– Помнишь, я тебе обещал, что ты увидишь Марусю? – Волостнов остановил тяжеловатый взгляд на Аверьянове.
– Помню, – глухо отозвался тот. – С ней все в порядке?
– Жива, не переживай. Сейчас мы поедем к ней. Увидишься… Даю вам для общения три часа. На первый раз вполне достаточно, чтобы поговорить и поделиться пережитым. Если все пройдет благополучно, через пару дней приедем еще раз. А там, как Бог рассудит. Может, и дальше будете вместе.
– Лев Федорович, даже и не знаю, как вас благодарить!
– Не нужно ничего говорить, это тебе некоторое вознаграждение за то, что ты сейчас делаешь.
– Я делаю то, что должен, искупаю свою вину перед Родиной.
– Все так… Но мы еще должны оставаться людьми. А потом, мы понимаем, что тебе работать будет куда труднее, если ты ее не увидишь. Знаем, что ты не склонен к глупостям, но все-таки хотелось бы тебя предупредить, чтобы ты не делал ничего такого, о чем потом пришлось бы очень сильно пожалеть. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Как никто, Лев Федорович, не переживайте, все будет хорошо.
– Именно это я и хотел от тебя услышать. Если так, тогда поехали. – Майор поднялся. Михаил продолжал сидеть. – Ты чего? Уже не раздумал ли?
– Я сейчас, товарищ майор. Только ноги чего-то не слушаются. Затекли, наверное… – Тяжело поднявшись, Аверьянов заковылял к двери.
– Ну, чего ты? – укорил его Волостнов. – Не хватало, чтобы ты в моем кабинете свалился. Что тогда обо мне подчиненные подумают? Что я своих подопечных избиваю? – невесело буркнул начальник Управления.
Вышли в гулкий коридор, и Аверьянов в сопровождении караульных зашагал в сторону выхода. У открытой двери, щурясь на яркое солнце, остановился.
– Чего застыл? – притворяясь сердитым, произнес Лев Федорович. – Садись в машину. – Показав на подошедшего Елисеева, сказал: – Возьмем его за компанию. Должен же за тобой кто-то присматривать, – и, повернувшись к капитану, добавил: – Для всех остальных в Управлении у нас оперативное мероприятие. Уяснил?
– Так точно, товарищ майор! – широко улыбнулся тот.
Время было раннее, но город уже давно пробудился. На дороге нервно просигналил рейсовый автобус, подгоняя трехтонный крытый грузовик. А на перекрестке пожилая женщина, закутанная в длинную темно-серую шаль, что-то выговаривала долговязому подростку в белом кроличьем треухе, понуро поглядывавшему на нее. У одного из домов, сильно припадая на правую ногу, дворник лет сорока пяти усердно разбивал на тротуарах длинным ломом лед, а вдоль самой обочины громоздкими сугробами возвышались кусты акаций, припорошенные мохнатым снегом. У самого подъезда ненадолго сошлись две немолодые женщины, видно, старые приятельницы, о чем-то коротко переговорив, устремились по неотложным делам, каждая в свою сторону.
Город жил своей размеренной жизнью, не довоенной, конечно, – уж слишком безлюдными оставались улицы, – но и прифронтовым его не назовешь. С недавнего времени Вологда стала глубоким тылом.
Съехали с главной дороги в коротенький переулок, по обе стороны от которой стояли тонкоствольные замерзшие тополя и растопыренными колючими ветками протыкали посеревшее неприветливое небо. Проехав в самый конец, остановились у небольшого здания – наполовину кирпичного, наполовину деревянного.
– Все, приехали, вылезай! – поторопил майор Волостнов.
Аверьянов отомкнул дверцу и неуклюже выбрался из салона.
– Маруся там? – спросил он, пряча лицо.
Проявляя такт, Лев Федорович старался не смотреть на разволновавшегося Михаила: ковырнул носком сапога слежавшейся снег и беспристрастно ответил:
– Она тебя ждет. Не переживай ты так… Чего стоим? Идем!
Поднялись на лестничную площадку последнего этажа. Через небольшой оконный проем со стеклом, больше напоминавший амбразуру, пробивался тусклый свет, освещая часть деревянной лестницы.
– Вот эта дверь… И долго мы еще тут стоять будем? Звони, давай! – обратился к Михаилу Волостнов.
Аверьянов надавил на кнопку звонка. В глубине квартиры, приглушенная входной дверью, послышалась прерывистая трель. Дверь через минуту открылась, тусклая лампа осветила Марусю. На ней был легкий ситцевый халат, едва прикрывающий колени. Широкий воротник прятал высокую грудь, поверх которой на тонкой веревочке висел серебряный простенький крестик. При виде посторонних мужчин она инстинктивно принялась поправлять отвороты халата. В какой-то момент руки застыли у самого горла, и она, не в силах оторвать взгляда от Михаила, стоявшего в сторонке, прошептала:
– Боже мой, боже мой… Это ты?!
– Я, Маруся…
Привалившись плечом к порогу, женщина медленно стала сползать на пол. Михаил шагнул вперед и поддержал ее за руку, стал гладить по волосам, приговаривая:
– Маруся, ну чего ты! Все позади. Пошли в дом.
– Мишенька, живой!.. Я так ждала. Знала, что ты живой! Ведь ты же не мог меня так оставить.
– Ну, конечно же, живой, что со мной будет, – бодрился Аверьянов.
– Мне снилось, что тебя расстреляли. Засыпали землей, – плакала Маруся. – Я тебя зову, ты землю разгребаешь и на мой голос выходишь.
