Искупление злодейкиКира Иствуд
Пролог
Элиза
Храм разрушен. Захвачен.
В залах царит запустение.
Воздух пропитан гнетущим запахом смерти. Он пробирается в лёгкие и оставляет во рту привкус металла.
Пустынные залы завалены окоченевшими телами. Ветер гуляет под унылыми сводами высокого потолка… Из разбитых окон уже налетел снег и скрыл под белым полотном посиневшие мёртвые лица.
Мне не нужно смотреть, чтобы знать — среди этих груд — изломанное тело моей соседки. Её улыбка, полная надежд, теперь погасла. Где-то рядом с ней лежит её возлюбленный. Он дрался до конца, но погиб, как и все.
Если оглянуться, можно встретиться взглядом со стеклянными глазами старшей смотрительницы храма. Больше она ни на кого не крикнет и не ударит хворостиной. Но как бы жестока она ни была, я никогда не желала ей смерти.
Там — среди мёртвых — солдаты, что защищали обитель от ледяных монстров. А ещё — пациенты, которые так и не успели залечить раны. И много-много лиц, чьи имена крутятся на языке.
Над головой раздаётся грубый мужской смех.
Скаля звериные зубы, вражеские солдаты тащат меня по холодному полу и обсуждают, как вечером будут праздновать победу. Сколько запасов провизии нашлось на складах обители. И как много бочек с вином, они намерены сегодня опустошить.
На меня они обращают не больше внимания, чем на снег под ногами.
Им плевать, что мои колени разбиты в кровь, что зелёная мантия младшей служительницы порвана, а со ступней давно свалились туфли.
А ещё — они совсем не замечают странностей.
Например, того, что хотя слабой молодой служительнице полагается кричать от страха — я молчу и не сопротивляюсь. Вместо этого сдуваю с глаз золотистые локоны и устало вздыхаю, с некоторой скукой поглядывая кругом. Мой сердце стучит так спокойно, словно меня мало волнует то ужасное, что происходит.
…так и есть.
Ведь всё это случалось со мной уже сотни раз.
И уж на сто первый я привыкла — и больше не кричу, не рвусь и не умоляю пощадить. И даже мёртвые тела теперь не вызывают тошноты. Окружающая разруха действует на меня не более, чем картонные декорации на сцене уличного театра. Повиснув на руках солдат, я просто жду, когда всё закончится, и я смогу спокойно доспать остаток ночи без дурацких кровавых видений.
Хоть бы на одну ночь оставили меня в покое.
Но эти бездновы сны приходят каждый день!
Стоит положить голову на подушку и погрузиться в сон — попадаю сюда — в разрушенную обитель. В грубые руки солдат, которые тащат меня по коридору, продуваемому всеми ветрами. Вот и сейчас сквозняк холодом кусает шею.
Спрашивается, обязательно ли было бить все окна?
И неужели, когда кругом столько трупов, нужно говорить о еде и вине? Хоть бы сначала освободили коридоры. Воняет же! Одним словом — оборотни! Неотёсанные, грубые, помешанные на войне существа! А тем временем сон переходит в финальную стадию — к которой привыкнуть уже куда сложнее.
Распахнув дверь, солдаты затаскивают меня в главный зал и швыряют на холодный пол.
Хотя это сон, но удар отдаётся тупой болью в коленях. Я упираюсь ладонями в каменные плиты. Делаю глубокий вдох.
Я ещё не осмотрелась кругом, но уже знаю, что там.
Разрушенная святыня. Разбитые чаши. Перевёрнутый алтарь. А над всем этим хаосом возвышается трон, на котором по приданию позволено сидеть лишь многоликому богу.
Но будто издеваясь над всем светом, сейчас на нём восседает захватчик нашей обители. Ледяной монстр пустоши.
Сколько бы раз ни оказывалась перед ним, тело всегда леденеет, а сердце ускоряет бег, как если бы всё происходило по-настоящему. Лишь он — тот, к кому я не могу привыкнуть. Может, дело в подавляющей ауре силы, которая исходит от чудовища? Или в том, что именно он — тот, кто во сне обрывает мою жизнь?
Я не смотрю на него, но образ сам всплывает в памяти.
Зверь этого оборотня — снежный барс. И хищные черты зверя проступают в движениях мужчины, в его чертах, в его голосе. Он выше меня почти на две головы, а рукой запросто переломит спину взрослой лошади. Его глаза — насыщено-синие — зловеще светятся в сумраке зала. Взгляд холоднее самой беспощадной стужи. Чёрные волнистые волосы достают до плеч, в них виднеются редкие белые пряди, будто мужчину благословила сама вьюга. Рваный шрам пересекает скулу, придавая жестокой красоты его лицу.
— Арх Дейвар! Цурам! — по-военному здоровается солдат. В его голосе уважение и даже обожание. Ни следа недавнего издевательского смеха. — Вот, нашли беглянку.
Тишина.
Тишина.
Тишина.
А потом — чудовище пустоши встаёт. Спускается ко мне. Его шаги едва слышны — потому что оборотни всегда двигаются тихо, будто звери на охоте. Но его выдаёт скрип снега, налетевшего через разбитые окна.
Сердце у меня стучит барабаном. Отдаётся в ушах нескончаемым гулом.
И когда я распахиваю глаза — то тяжёлые военные сапоги чудовища уже перед моим лицом. Я знаю всё, что он скажет дальше. Знаю и готовлюсь сопротивляться!
