— Просто замолчи! — выпалила я, чувствуя отчаяние, что перехватывает горло. — И хватит посылать мне эти странные сны!
— Я не при чём. Это отголосок твоей силы, памяти о которой нас лишили. Ты видишь будущее — каким оно будет, если не изменишься прямо сейчас.
— У меня всё идёт хорошо! Скоро я искуплю вину.
— Как скоро?
— Через год!
— Или через два?
— Или через два!
— Или через десять? — издевалось отражение, кривя чёрный рот.
— Да пусть бы и десять!
— Скорее ты просто помрёшь от очередной лихорадки. Прошлая тебя едва не скосила.
— Значит так тому и быть!
— Ну а как же твой список?
— … список? — пискнула я, сжав бинт.
— Да, тот самый список, — издевательски протянуло отражение. — Список тайных глупых желаний. Ты ещё старательно пополняешь его каждый день и прячешь в щель в стене. Там есть и про конфету, и про лето, и даже про любовь. Сегодня ты ведь кое-что туда вписала после встречи с Фаирой. Дайка вспомню… а! Что-то про поцелуи, объятия, стоны и…
— Хватит! — завопила я, чувствуя, как щёки полыхнули стыдом. — Замолчи! Этот список на будущее! Не на сейчас! Сначала я заслужу прощение и…
— Элиза! — раздался вдруг в пристройке женский окрик.
Я подскочила как ужаленная, испуганно уставившись на высокую фигуру в белой мантии, которая разъярённо шла ко мне от дверей.
Белое в обители носила только старшая смотрительница Морелла. И хуже не было беды, чем попасться ей на глаза в момент «греховности». Например… в момент, когда дурацкое отражение выводило меня на очередной бессмысленный спор.
Сейчас довольное — оно растворялось в воде. Зато Морелла уже нависла сверху, заслоняя собою тусклый свет магической лампы, горящей под потолком.
Морелла была оборотнем-росомахой. Высокой — выше любой женщины, какую я только знала. И свирепее самого голодного пса. Её чёрные блестящие волосы были гладко прилизаны и стянуты на затылке в тугой пучок.
Иногда я думала, что именно поэтому Морелла такая злая — из-за этого пучка. Он, должно быть, болезненно тянет кожу. И возможно, из-за него же она никогда не прячет звериные клыки, отчего выражение её острого лица всегда выглядит хищно, будто смотрительница готова вцепиться в чью-нибудь глотку.
Чаще всего — в мою.
— Элиза! — рявкнула она, стиснув моё плечо. Её ногти чуть удлинились и укололи кожу сквозь мантию. Голос женщины зазвучал натянуто-ласково: — С кем ты сейчас разговаривала?
— Ни с кем, — пролепетала я, не в силах справиться с удушающим страхом.
Ветер закачал створку приоткрытой двери. Пронзительно заскрипели петли.
Смотрительницу я боялась. И тем страшнее мне было, чем тише и медленнее она говорила.
— Ложь — это грех, — протянула женщина, заглянув в мои глаза. Её пристальное внимание невозможно было выдержать. И когда я отвела взгляд, она цепко взяла меня за подбородок. — Знаешь, как многоликий бог наказывает лжецов?
— …заставляет их языки гнить.
— Верно, — растянула губы смотрительница. — Так зачем ты испытываешь судьбу? Зачем грешишь, Элиза?
— Нет, я…
— Какую грязную ворожбу ты здесь наводила? Отвечай!
— Я никогда не…
— Ложь! — её ладонь хлёстко ударила меня по лицу, сбивая с ног. Я упала на колени, едва не перевернув корыто с водой. Рука у Мореллы тяжёлая, она всё-таки оборотень.
Щека у меня горела, тело дрожало. «Я заслужила, заслужила», — повторяла я в уме, вздрагивая от обиды и боли. К глазам подкатила влага, а в горле встал удушливый ком.
Но плакать нельзя. Иначе будет хуже.
— Что ты здесь делала, мерзавка?! О чём говорила с демоном?! Или пыталась связаться со своими дружками-культистами?
Я отрицательно помотала головой, не рискуя подняться на ноги. На коленях безопаснее, особенно если опустить подбородок пониже, признавая вину.
В таком положении смотрительница не сможет ударить меня слишком уж сильно…
Развернувшись, Морелла начала бешено сдирать с верёвки настиранные мною бинты. Швырнула их на пол. Вдавила каблуком ботинка, превращая мои труды в грязь. Она так яростно топтала бинты, будто они отравлены.
— Теперь всё это придётся сжечь, — глухо, по-звериному рычала она. — Этого ты добивалась? Или взялась за эту работу, потому что на бинтах кровь? С кровью нравится играться? Что ты задумала, ведьма? Неужто пробудить свою проклятую магию? Ззззнаю я таких, как ты. Хорошо ззззнаю. Ну-ка пойдём!
Схватив меня за руку, она резко потянула вверх, так, что плечо пронзила боль. Я едва успела встать на ноги, как Морелла уже вытащила меня на улицу. Потащила через людный двор, шипя будто змея:
— Ты греховна! Ангельское личико и чёрное нутро. Я насквозь тебя вижу. Вижу, но всё равно хочу помочь. Даю шанс снова и снова. Просто трудись со смирением. Отрабатывай долг с благодарностью и молитвой в сердце. Исполняй несложную работу и забудь демонскую грязь. Но что делаешь ты? Плюёшь в протянутую руку! Тянешься к скверне!
