Те, кто пытался
Во все времена были в России те, кто пытался повернуть большой, тяжкий корабль государственности туда, где тише, быстрее, сытнее для всех. Кем бы они ни были – изо всех слоев интеллектуального класса, – они делали одно и то же. Писали. Заявляли. Строили прожекты. Сочиняли доклады. Обращались по инстанции. Сотрясали воздух в газетах. Ораторствовали. Предвещали. И всем, в общем-то, надоедали, потому что жизнь шла своим чередом, ни больше и ни меньше, а остальное – рассосется. И всё не так, как они думают. И совсем по-другому. Всё с точностью до наоборот. И это может быть государственным преступлением – так думать.
Иногда им что-то удавалось сделать. Они попадали в полосы реформ. Но с постоянством маятника, вновь и вновь, идеи были идеями, и еще раз идеями, и в сотый раз – просто идеями. Бумагой, воспоминаниями, не осуществленными делами. А когда сотый раз скажешь одно и то же – лучше не говорить.
Ну и ладно. Зато мы их запомним. И скажем, что они были правы. И подумаем – о ком? О тех, кто сегодня говорит: не делайте этого. Лучше по-другому. А то будет хуже. Всем хуже. Пожалуйста, не делайте!
Но жизнь идет кругами, точно не совершенством. Жизнь такая, какой ей должно быть. И тогда остается только одно – помнить, кто, когда и что именно сказал – ради всех.
Заповеди Столыпина[477]
Россия уже 80–100 лет могла быть «Германией» в том, как устроена наша земля: кому принадлежит и как она кормит народ и еще пару десятков стран. Больше 100 лет тому назад вышел царский указ «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянских землевладений и землепользования».[478] Скучное название? День указа, 9 (22) ноября 1906 г. – это день полной перемены в России. Разрешили выделять землю из общинной в личную собственность крестьян! В стране, в которой крестьян больше 80 % населения! Страна с огромным избытком населения в ее европейской части могла теперь год за годом покрываться хуторами и фермерскими хозяйствами, расселяться, брать с помощью государства новые земли в Сибири и на Дальнем Востоке. И богатеть семьями, личным имуществом – в своей массе. Это была революция!
Ее «двигатель» – Столыпин. Знал, что делал, – вырос в Прибалтике, в имении Колноберже, 113 км от Вильнюса (Вильно). 13 лет – уездный предводитель дворянства в Ковно (Каунасе). По словам дочери, восхищался «устройством немецких хуторян». Процветающие хутора, личные собственники земли – то, о чем он мечтал для России. Быть «аналогом» аграрной Германии.
5 лет – премьер-министр России. Стал им в 44 года. Принял страну в 1906 г., кипящую. Отдал в 1911 г., успокоенную, растущую. На руках пять дочерей и сын. На Столыпина было совершено 10 покушений, и в последнем он был убит, в нескольких шагах от царя. Его семью взрывали вместе с ним. Аптекарский остров, Петербург, 1906 г., казенная дача, 30 человек погибли, до 70 ранены, изувечена его 12-летняя дочь, ранен сын трех лет, найденный под обломками балкона.[479]
Его превозносили и чернили. «Бесспорное личное благородство».[480] «Благородный, преданный всей душой России, патриот», «великий энтузиаст», «идея его захватывала всего», «изумительный, до мельчайших подробностей работник».[481] «Человек долга».[482] «Консерватор по своему мироощущению, либерал по своей политической программе и революционер по методу действия».[483]
А еще? «С Думой говорил… не чиновник, а государственный человек».[484] «Искренний сторонник народного представительства». «Когда он произносил слово “Россия”, то произносил его таким тоном, каким говорят о глубоко и нежно любимом существе. Всех поражала его изумительная всегдашняя готовность не только безгранично работать, но жертвовать собой для блага Родины».[485]
Женился на невесте старшего брата, убитого на дуэли. И очень любил ее. «Дорогой ангел Оличка … Так хотелось бы сделать Тебе рай на земле».[486]
Рай? Конечно, нет. 1900-е – время «революционного террора». Он взял на душу военно-полевые суды. «В ваших руках успокоение России, которая, конечно, сумеет отличить… кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных врачей, применяющих самые чрезвычайные… меры с одним только упованием, с одной надеждой, с одной верой – исцелить трудно больного».[487] Судить не можем. Только в 1905–1907 гг. число жертв террора – более 9 тыс. чел., в 1908 – мае 1910-го – более 7,6 тыс.[488]
Великий оратор? Считал себя косноязычным.[489] Читал детям вечерами Толстого и Жюля Верна. Гимназию окончил на четверки. «Никогда я себя не переоценивал, государственного опыта никакого не имел, помимо воли выдвинут событиями».[490] Правая рука его была парализована. Не любил охоты. «Не знал страха вообще… Это был большой козырь в жизни, но это его и погубило».[491]
Но какой же крупный человек. «В трудную историческую минуту… все мы стараемся лишь целиком себя использовать, пожертвовать лично собою, только бы вывести Россию из ужасного кризиса» (переписка).[492] «Каждое утро… я смотрю на предстоящий день как на последний в жизни и готовлюсь выполнить все свои обязанности, уже устремляя взор в вечность… Порой я ясно чувствую, что должен наступить день, когда замысел убийцы удастся».[493]
А что бы он сказал нам сегодня? Что, если представить его на самых высоких наших трибунах?
Вот его собственные слова, сказанные в разное время.