– Успокойся, Маруся, это всего лишь сон.
– Чего же мы здесь стоим? Проходите, – через слезы улыбнулась она и, взяв Михаила за руку, потянула за собой.
Следом прошел Волостнов, немного смущенный. Ободряюще улыбнулся Михаилу, хлопотавшему подле Маруси, а потом, показав на часы, негромко сказал:
– У вас три часа. А мы на улице пока побудем… Чего стоим? Выходим!
Аверьянов едва кивнул, подождал, когда за Волостновым и Елисеевым захлопнется дверь, и, уже не таясь, не стесняясь нахлынувших чувств, раздиравших грудь, прижал Марусю к себе:
– Милая, родная, как же я ждал этого дня! Я знал, что он обязательно случится. Знал, что мы будем вместе.
По лестнице простучали две пары удаляющихся сапог. Маруся негромко плакала. Близость и тепло любимой женщины успокаивали. Как-то мимоходом подумалось о том, что большего счастья он никогда не испытывал. Все, о чем Михаил только мечтал, о чем постоянно думал, казавшееся далеким и несбыточным, свершилось. Теперь, когда они были вместе, он понимал, что ради следующей, пусть даже очень короткой встречи он отважится пойти на самое суровое испытание.
– Господи, я думала, что больше не увижу тебя. Думала, как же тогда жить дальше… Как ты похудел, – провела Маруся ладонью по его истощенному лицу. – Несладко тебе было.
– Просто не всегда успеваю позавтракать, – отшутился Михаил, – оттого и похудел.
– Ты все шутишь!
– Ничего, я еще потолстею.
– Как же я хочу, чтобы ты со мной был рядом. Всегда! Это возможно? – с некоторой тревогой спросила она.
– Возможно. Но думаю, что не сейчас.
– Миша, я о тебе ничего не знаю, ты как будто бы стал другим. Расскажи о себе, как ты жил все это время, – попросила Маруся.
– Нет, милая, я прежний. Идет война… Рассказывать тяжело. За время нашей разлуки не было часа, чтобы я о тебе не вспоминал. Скажу одно… я выжил только потому, что знал, ты меня ждешь и обязательно встретишь. Я торопил нашу встречу каждый день, каждую минуту. Ради нее я через многое прошел, а еще больше пережил. Когда-нибудь расскажу о себе все, но это потом, а сейчас просто хочу на тебя смотреть. Я всегда помнил, что ты очень красивая, но до этой минуты даже не подозревал насколько. Рядом с тобой я просто чувствую себя убогим. Меня охватывает ужас при мысли, что ты можешь исчезнуть из моей жизни.
– О чем ты таком говоришь, родной, мы не для того встретились, чтобы расставаться… Пойдем в другую комнату.
Поднявшись, Маруся взяла Михаила за руку, потянула за собой и закрыла дверь на ключ…
…Время торопило. Из отведенных трех часов оставалось всего-то двадцать минут. Мысли о разлуке казались невыносимыми. Еще страшнее было подумать о том, что встреча с Марусей может никогда больше не повториться. Стараясь не выдать свое состояние нарастающей болью, Михаил улыбнулся, потрепал ладонью Марусю по щеке и стал одеваться. Натянув гимнастерку, подошел к окну. На улице на прежнем месте стояла «Эмка». Водитель и капитан Елисеев курили и о чем-то разговаривали.
– Обещай мне, что ты вернешься, – потребовала Маруся.
– Обещаю, родная.
– Ты меня не обманываешь? Я ведь только сейчас поверила, что мы будем вместе.
– Скажи, разве я тебя когда-нибудь обманывал?
– Этого не было, – покачала головой Маруся.
– Все так… А теперь мне нужно идти.
– Когда ты придешь в следующий раз?
– Скоро.
– Расскажешь, что произошло с тобой?
– Обязательно.
Застегнув шинель, Михаил подошел к Марусе и крепко прижал к себе. Некоторое время держал ее в объятиях, чувствовал, как она прижимается к нему все сильнее и не желает его отпускать.
– Все, мне нужно идти, – аккуратно расцепил он объятия.
Стянув с пальца серебряное колечко, Маруся протянула его Михаилу:
– Возьми… Как только захочешь меня увидеть, достань его, и я буду с тобой рядом.
– Я тебе его верну, когда мы будем вместе навсегда.
Михаил взял колечко, бережно запрятал его в карман гимнастерки и вышел в соседнюю комнату. Кирилл продолжал сидеть в том же самом углу и сосредоточенно расставлял солдатиков, проснулся в колыбели и младший, смотрел в потолок и оживленно шевелил руками. Как доброму знакомому улыбнулся беззубым ртом проходящему мимо Михаилу и неожиданно заголосил, подзывая маму.
Михаил вышел из подъезда, на душе было тяжело, такое ощущение, что расставались навсегда.
– Ну, как прошло свидание? – хитро улыбнулся капитан.
– Маруся сказала, что будет меня ждать.
– Вот и ладушки, а нам сейчас нужно работать. Давай, садись!
Пробыл в камере всего-то несколько дней, а уже появилось «чувство угла». Человек ко всему привыкает, даже, казалось бы, к самому противоестественному – неволе. Красные каменные стены, затертые многими спинами сидельцев, воспринимались едва ли не как родные. А еще грела мысль, что любимая не где-то за тысячу километров от него, а совсем рядом – через две улицы и три переулка, а значит, их встреча еще состоится не однажды, и он со своей стороны сделает для этого все возможное.