Дальше время замедляется. В императорском дворце почти полночь. Домициан умрет, как предсказал Асклетарион, в пять утра.
С приближением полуночи Домициан пришел в такой ужас, что выпрыгнул из кровати. А на рассвете приговорил к смерти прорицателя из Германии, которого обвиняли в том, что он увидел в молнии предвестие того, что сменится власть. Домициан тогда почесал нагноившуюся бородавку на лбу, пробормотав: «Надеюсь, крови достаточно».
Домициан спросил у слуги, который час.
Как и было запланировано, раб лживо ответил: «Шесть», поскольку знал, что император боится пятого часа. Убедившись, что опасность миновала, Домициан на радостях отправился принять ванну, где старший слуга, Партений, изменил его намерение, сообщив, что пришел некто по неотложному и важному делу, которое не может ждать. Тогда император отпустил спутников и поспешил в спальню — где его и убили.
Nullo fata loco possis excludere, как писал Марциал. Нет такого места, где можно спрятаться от судьбы.
В конце II века н. э. Римская империя еще не пришла в упадок, но, подобно брошенному копью, достигла апогея, и восприимчивый наблюдатель мог заметить, что, поднявшись, она непременно падет. Империя, несмотря на процветание, начала ветшать по окраинам. Даже в самом Риме наблюдалось глубокое и неискоренимое огрубление нравов и вкусов. Мистические культы, представлявшие подтачивающий поток умонастроений в республике и на ранних этапах империи, теперь вышли из тени. В Египте бытовал культ Исиды. Дальше на север поклонялись Великой Матери, а в Персии — непобедимому Солнцу. Культ древнеиранского бога Митры распространялся на запад, проникнув в римскую армию. В Италии и по всей Северной Африке набирало силу христианство.
К концу III века валюта империи обесценилась из-за инфляции, авторитет Рима был подорван неповиновением приграничных племен. Римское государство переняло многие черты восточных деспотий, столь долго презираемых ее гражданами. Взойдя на трон в 284 году, император Диоклетиан, человек грубый, но весьма хитроумный, в начале своего правления милостиво терпел христианскую веру. Когда же позднее он осознал, что христианство стало своего рода государством в его государстве, судорожные попытки императора подавить новое вероучение лишь привлекли к нему внимание благодаря удивительной способности христиан переносить страдания.
Диоклетиан оставил престол в 306 году, и после череды бездарностей, захватывавших и потом упускавших власть, на его место пришел Константин Великий. Император, как повествует его биограф Евсевий, увидел крест, пылавший в небе перед битвой у Мильвиева моста. Христиане поклялись, что их Христос принесет не мир, но меч. И вот явилось доказательство. До того Константин склонялся к вере в непобедимое Солнце. Теперь же он пережил значительную перемену и повелел империи последовать за ним. Однако, как бы искренен ни был этот переход, Константин позаботился о том, чтобы на его монетах были и христианский крест, и непобедимое Солнце, — забавное свидетельство того, что, утверждаясь в вере, император решил подстраховаться. Итак, христианство пережило гонения и теперь получило власть.
Отцы Церкви IV века были людьми выдающегося интеллекта. Они быстро сориентировались, чтобы обеспечить себе идеологический контроль над философией, наукой и литературой. Астрология была частью жизни римского общества уже более пятисот лет. И если Птолемею не удалось до конца сделать ее наукой, он, без сомнения, преуспел в утверждении ее как системы. Однако церковные власти полагали, что римская астрология и христианская доктрина вступают в некоторое противоречие. Поначалу на астрологов смотрели подозрительно, потом — нетерпимо.
В 365 году Лаодикейский собор официально запретил духовенству заниматься астрологией и чародейством — Отцы Церкви плохо себе представляли разницу между тем и другим. Толедский собор, проводившийся тридцать пять лет спустя, объявил анафему всем, кто находил астрологию «достойной верования».
Именно в этом, как и во многих других аспектах доктрины, Августин из Гиппона — Святой Августин — нашел теологическое оправдание критики астрологии. Работая над своими трудами на севере Африки в V веке, Августин размышлял о судьбах мира на фоне величайшей катастрофы — заката Римской империи на западе. Во всем его произведении «О Граде Божием» [72] звучит мучительное осознание того, что грандиозная культура пришла в упадок. Аргумент, который Августин выдвигает против астрологии, обладает некоторым драматизмом — мы слышим человека, отвергающего собственное наследство.
Если звезды наделены способностью контролировать дела человеческие, пишет Августин, то способность эта либо не зависит от воли Божьей, либо подчинена ей. Пока все ясно и логично. И именно логика ведет доказательство дальше. Если звезды не зависят от Божьей воли, тогда получается, что по этой самой причине они не подчиняются Богу. Это Августин отметает как форму атеизма. «Ибо чему равняется суждение сие, — вопрошает он, — как не тому, что никакому богу не должно служить и молиться?» Вопрос риторический — что в V веке н. э., что сейчас. Он будоражит воображение. А если звезды зависят от воли Божьей, тогда они нечто иное, как причина, сообщающая другую причину. Но если звезды — это в самом деле причины, отражающие Божьи причины, тогда куда девать свободную волю? Если ее нет, как виделось Августину, тогда великие христианские понятия: раскаяние, прощение и искупление — теряют свой смысл.
