государственной безопасности. Не затерялся и здесь – возглавил первый отдел Второго управления НКВД. Его отдел был ориентирован исключительно на Германию, за что получил название «немецкий», неудивительно, что Тимофеев был одним из первых, кто взялся за разработку радиоигр.
Петр Петрович внимательно прочитал составленное радиосообщение и поднял взгляд на Ермолаева:
– И каким будет твое мнение?
– Кажется, немцы клюнули. Пора затевать радиоигру.
– Так и сделаем, – одобрительно кивнул Тимофеев.
Петр Петрович был хорошо знаком с майором Волостновым. Несколько раз они пересекались на общих мероприятиях. У Тимофеева о нем сложилось собственное мнение: толковый грамотный офицер, умеющий просчитывать каждый шаг. Тот самый случай, когда можно было сказать, что человек просто создан для службы в государственной безопасности.
Еще раз перечитав предложенный текст радиограммы, Тимофеев не нашел ничего такого, что могло бы насторожить германскую разведку, и размашисто под ней подписался: «Утверждаю. Приступить к исполнению немедленно».
– Оставим сообщение, как есть… Когда будешь разговаривать с Львом Федоровичем, обязательно передай ему от меня привет. И пусть заходит в гости, нечего стесняться!
– Передам, товарищ майор!
Утверждение из Москвы пришло менее чем через два часа. До ближайшего радиоэфира оставалось пятнадцать минут. Вполне достаточно, чтобы настроить рацию на нужный диапазон и передать радиосообщение.
Подняв трубку телефона, Волостнов поинтересовался:
– Комната для радиосообщения подготовлена?
– Так точно, товарищ майор, – раздался бодрый голос младшего лейтенанта Когана.
– Я сейчас спускаюсь, будь там.
Положив телефонную трубку на аппарат, Лев Федорович вытащил из стола шифровальный блокнот в красной обложке, вышел из кабинета и, пройдя длинный коридор, спустился по лестнице, что вела во внутренний двор, где размещался следственный изолятор НКВД.
Здесь было столь же строго, как и на режимном объекте. Во дворе несла службу усиленная охрана. Вход через тяжелую металлическую дверь, у которой вооруженный автоматом стоял караул.
Заметив вышедшего начальника Управления, бойцы охраны приосанились, демонстрируя служебное рвение. Волостнов, едва кивнув в знак поощрения, терпеливо подождал, когда боец отомкнет массивную дверь длинным толстым ключом, и вошел в широко распахнутый проем, дохнувший застоявшей сыростью.
Коридор, как того требовали инструкции, был поделен металлическими решетками на несколько отсеков. Михаил, как особо ценный сиделец, был помещен в дальний конец коридора в одиночную камеру. Выглядела она просторнее остальных, в ней было чуть больше света, одеяло чуть потолще, слегка помягче подушка. Но все эти «чуть-чуть» в сравнении с другими «хатами» представлялись едва ли не «люксовым» номером.
Боец роты охраны, отставая на шаг, сопровождал майора Волостнова, выглядевшего сосредоточенным и хмурым. Держался заметно в стороне, опасаясь, что начальственный гнев может обрушиться на его бесталанную голову.
Лев Федорович подошел к камере, в которой находился Аверьянов, и распорядился:
– Открывай!
– Есть! – живо отреагировал боец.
Тотчас отыскал в тяжелой связке нужный ключ и открыл дверь, протяжно скрипнувшую.
Увидев вошедшего майора, Михаил поднялся и застыл у стола, на котором стояла кружка с недопитым чаем, здесь же лежал кусок черного хлеба. Никаких излишеств. Тюрьма НКВД – не лагерь для военнопленных, но и не курорт, так что арестантский быт сиделец должен почувствовать в полной мере.
– Побудь за дверью, – сказал майор бойцу охранения, давая понять, что разговор пойдет не для посторонних ушей.
– Есть! – Четко развернувшись, тот вышел, предусмотрительно оставив дверь немного приоткрытой.
– Ответил твой Петергоф, – сказал Волостнов.
– Он мне доверяет, – широко улыбнулся Аверьянов. – Где-то я ему обязан… Не окажись он подле расстрельной ямы, меня бы сейчас не было.
– Может, и доверяет, но кое-какие сомнения у него все-таки имеются, раз спрашивает, что вы делали целую неделю и почему не выходили на связь? Наша задача убедить немецкую разведку в том, что все проходит в штатном режиме. Ты меня хорошо понимаешь?