Она не ожидала такой постановки вопроса:
– Нет! Конечно нет. Я об этом и не думала. Это же он, Зафир, сексуальный и поразительный, и ей до сих пор не верится, что он вообще обратил на нее внимание.
– В этом смысле я только за тебя беспокоюсь – ну, знаешь, в плане политики. И твою мать тревожит только это. Да, было бы здорово, если бы все в мире забыли о предрассудках и не притесняли бы друг друга из-за цвета кожи или других глупостей. Иногда я жалею, что я англичанка. Будь я арабкой, я была бы тебе в помощь, а не в тягость.
– Не желай для себя того, чего не имеешь, – приказал он с ноткой цинизма. – Особенно если ты, как и я, не можешь изменить обстоятельства своего рождения. Я не мог перестать быть наполовину англичанином, а Садира никак не могла смириться. Порой даже казалось, что она брезгует иметь со мной что-то общее.
– Что? Не может быть!
Он метнул на нее взгляд, поражаясь ее наивности и в то же время страдая от старой незажившей раны.
– Нет, ты правда так считаешь? – спросила она мягко, с предосторожностью.
Не желая доверять ей свою боль, он тянул время, чтобы сформулировать ответ.
– Она отказывалась спать со мной. Даже почти не разговаривала. После рождения Тарика все время проводила в своем крыле и, боюсь, нарочно так долго не обращалась к врачам с опухолью, считая смерть единственным для себя выходом.
– Но это… Нет! У вас же здесь разрешено разводиться. Или нет?
– Она бы не решилась просить об этом. Разведенных женщин презирают, как преступниц. Тем более что она уже и так унизилась, выйдя за меня.
– Как же она могла так думать?! – У Ферн это совершенно не укладывалось в голове.
– Из-за моего происхождения. Незаконнорожденный сын, смешанная кровь. Ее долгом было родить Тарика, и она свой долг исполнила, и когда я говорю, что она подарила его мне, я действительно так считаю. Она вела себя так, будто он ее осквернил. Не кормила грудью, не заботилась о нем. Я сам менял ему пеленки и давал бутылочку, по очереди с няней.
Ферн только качала головой. В ней проснулась мать, у которой сердце кровью обливалось при мысли, что можно презирать беспомощного младенца.
– Аминея говорила, что ты всегда отзывался о ней с любовью…
– Аминея понятия не имеет. И никто не имеет, – ответил он раздраженно. – Думаешь, мне хочется, чтобы Тарик знал, что его мать была к нему безразлична? Брезговала им так же, как и мной?
Ферн было больно и за мальчика, и за мужа, и она страстно желала стать для Тарика лучшей матерью.
– О, Зафир. Я и словом не обмолвлюсь, клянусь. Но мне не верится, что кто-то может презирать тебя или его за что бы то ни было, а тем более за то, что от вас не зависит!
Он ничего не ответил, а только угрюмо уставился в глубь гарема, стиснув зубы.
– То есть ты даже и не пытался снова стать отцом? Ты так любишь Тарика – трудно представить, что тебе не хотелось еще детей.
Он еле удержался от смеха:
– Бесполезно было и пытаться. Наша брачная ночь… Само собой, было неловко. Мы не знали друг друга. Она была девушкой. Я думал, она просто стесняется, старался ей угодить. Даже несколько раз останавливался, понимая, что она никак не реагирует, но она настояла…
Он беспомощно опустил руки, сжал ладони в кулаки, сглотнул.
– Я думал, во второй раз будет лучше, но чувствовал себя каким-то чудовищем. Все это было неправильно. В итоге я ушел еще до того, как мы успели раздеться. Я никак не мог понять, чем ее обидел. Так и ходил с этим грузом, мучился несколько недель. А когда наконец набрался мужества поговорить с ней, оказалось, что она беременна, и она дала мне понять, что не стоит к ней прикасаться. Она родила мальчика и, за исключением единственной ночи, когда Тарика увезли в больницу с высокой температурой, никогда больше не предлагала мне себя.
– В смысле она сама пришла к тебе? Что ты ей сказал?
– Спросил, хочет ли она еще ребенка. Она ответила, что не хочет, а я сказал, что надеюсь, что с Тариком все будет в порядке. Так и оказалось.
– Какая злая, – выдохнула Ферн, сопереживая Зафиру. Его лицо омрачила тень страдания, которую она прежде наблюдала у Аминеи, и она думала, что Зафир слишком сильный, чтобы чувствовать боль, – но, конечно, он тоже страдал. Просто лучше умел скрывать.
– Не думаю, что я был ей интересен как мужчина. В мире куча предрассудков насчет секса, и они на меня давили с обеих сторон моей раздвоенной жизни. Понимаю, как это выглядит – да так оно и было на самом деле: ее заставили выйти за меня из-за моего положения и ради политической выгоды для ее отца. Она же считала себя мученицей.
– Зафир, мне так жаль, – сказала Ферн, подошла к нему и коснулась его руки. – Не понимаю, как можно не видеть, какой ты замечательный и какая честь быть с тобой рядом.
Он зажмурился от волнения. Обхватив одной рукой, он притянул ее к себе, а другую руку запустил ей в волосы, прижал губы к ее виску и замер так на мгновение. Она закрыла глаза, утопая в его объятиях, и впервые это чувство было не сексуальным, а душевным. Ферн почувствовала исцеление. Любовь.