Снег забивается в ботинки, щиплет холодом щекотки. Я как могу быстро перебираю ногами, чтобы не упасть. Потому что, если упаду, смотрительница не остановится — просто потащит по снегу волоком. Я стараюсь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть царапающие взгляды, полные презрения. Кроме служительниц, во дворе есть и солдаты — те, кто прибыл от границы и теперь проходит лечение.
Они тоже всё видят. Всё знают.
Каждый здесь знает, кто я.
Я не слышу, о чём они говорят, но мне мерещится, будто могу различить витающие кругом мысли:
Ведьма.
Зло во плоти.
Преступница. Убийца.
Почему её не казнили? Почему мы вынуждены её терпеть?! Хуже неё никого нет.
Слёзы снова подкатывают к глазам. «Отражение говорило правду, — с горечью понимаю я. — Что бы я ни сделала, никто и никогда не посмотрит на меня иначе, чем с презрением».
Даже я сама не чувствую к себе ничего иного. Мои мысли греховные. Я говорю с демоном. Я желаю любви. Испытываю зависть.
И эти бинты — я стирала их без смирения, а с мыслями, что меня полюбят. Что так я что-то получу взамен. Почему я не смогла промолчать, когда отражение заговорило со мной? Почему я ответила ему, хотя знала, что нельзя?
Снова я всё сделала неправильно. Потому что я сама — неправильная. Сломанная, искорёженная, будто глиняная статуэтка, которая разбилась, а её склеили как придётся, перепутали местами руки и ноги, и голову посадили криво, не той стороной.
Из-за этой неправильности изуродованную статуэтку начала пожирать гниль и плесень.
Как ни чисти — она появляется вновь и вновь.
Морелла это чует.
Она видит меня насквозь.
Знает, что хотя я опускаюсь на колени, всё равно думаю о запретном — о сладкой конфете, о чужой недоступной мне любви.
Сейчас Морелла тащит меня в одиночную каморку, где я буду зажата в тисках четырёх глухих стен. Там, окружённая кромешной голодной тьмой, я должна буду молиться — без еды и воды, до самого утра, чтобы глубже осознать свою греховность.
Но прежде чем она заводит меня в замок, позади раздаётся протяжный стройный гул военных труб.
— Старшая, — спешит уже к нам от ворот помощница смотрительницы. — Прибыли высокие командиры от границы. Требуют открыть врата!
— Так что ты медлишь! — срывая голос, кричит ей Морелла. — Делай, как велят!
Отпустив мою руку, она торопливо разглаживает ладонями своё белое одеяние, на котором из-за меня теперь есть несколько мокрых пятен.
— Иди работай. Что б я тебя не видела, — цедит смотрительница в мою сторону, и, повернувшись, идёт встречать гостей.
И хотя она сказала мне уйти, мои ноги почему-то прирастают к земле.
Странное чувство зарождается в груди: я должна остаться. Это важно.
Я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, что происходит.
Ворота уже открывает привратница.
Тяжёлые створки разводят в стороны солдаты обители, и внутрь въезжает конный отряд. Это оборотни-волки — мощные тела закованы в магические кожаные доспехи, которые мерцают в свете зимнего солнца. К поясным ремням крепятся тяжёлые мечи, такими можно запросто отрубить чью-то голову. Под сёдлами алые вальтрапы с изображением скалящегося волка — символа королевства Руанд.
Заехав во двор, солдаты затягивают следом повозку с железной клеткой. В ней лежит истекающий кровью крупный зверь.
«Снежный барс», — шепчутся кругом.
Я тоже смотрю во все глаза.
Шерсть зверя слиплась от крови, из оскаленной клыкастой пасти паром вырывается частое болезненное дыхание. Но и в таком плачевном состоянии он выглядит величественным… и весьма опасным.
Даже на расстоянии я чувствую его клокочущую яростью ауру… и у меня волоски на затылке встают дыбом. Это не просто зверь — это оборотень. И оборотень огромный — размером ближе к медведю! Если бы его широкие лапы и тело не были стянуты толстой антимагической цепью, он бы наверняка разломал прутья, будто хрупкие ветки.
Клетку протаскивают на середину двора. Следом за ней — красными пятнами по белому снегу — тянется алый след. Раны у зверя серьёзные, если ничего не сделать, он попросту истечёт кровью.
Заворожённая, я скольжу взглядом по чёрно-белой шкуре, по широкой спине, мощной звериной шее… а потом смотрю в его глаза…
И тело будто пронзает молния. Из моих лёгких на миг выбивает воздух
Его глаза яркие, пронзительные, с бурлящей синевой, с кипящей ледяной ненавистью. Жуткие, но… красивые… они мне что-то напоминают. Кого-то. Но память, как нарочно, укрывает знание тьмой. Точно кошмар, что не можешь вспомнить с первыми лучами рассвета.
Служительница разговаривает с капитаном отряда — суровым желтоглазым оборотнем. По поджатым губам я понимаю — Морелле не нравятся новости. Ветер доносит до меня слова:
— …важный военнопленный, остального вам знать не нужно. Через пару недель прибудут из столицы. До этого времени ваша задача проследить, чтобы ирбис не помер — но эта сволочь на редкость живучая. Просто держите служительниц подальше от него. Ради их же блага.