И когда он слегка прикусывает нежную кожу, сильнее вжимаясь в меня членом, я слабею. Так, наверное, чувствуют себя самочки в мире животных перед альфа-самцом.
На границе сознания маячит мысль, что сейчас произойдет что-то непоправимое, но прекрасное, а я, не могу вспомнить, почему же этого не должно произойти, но на помощь рассудку внезапно приходит технический прогресс.
Звук доставленного сообщения на моем телефоне, который выложила из кармана куртки, сопровождается вибрацией о раковину и врезается в ухо отрезвляющим жужжанием. А всплывший текст живо указывает на недопустимость моего поведения. «Элька, я добрался. Сейчас в душ и спать. Вечером позвоню».
По тому, как мгновенно напряглось мое тело, Олег понимает, что банкет окончен.
— Выйди, — прошу я его, отворачиваясь и прикрываясь руками.
Постояв еще минуту, обнимая меня и утихомиривая свои желания, Раевский все же оставляет меня одну.
Заперев дверь на щеколду, я умываю лицо ледяной водой, пытаясь сбить жар тела, лишенного обещанного удовольствия. Вот и не знаю я, чего лишаюсь, а организм воспринимает это болезненно. Но еще острее я сама принимаю факт своей слабости перед Раевским. Как смотреть после такого в глаза Марку? Да, до главного не дошло, но неужели я такая ветреная, что, собираясь замуж за одного, в считанные минуты таю в руках другого? С этим кобелем надо держать ухо востро! Первая помощь, блин! В снимании трусов, не иначе!
Коря себя на все лады, я смываю с себя грязь и волосы, оставленные кошаком, выполаскиваю футболку и вешаю сушиться. Напялив на предательские груди-нудисты принесенную Олегом футболку, ворот которой так и норовит сползти то с одного плеча, то с другого, я, состряпав максимально неприступное лицо, выхожу из ванной.
Иду на бубнеж Раевского и оказываюсь на кухне. Олег воспитывает рыжую морду:
— Рыжим положено вести себя смирно в руках хозяина, — он пытается удержать в полотенце мокрое животное, но оно непослушно выкарабкивается из кулька.
— А ты теперь хозяин? — спрашиваю я. Олег поднимает глаза на меня и усмехается сам себе, видя мой боевой настрой.
— Этого постараюсь пристроить. Держи мальца, моя очередь отмываться, — он протягивает мне котенка. В месте соприкосновения наших рук, словно электрический разряд проскакивает. Раевский улыбается, словно понимает, что со мной происходит, но пока свои поползновения не возобновляет.
Мы остаемся с котом одни.
Я прислушиваюсь, но щелчка замка на двери в ванную не слышу. Почему-то это выглядит для меня приглашением. Или он так уверен, что я к нему не вломлюсь? Задавливаю натуру, которая требует отомстить, потому что вряд ли Раевский смутится, если я застукаю его с голой грудью. Думаю, он не зардеется, даже если я его без трусов застану. Зато при мыслях о голом Олеге за милую душу краснею я сама.
Кот, равнодушный к моим моральным терзаниям, нагло выбирается из моих рук на обеденный стол, встряхивается, от чего становится похож на ёршик, и бодро топает обнюхивать всякие солонки. Оттащив чихающего котенка от перечницы, я догадываюсь, что скотинка хочет есть.
Добытое в недрах холодильника Раевского молоко он по каким-то причинам игнорирует, зато царапает пакет, из которого одуряюще благоухает курник. Мы с котей переглядываемся. Олег сам оставил нас тут на хозяйстве. Я же не могу оставить голодным малыша, не так ли? Сглатывая слюну, разворачиваю гостинец и отламываю смачный кусь.
Отковыряв несколько кусочков мяса, щедро делюсь с котенком, а в остальное запускаю свои зубы.
— Я не понял! — вздрагиваю я от возмущенного возгласа. — Я думал, ты как честная женщина придешь и надругаешься надо мной, а ты решила мной подло воспользоваться и сожрать мой пирог?
Глава 24. Кормление хищников
Быстро запихиваю за щеку откушенный кусок, будто у меня его отбирают, я поглядываю на кота. Мол, видишь, ты нас под раздачу подвел!
Кот же, тоже почуяв угрозу, встает над недоеденным мясом, выгибает спину и шипит в сторону Олега.
— Ну охренеть! — направляясь к холодильнику, ворчит Раевский, по дороге чуть не наступив в блюдце с молоком. — Эля Батьковна, ты нанесла мне подлый удар прямо в сердце!
Пристыженно развожу руками.
Обозрев внутренности холодильника, Олег оглядывается на нас, и, вздохнув, достает охлажденное рыбное филе. При вскрытии упаковки рыжий заметно оживляется и начинает требовательно орать. И как в таком мелком столько децибел умещается, а?
— Ему, наверное, сырое не стоит давать? — с сомнением спрашивает Раевский, но не дождавшись от меня вразумительного ответа по причине полного отсутствия знаний в этой области, под непрекращающийся кошачий ор организовывает паровую обработку. А ничегошный себе у кота рацион намечается: семга на пару!
Вспоминаю вчерашнего бабушкиного фаршированного карпа с тоской, в животе начинается революция. Раевский оборачивается на урчание моего живота и достает сковороду-грилль. Классная, у меня такая тоже есть. Я ей ни разу не пользовалась.