В его рассуждениях наступает перерыв. Августин, следует признать, не был великим диалектиком. Его стиль тяготеет к избыточности и запоздалым мыслям. Запоздалые мысли неизбежно приводят к избыточности. Зачем вообще приписывать звездам причинно-следственные свойства? Что, «если звезды, как говорят, скорее символизируют события, а не порождают их, так что положения звезд — это вид речи, предсказывающей, а не вызывающей события»? Августин приписывает математикам такую трактовку астрологии, но она восходит, конечно, к своему первоначальному истинному источнику в знаках «Энумы».
Однако Августина посещает странная мысль, которая проходит через всю историю астрологии. Независимо от своих философских воззрений он все-таки признает, что астрологические прогнозы зачастую оказываются верны.
И далее Августин умолкает на полуслове. Первые Отцы Церкви прекрасно понимали, что противостоят астрологии. Хотя и не знали почему. Августин вывел осуждение астрологии на уровень дискуссии, но не далее. Расплывчатое мнение и незавершенное доказательство тем не менее подпитывали друг друга. Ремесло, которое более не считалось подозрительным, как любое другое римское ремесло, например экстиспиция (гадание по органам животных) или ворожба, оказалось вне закона. А самих астрологов, не желавших отречься от своих убеждений, вынуждали прекратить практику.
Астрологии предстояло быть забытой на долгие годы.
Глава 5ЛевАрабская ночь
Где-то в конце VIII столетия английский священнослужитель и астролог Алкуин предпринял путешествие из родного Йорка на континент. Он был уже неплохо известен как книжник, способный читать и писать на классической латыни, а также, будучи директором церковно-приходской школы архиепископской епархии Йорка, как превосходный, даже вдохновенный педагог. Дела церкви привели его в Рим. Поездка, судя по всему, получилась утомительной. В те времена Европа по большей части еще была покрыта березовыми, дубовыми и еловыми лесами. В лесных чащах обитали волки, даже на территории Франции. Немногочисленные дороги, соединявшие одно владение с другим или петлявшие среди брошенных деревень, весной и осенью были непроходимы.
Встретившись с Карлом Великим в марте 781 года, Алкуин поймал себя на том, что неистовая самоуверенность этого человека покорила его. А Карл, который едва ли мог написать собственное имя, был до глубины души поражен тонкой образованностью Алкуина. Алкуин стал директором придворной школы в Аахене. Мало того — он стал наперсником, учителем, советником и астрологом Карла Великого. И хотя Алкуин принимал ванну, очевидно, раз десять за всю жизнь, а смену нижнего белья почитал изрядной роскошью, что, в общем, так и есть, однако в качестве директора придворной школы он сумел перенести сокровища античного и святоотеческого наследия из разбросанных монастырей, в которых они томились, в зарождавшиеся тогда центры европейской культуры.
Предположим же, как позволяют себе делать волшебники-беллетристы, что Алкуина вдруг отправили в далекое путешествие — из императорского Аахена через сапог и каблук Италии, через Средиземное море, закрытое в VIII веке для ученых, так же как и для мореплавателей. И дальше наш священнослужитель, судорожно сжимая от волнения сутану, проплывает мимо Палестины, следует через все старые римские провинции в Сирии и, наконец, с восторгом лицезрит шпили и минареты Багдада.
Вот что увидел бы Алкуин, как впоследствии — Якут ар-Руми, арабский географ-невольник [73]:
Бесчисленные предместья, с несчетными парками, садами, виллами и прекрасными променадами, а также множеством изобильных базаров и изящных мечетей.
А еще:
дворец халифа, стоящий в центре обширного парка, в котором, помимо зверинца и птичника, есть вольер для диких зверей.
А еще:
сады, разбитые на территории дворца, а также прилегающие территории, с утонченным вкусом украшенные растениями, цветами и деревьями, водоемами, фонтанами и скульптурами.
А еще:
дворцы знати, выстроенные не из цемента и известки, но из мрамора, а также дворцы и дома, щедро позолоченные, изящно отделанные, а в них — ковры с прекраснейшей вышивкой, парчовые и шелковые полотнища; покои, со вкусом и без излишеств обставленные роскошными диванами, дорогими столами, редчайшими китайскими вазами, золотыми и серебряными украшениями.
А еще:
беседки, сады и парки вельмож и знати по обоим берегам реки Тигр, мраморные ступени, ведущие к кромке воды, вид на реку, который оживляют тысячи гондол с флажками вдоль палуб, танцующие на волнах, точно солнечные блики, и несущие охочих до удовольствий жителей Багдада из одной части города в другую.