Инени ускорил шаг.
– Тогда забудь о войне, – бросил он через плечо, – в аудиенц-зале нас ждут эмиссары Ретенну, так что у нас с тобой много дел, князь.
И он усмехнулся, покачивая головой.
В первый день войско одолело едва ли двадцать пять миль, а на закате на берегу Нила поставили палатки. Хатшепсут вместе с Тутмосом купалась в реке и, нежась на мелководье, с наслаждением чувствовала, как вода смывает с нее пот и пыль. Завернувшись в свободное платье, она села у входа в палатку и стала глядеть на дымные спирали, поднимавшиеся над сотнями кухонных костров. За ее спиной висело царское знамя, безжизненное в вечерней тишине. Усталость заволокла сознание женщины приятной пеленой, сквозь которую доносились негромкое ржание лошадей и приглушенные разговоры солдат. Ее люди тоже устали. Сколько ни гоняй солдат по плацу, а быстрый марш по жесткой, изрытой колеями дороге, а кое-где и по камням всегда возьмет свое. У всех стерты ноги, болят плечи. Тутмос в своей бело-голубой палатке уже готовился ко сну. Хатшепсут не удержалась от улыбки, представив себе, какая его охватит радость, когда они доберутся наконец до Асуана, где он снова упадет на царское ложе.
Хапусенеб подошел и присел у ее ног на корточки. Она спросила, когда они повернут в пустыню.
– Завтра мы должны пройти миль тридцать, а то и сорок, – ответил он. – Через два дня мы будем в Асуане. Еще день пути, и мы достигнем поворота, где нам предстоит наполнить все емкости водой. Вы утомлены, ваше величество?
– Слегка. Думаю, завтра я разрешу Менху быть моим кучером, хотя колесница легка на ходу и лошади подобраны изумительно. Слышишь – каменный козел, и гиппопотамы кашляют в болоте! Если бы мы могли здесь задержаться, завтра утром поохотились бы.
– Быть может, фараон выйдет поохотиться из Асуана, пока нас не будет, – предположил он.
Они сидели в непринужденном молчании, пока Хатшепсут не зевнула. Уже совсем стемнело, костры дружелюбно глядели на молодых людей сквозь ночь своими пылающими глазищами, с берега доносилась обычная перекличка часовых. Хапусенеб пожелал царице спокойной ночи и тут же растворился в темноте. Она встала, подошла к своей походной кровати и легла, натянув покрывало до подбородка и свернувшись под ним калачиком, а ночной часовой занял свое место у входа в палатку. Не успел он поставить древко копья на землю, а она уже спала.
Через два дня, когда солнце уже клонилось к закату, они достигли Асуана и встали лагерем у его стен. У людей открылось второе дыхание, и у костров смеялись и играли в кости. Хатшепсут надела корону и парик и вместе с Тутмосом отправилась в царскую резиденцию, где тот с облегчением вздохнул, тут же приказав принести сдобы и вина.
– Останься сегодня здесь, со мной, – умолял он ее. – Мы ведь и так несколько недель не увидимся, а тебе ведь наверняка хочется отдохнуть перед походом.
Глядя в его мягкое, молящее лицо, она согласилась.
– Мы встанем рано, – пообещал Тутмос, – здесь хорошая охота.
Улыбаясь, Хатшепсут, как и подобает покорной жене, позволила обнять себя и отдалась ему, хотя и без особого желания, так как все ее помыслы были о разрушенной крепости, что ждала их впереди, и о солдатах, отчаянно сражавшихся на стенах другой цитадели. Потом она крепко заснула рядом с ним, измученная путешествием и требованиями ненасытного тела мужа.
Наутро она простилась с ним нежно, но легко, без сожаления. «Как хорошо снова быть самой собой, свободной и независимой», – подумала она, под звук рогов вскакивая рядом с Менхом на колесницу. Обернувшись, она помахала рукой Тутмосу и его придворным, улыбнулась Нехези, сидевшему в своей колеснице. Когда Хапусенеб дал сигнал к выступлению, она расставила ноги, готовясь к толчку, и замурлыкала песенку.
Асуан скоро опустел, и летний день наполнил город тишиной, когда безутешный Тутмос ступил в свою охотничью лодку.
Зато вокруг Хатшепсут непрестанно звенела упряжь, скрипели кожаные доспехи, топали обутые в сандалии ноги. Почти не помня себя от восторга, смотрела она вперед, туда, где высились каменные клыки и ревели бурные воды первого порога. Кожа молодой женщины уже потемнела под яростным солнцем, мышцы напряглись, налитые новой силой.
Утром, прежде чем сняться с очередной стоянки, солдаты наполнили водой бурдюки, проверили упряжь, сосчитали оружие, напоили лошадей. Скоро дорога заведет их в пустыню – враждебную страну, где на многие мили вокруг нет ничего, кроме камней и песка, плавящихся под грозным взором Ра, а горы, которые так долго сопровождали их по правому флангу, расступятся, чтобы пропустить их в места, доселе неизведанные. Иногда их путь будет лежать по твердой, спекшейся от солнца земле; но чаще им придется вязнуть в песке. Хатшепсут потуже затянула завязки своего шлема, а Менх в последний раз обошел вокруг колесницы, заметив, как глубоко ее колеса уже проваливаются в песок. Хапусенеб выслал вперед разведчиков – проверить дорогу и найти кратчайший путь. Сейчас они шли по тропе, которой обычно пользовались солдаты, посылаемые в крепость или из крепости по делу, или караванщики; она вела к оазисам, расположенным в двухстах милях к северу, и все же это была дорога через пустыню, и все знали, что ждет впереди. Когда Хапусенеб и Нехези решили наконец, что все в порядке, и армия двинулась вперед, ненавистный песок уже насквозь прожигал сандалии, опаляя ступни, а пышущие злобой медные бока колесниц норовили прижечь руку или ногу.