Хотя, конечно, на нее не могла не действовать его близость. Она чувствовала его торс под знакомой тонкой тканью тобы, почувствовала запах хлопка, мускуса и сырого воздуха и музыкальные переливы водопада внизу у бассейна. Все это окутало ее чарами чувственности, имя которым – Зафир. Кровь в ее жилах закипела, а кожу покалывало от предвкушения.
Устыдившись столь мгновенной реакции своего тела, она хотела было отпрянуть.
– Стой, – пробормотал он и наклонил ее голову, чтобы она посмотрела ему в глаза. – После всего, что тебе рассказал, ты должна понимать, как для меня важно, чтобы ты испытывала ко мне физическое влечение. Не прячься, Ферн. Даже если это только вожделение – я все равно рад.
Под его пристальным взглядом невозможно было скрыть эмоции. Он слишком проницателен и опытен, чтобы не понять сигналов.
– Это любовь, – прошептала она и почувствовала себя голой перед ним. Даже хуже – будто обнажила самую душу. Теперь у нее не осталось совсем никакого оружия против него, и дрожащий голос выдавал ее муку: – Думаю, я влюбилась еще в оазисе. И поэтому так боялась сказать тебе о ребенке. Я бы не вынесла твоей ненависти, когда только-только начало казаться, что я тебе немножко нравлюсь…
– Очень нравишься, – поправил он, обнимая ее личико обеими ладонями, и его лицо снова перекосилось от невыносимой боли. – Ах, Ферн. Я тоже влюбился. И боялся признаться в этом даже самому себе. Ведь это означало бы, что я такой же, как мой отец.
– Мне так…
Он приложил палец к ее губам, прежде чем она успела договорить.
– Нет, это мне жаль, что я потратил напрасно столько долгих месяцев, которые мы могли бы провести вместе. Считал, что просто обязан справиться со своими чувствами – особенно если это была лишь похоть, – но не смог. И не могу. Ты все, что мне нужно. Ты единственная женщина, о которой я могу думать.
– О, Зафир.
Ферн встала на цыпочки, чтобы поцеловать его. Он издал стон, запуская пальцы в ее волосы и прижимаясь губами к ее губам, влажным и горячим. Ферн закрыла глаза, тая от сладости поцелуя. Он обхватил ее за талию и притянул к себе. Ферн тоже пыталась прижаться к нему, но не могла – живот мешал!
Он увлек ее за собой в глубь комнаты и ногой захлопнул дверь. Присев на мягкое сиденье, он усадил ее на колени лицом к себе.
– Удобно? – пробормотал он в промежутках между ее жадными поцелуями, одновременно задирая ей платье, сжимая в ладонях ягодицы и проводя пальцами под кружевом ее белья.
Она положила руки ему на плечи и пальцами зарылась в его волосы, сбив набок гутру. Они снова вместе.
– Я слишком тяжелая, – выдохнула она, но никак не могла оторваться от него. Его руки не отпускали ее.
Он засмеялся и носом вздернул ей подбородок, чтобы поцеловать ее в шею. Он и раньше проделывал подобные трюки в палатке в оазисе – без слов говорил ей, что он хочет. Шея, ключицы, груди. Она откинула назад волосы, подставляя себя его губам. Наклоном тела она сообщала ему, где ждет его жарких поцелуев, и вздыхала, когда он находил то самое место, и ему удавалось отправить ее на седьмое небо.
Ферн разгорелась в его руках, как искра. Она просто сходила с ума от того, что могла чувствовать его, вдыхать его аромат и снова оказаться в волшебном месте, где прикосновения, поцелуи и ласки были так чудесны, так превосходны и совершенно необходимы. Где все это служило выражением не просто сексуального влечения, но любви.
Придвинувшись ближе, она царапала его спину, сдирая тобу. Зафир попытался поставить Ферн на ноги и одновременно задрать платье.
– Нет, я стесняюсь, – запротестовала она. – Свет… Я просто хотела обнять и поцеловать тебя.
Она опустилась на маленький коврик и, отодвинув тобу, провела ладонями по жестким волоскам на его ногах.
С диким стоном он привстал, чтобы сбросить одежду, затем снова сел и попытался вернуть ее к себе на колени, но она осталась сидеть на полу и поглаживать его ноги и бедра, зачарованно любуясь.
– Я никогда не видела тебя, – невнятно пробормотала она, посылая ему застенчивый взгляд, а затем восхищенно уставилась на его возбужденный член.
Ее руки с легкостью узнавали его очертания, но выглядел он более смуглым и внушительным, чем она воображала. Он выругался и опустил одну руку на подлокотник, а другой схватился за спинку кресла.
– Что ж, смотри. Но учти – мне захочется того же, и тогда меня будет не остановить. Потому что я люблю тебя и хочу это доказать.
Продолжая гладить его, Ферн встала на колени и наклонилась вперед, освежая дыханием его разгоряченную кожу. Она подняла на него глаза, как бы спрашивая разрешения. Он прищурился, и его взгляд вспыхнул сине-зеленым, как серединка пламени свечи. По-женски хитро улыбаясь тому, что имеет такую власть над мужчиной, она припала к нему ртом. Он выдохнул и откинул назад голову, выгибая спину и подставляясь еще больше навстречу круговым движениям ее языка.