Может, получится хотя бы сегодня?
— Посмотри на меня, — приказывает чудовище.
«Нет! Не буду подчиняться! Не подниму головы!» — думаю я. Но его голос — глубокий, рычащий — лишает воли, подчиняет. Он будто забирается в самую душу — царапает, стискивает, шарит в ней и находит тайные верёвочки. Резко дёргает за них, превращая меня в послушную куклу.
Против собственной воли я мучительно поднимаю взгляд. И вздрагиваю, когда встречаюсь с ледяными глазами арх-Дейвара.
Чудовище смотрит на меня сверху вниз. Чёрный зрачок стянулся в крохотную точку, в радужке бушует дикая синева. Во взгляде читается презрение, словно он смотрит на гадкое насекомое.
Я и правда выгляжу жалко. Худая, замызганная, босая, в порванном одеянии служительницы. Испачканная в саже так, что даже золото волос потускнело до уродливо-серого.
— А, это ты, — его слова режут меня, будто клинок палача. — Как там тебя… Элиза? Крыса, что кормила меня гнилью. Если вылижешь мои сапоги, то сможешь прожить до рассвета.
Его слова как ядовитая насмешка.
И так каждый раз!
Я никогда не носила ему никакой гнили. Я вообще его не знаю! Но он в этом сне, очевидно, знает меня.
Холодный пот стекает по спине. Сердце мечется, как птица, попавшая в силки. Тело сковывает инстинктивный страх — древний, как сам мир — такой испытывает кролик, которого настиг голодный волк.
Дрожа, я смотрю на красивое жестокое лицо. Его черты лишены жалости. Глаза не знают сострадания. Эхо равнодушия к моей судьбе царит в каждом хищном жесте мужчины.
— Что ж, — холодно говорит он. — Как хочешь. — И поднимает меч.
Его движением управляет жестокая неизбежность.
Я зажмуриваюсь. Липкий смоляной страх накрывает сознание.
Раздаётся свист. Холодная сталь рассекает мою шею сверху вниз… Сердце захлёбывается стуком. И внезапно всё исчезает.
Я вскрикиваю, сажусь в кровати, хватаюсь за шею с задней стороны. Сердце дико бьётся о грудную клетку. Я судорожно перевожу дыхание. Прячу лицо в дрожащих ладонях.
Это был сон. Лишь сон. Снова и снова. Каждый день…
Святая бездна…
Глава 1
Тем временем где-то в храме
На границе волчьей империи Руанд, неподалёку от морозной пустоши между непроходимыми ледяными скалами, стоит неприступный замок — это храм святой целительницы Ньяры — обитель чистоты. Последний оплот для раненых солдат, несущих службу на неспокойной границе. Пристанище тех, кто ищет искупления для грешной души.
Острые серые зубцы башен тянутся вверх, задевая облака. Стены покрыты толстыми наростами льда, напоминающими чешую древних драконов.
Ещё раннее утро, но у ворот обители уже царит суета.
Мелькают зелёные, чёрные, белые мантии — это служительницы таскают воду, кто-то помогает раненым солдатам слезть с высокой телеги, а кто-то чистит от снега подъезд во внутренний двор, чтобы лошади не увязали в сугробах.
Зимнее солнце ныряет за облака, а потом выскальзывает вновь. Проникает в обитель через окна. Наполняет мрачные коридоры светом, выхватывая из сумрака две фигуры, прижавшиеся друг к другу в тесной нише.
— Тише-тише, ах… Ян… — шепчет служительница Фаира, вздрагивая от ласки сильных мужских рук, одна из которых ритмично двигается под её юбкой, а вторая сжимает девичью грудь прямо поверх блузки.
Тёмные локоны девушки бесстыдно выбились из строгого пучка и налипли на взмокший от страсти лоб. Зелёные глаза подёрнуты пеленой удовольствия.
— Ты такая сладкая, — жарко выдыхает темноволосый мужчина, увлечённо целуя девичью шею. Сам он одет только по пояс, рельефный торс перехватывают свежие бинты. Он оборотень-волк и выше девушки на целую голову, и она выглядит совсем хрупкой на его фоне.
— Янтар… — тревожно бормочет молодая служительница Ньяры, ярко откликаясь на поцелуи. Закусив губу, она выглядывает из-за широкого плеча мужчины и обеспокоенно осматривает коридор.
— Не волнуйся, — рычит оборотень, касаясь её мочки удлинившимися звериными клыками, — здесь никого нет… Кроме одной хорошенькой и очень развратной служительницы, конечно.
— И голодного волка, — хихикает Фаира, а потом вздыхает, когда мужчина начинает страстно и безумно приятно прикусывать её покрытую мурашками шею. — Ах… м-м… П-пойдём лучше на склад, Ян. Если кто-то заметит…
— То ему не поздоровится. Все знают, что отбирать добычу волка — себе дороже.
— Ну да, как же, — её слова дрожат от смеха, который она плохо скрывает. Янтар хитро сверкает золотистыми глазами и вдруг опускается на колени, ныряя под длинный подол строгой синей юбки.
— Ахах, не надо! — взвизгивает благочестивая служительница, а потом запрокидывает голову так, что ударяется затылком о стену, и тяжело выдыхает протяжный стон, полный удовольствия. — Ян… Ты сумасшедший.
Фаира прикрывает глаза, но какое-то странное беспокойство царапает её душу, не давая расслабиться. На всякий случай она снова оглядывается по сторонам.