Все радовались, когда вечером объявили привал. Костров не разводили, ибо на расстоянии одного дневного перехода лежала вторая крепость, и никто не мог сказать, что они там найдут. Едва солнце провалилось за горизонт, как люди начали кутаться в шерстяные плащи, ведь ночи в пустыне холодные и ветреные. Хатшепсут не покидала своей палатки, которая освещалась лампой, висящей на центральном шесте. Туда она приказала подать вина для себя, Хапусенеба, генералов и пен-Нехеба.
Нехези тоже был там, полуобнаженный, как всегда, ибо ему были нипочем и жара, и холод. Хатшепсут, которая, несмотря на шерстяной плащ, поеживалась от холода, еще раз подивилась про себя: что же у этого человека на сердце, что он чувствует, о чем думает?
Когда пришел Менх с докладом, что все лошади накормлены и напоены, а люди легли отдыхать, она завела разговор о завтрашнем дне.
Ей отвечал Нехези.
– После целого дня пути через пустыню люди не смогут сражаться, – сказал он. – Думаю, что лучше всего было бы переночевать еще раз, а потом с рассветом напасть на врага, если он, конечно, находится у крепости.
– Я знаю эти места, – спокойно заметил пен-Нехеб. Вид у него был усталый и постаревший, но глаза ясные, и втайне он радовался, что снова оказался на войне. – Через полдня мы окажемся у подножия высоких скал, изрытых крутыми ущельями, крепость стоит по ту сторону, на дне долины. Скалы скроют наше приближение, так что завтра вечером мы сможем встать лагерем по эту сторону, потихоньку развернув войска в ущельях. Если ночью отправить ударный отряд и царских храбрецов в обход крепости, чтобы они напали с севера, то тогда мы сможем загнать нубийцев в скалы, где за них возьмется основная часть наших сил.
– Все зависит от того, где они находятся сейчас – штурмуют крепость, движутся на нас или удирают обратно в Куш, – ответил Хапусенеб. – Что до меня, я предпочел бы открыто выступить на рассвете. Если крепость взята, то враг либо находится там, либо ушел; если она еще держится, то покончим все одним ударом.
– Пошлите вперед еще разведчиков, – распорядилась Хатшепсут. – Пусть идут весь день, чтобы к вечеру мы уже знали, что там произошло. Если к нашему приходу они не вернутся, то предлагаю ждать их возвращения у тех скал.
– Ваше величество говорит мудро, – сказал Нехези, и она впервые увидела на его лице улыбку. – Ибо чего стоят все наши рассуждения перед лицом незнания?
Хапусенеб кивнул:
– Очень хорошо. Поскольку военный министр – это я, то я рекомендую выступать завтра утром, встать лагерем у скал и ждать донесений разведчиков. Пока мы не минуем первой крепости, мы еще на египетской земле. А там посмотрим.
Они допили вино, и Хатшепсут отослала их пораньше, не в силах успокоиться. Они уже разошлись по своим палаткам, а она все сидела, разложив карту на столе, и гадала, как все сложится, когда они подойдут к крепости. Наконец женщина свернула карту и положила ее на пол перед алтарем, моля Амона ниспослать скорую победу. Хатшепсут не сомневалась в своей победе, но ее печалила мысль о том, что ради нее прольется столько доброй египетской крови. Кроме того, чисто женским чутьем она ощущала всю тщетность и бессмысленность войны. Она знала, что если глупых кушитов не наказать, то они наберутся наглости и сил, а этого допустить было никак нельзя; и все же она еще долго сидела без сна на краю походной кровати, размышляя о славе и расточительности мести и побед. Когда наконец Хатшепсут сняла одежду и легла под покрывало, ее сны были полны крови и огня, так что наутро она проснулась с тяжелым сердцем и дурным предчувствием, которое преследовало ее весь день.
В третьем часу дня знаменосец царицы обернулся и что-то прокричал, и она увидела мерцающую на горизонте серую горную гряду, изломанные каменные зубья стояли плечом к плечу и чуть подрагивали, точно паря над поверхностью пустыни. Она объявила краткую стоянку и послала Менха к Аахмесу пен-Нехебу. Молодой человек прибежал назад и, задыхаясь, сообщил, что это и в самом деле та гряда, которую они ищут, а не морок пустыни. Войско воспряло духом, и люди, жадно пожирая глазами плавный подъем переходящей в камень земли, одним махом покрыли расстояние, отделявшее их от гор. Не успел топот ног и лязг оружия заполнить первую расселину между скал, как вернулись разведчики, и Хатшепсут с другими генералами поспешила к Нехези.
– Похоже, что в крепости никого нет, – услышали они, – но вокруг повсюду валяются мертвые тела и стрелы, видны другие признаки боя. Мы не стали подбираться ближе из страха, что нас заметят.