Как под гипнозом слежу за тем, как Раевский сбрызгивает ее оливковым маслом и, дав ей раскалиться, бросает на нее посыпанный специями кусок рыбы. Кажется, сейчас покормят всех, радуюсь я. Пока Олег добывает из холодильника лимон и овощи, я за его спиной методично продолжают колупать курник. От витающих запахов рот наполняется слюной, и я сглатываю, глядя на каждую кулинарную манипуляцию. Сейчас в моих глазах Раевского окружает ореол святого, еще никогда мужчина не представал передо мной в настолько розовом свете. Я сейчас и кошака понимаю: в ожидании своей порции тоже готова истошно орать, когда обнаженная спина с перекатывающимися мускулами закрывает от меня обзор на сковородку, я горестно вздыхаю.
— Эля! Я физически чувствую, что ты готова меня съесть! — продолжает ворчать Олег. — Займись делом: достань сок, возьми приборы, а то я уже волнуюсь за свою целостность.
— Как прикажете, мой повелитель! — вякаю я, но слушаюсь.
— Давно бы так, — одобряет Раевский.
Хочется как-то ответить на эти самодовольные подначки, но, посмотрев на Олега вновь, снова подпадаю под магнетическое воздействия зрелища мужчины, готовящего еду женщине. Правы, когда говорят, что в этом есть нечто сексуальное. Мама не любит, когда отец готовит, потому что за ним потом еще сутки отмывать все надо, но Раевский аккуратист, и тут претензий быть не может.
Когда мне наконец удается попробовать стряпню Олега, я закатываю глаза от удовольствия. Вот вроде просто жареная рыба, сбрызнутая лимоном, но это чума просто! Я даже постанываю от удовольствия, победно глядя на кота. Мне-то хозяин вон чего приготовил! Но котенок, налупившись от пуза, сворачивается клубком возле батареи. Там Олег ему вроде лежанку принес, но когда это коты спали там, где мы решили?
Раевский смотрит на меня с умилением, подкладывая салат, но взгляд его приобретает совсем иную окраску, когда я наевшись откладываю вилку. Чтобы увести его от неприличных мыслей, я предлагаю:
— Давай обработаем твои царапины?
— И твои тоже стоит, — соглашается Олег и достает с холодильника аптечку.
Начинаем мы почему-то с меня.
Надо сказать, что мне, с детства дружившей с мальчишками и постоянно собирающей разные травмы, такую обработку не устраивали еще ни разу. Чувствуется, что в отличие от дяди всех медсестер на моему веку, Раевский подходит к делу вдохновением. Так эротично этого еще никто на моей памяти не делал.
То, как он спускает ворот футболки с плеча, как он наклоняется ко мне, стоя совсем близко… Сдается мне, ему открывается вид на запретное, и я быстро складываю руки на груди. Как бережно и нежно протирается каждая мелкая царапинка, как Олег дует, чтобы не щипало, а все ранки находятся рядом с шеей и ухом, и я вся превращаюсь в сплошную мурашку. Несколько розовых полосок ниже ключиц удостаиваются отдельного внимания, а я чувствую поднимающееся волнение.
Засранский Раевский!
Прекращая этот медицинский произвол, я перехватываю средства первой помощи и приступаю к обрабатыванию царапок на Олеге, благо он даже без футболки. Расправив плечи Раевский позволяет мне пройтись антисептиком по груди, ключицам, основанию шеи…
Но чем выше я забираюсь, чем ярче чувствую его дыхание, тем волнительнее мне становится, и когда я поднимаю глаза, чтобы обработать царапины на лице, то попадаю в плен синих глаз. Подрагивающей рукой я провожу ватной палочкой по уже подсохшим царапинам, облизывая пересохшие губы. От Раевского веет таким жаром, что мне и самой становится горячо.
На мгновение я даже замираю, зато Олег оживает: он перехватывает мою руку и заводит мне за спину, прижимая меня к себе. Сквозь тонкий хлопок футболки я чувствую тепло и твердость его тела.
Медленно, будто боясь спугнуть, Раевский наклоняется ко мне. Я знаю зачем. И знаю, что это неправильно. Но сейчас я не могу даже глаз отвести. Хищный взгляд откровенно говорит, что пришла очередь другого зверя утолять голод.
Глава 25. Неожиданные помехи
Губы Олега невесомо касаются моих. Я судорожно вздыхаю, но не уклоняюсь. Пью его дыхание, пока кончик его языка, словно жало, источающее сладкий, но парализующий яд, проникает в приоткрытый рот. Не встретив сопротивления, Раевский слегка прикусывает нижнюю губу, и по телу пробегает горячая волна, которая накрывает меня с головой, когда Олег, поняв, что добыча сдалась, углубляет поцелуй.
И меня уже не беспокоит, что ладони Раевского под футболкой поддерживают тяжелую грудь, а подушечки пальцев гладят напрягшиеся соски. Все возбуждение, испытанное мной в ванной, возвращается с утроенной силой. Я таю от каждого прикосновения.
Освободившимися руками, потому что все выпадает из ослабевших пальцев, я скольжу по широкой гладкой груди и обхватываю Олега за шею. Чтобы ощущать его полнее, чтобы быть еще ближе, чтобы самой найти в нем опору. В эту бездну всегда падают двое, и я хватаюсь за него крепче, чтобы оставаться рядом с ним в этом водовороте.