1. «Все помыслы, стремления мои – благо России.[494]
2. Отечество наше должно превратиться в государство правовое.[495] В России… сила не может стоять выше права![496]
3. Вся правительственная политика направлена к насаждению мелкой частной собственности.[497] Как же воссоздать крепкую, сильную Россию, и одновременно гасить инициативу, энергию, убивать самодеятельность?[498]
4. Бедность… худшее из рабств. …То же крепостное право, – за деньги. Вы можете так же давить людей, как и до освобождения крестьян. Смешно говорить этим людям о свободе или о свободах. Сначала доведите их уровень благосостояния до той по крайней мере наименьшей грани, где минимальное довольство делает человека свободным.[499]
5. Правительство не могло… не дать удовлетворения… врожденному у каждого человека… чувству личной собственности, столь же естественному, как чувство голода… Тогда только писаная свобода превратится в свободу настоящую, которая… слагается из гражданских вольностей и чувства государственности и патриотизма.[500]
6. Великая задача наша – создание крепкого единоличного собственника, надежнейшего оплота государственного строя.[501] Главная наша задача – укрепить низы. В них вся сила страны! Их более 100 миллионов! Будут здоровы и крепки корни у государства, поверьте – и слова… Правительства совсем иначе зазвучат перед Европой и перед целым миром.[502]
7. Возможное освобождение широких масс неимущего населения от дополнительного налогового бремени.[503]
8. Наше экономическое возрождение мы строим на наличии покупной способности у крепкого, достаточного класса на низах.[504]
9. Помимо создания мелкой частной собственности, помимо землеустройства… помимо расширения мелкого кредита… мы стремимся снять также и экономические путы с земств и городов.[505]
10. Правительству… известно, насколько мало на местах средств… Правительство сочло себя обязанным облегчить как земствам, так и городам путем предоставления им кредита… доступного, организованного и дешевого.[506]
11. Возможности… оживления деятельности органов общественного самоуправления путем передачи им некоторой части нынешних государственных доходов… расширяя круг действия земств и городов, правительство обязано дать им возможность выполнить возложенные на них обязанности.[507]
12. Мы занимаем одну седьмую часть суши. … Первенствующей… нашей задачей являются пути сообщения.[508]
13. Все заботы Правительства направлены на проведение в жизнь прогрессивных реформ… Правительство содействует проникновению в сознание… народных масс той великой истины, что единственно в труде народ может обрести спасение.[509]
14. Там, где правительство победило революцию…, оно успевало не исключительно физической силой, а тем, что, «опираясь на силу», смело становилось во главе реформ.[510]
15. Это начало – настойчивого, неторопливого преобразования – не в направлении радикального, но постепенного прогресса и закономерности».[511]
Под этой программой можно подписаться и сегодня. Но есть еще и загадка. После смерти Столыпина из его бумаг был изъят обширный план переустройства России. Об этом есть свидетельства старшей дочери и ее мужа. В нем были идеи дальнейшей либерализации страны. Сначала «захватить» Россию «в кулак» в ее «анархическо-хаотическом состоянии», а затем «постепенно разжимать кулак».
Этот план утерян. В 1956 г. в Нью-Йорке появилась книга Зеньковского с его изложением. Дочь Столыпина восторженно встретила эту книгу.[512] Тем не менее доказательств, что план подлинный, нет. Знак вопроса остался навсегда.
Можно только гадать, что случилось бы с Россией, если бы Столыпина не убили. Да и случилось ли? Он был на грани отставки. Но нам очень нужны его идеи. Личная собственность, богатеющее население, свобода, гражданственность и сильное государство, основанные на достатке миллионов семей, – разве с этим можно спорить? Правительство как нравственная, сильная личность – разве не для нас?
Да, личность. Вот письмо жене, 1906 г.: «Оля, бесценное мое сокровище. Вчера судьба моя решилась. Я министр внутренних дел в стране окровавленной, потрясенной… и это в одну из самых трудных исторических минут, повторяющихся раз в тысячу лет…
Поддержка, помощь моя будешь Ты, моя обожаемая, моя вечно дорогая. Все сокровище любви, которое Ты отдала мне, сохранило меня до 44 лет верующим в добро и людей… Ты мой ангел-хранитель».[513]
Что ж, пусть вера, крепкая надежда и спокойствие не покидают и нас. И пусть у каждого из нас будет свой ангел-хранитель среди самых близких, сохраняющий в нас веру в добро и в людей в самые трудные наши времена. И в двадцать лет, и в сорок с лишним, как у Столыпиных, и далеко за семьдесят, когда нам нужны будут все наши силы.
Судить. Мордвинов
Всегда, во все времена в России находились люди, пытавшиеся предугадать, что будет впереди. Они же умоляли, кричали, предупреждали, потому что им казалось – да что там казалось, они были уверены, – что впереди времена темные, не хлебные, что риски, большие риски подбираются к стране.
Чаще всего они были правы, родом из тех, что нутром чуют, или даже из тех, что пытаются вопрос изучить и предсказать, твердо, логически, что впереди – просела земля. И если вернуться в прошлое на 100–200 лет тому назад, голоса их были совершенно ни к чему – для тех, кто наверху, эти голоса были совершенно незначащими, и жизнь шла так, как она шла, ни в чем не останавливаясь и никогда не поворачивая.
Что ж, хотя бы вспомнить кого-то из них, потому что в России те, кто пытаются смотреть вперед, не переводятся, и всегда найдется какой-то воспитанный и доброжелательный человек, который с сердцем говорит: «Нужно бы по-другому! Сделайте другой выбор! Разве вы не видите?»
Николай Мордвинов. Прожил девяносто один год. Был женат на англичанке, завел с ней роман в Пизе и имел от нее шестерых детей. Был единственным из семидесяти двух членов суда, кто голосовал против смертной казни декабристов.[514] Какая смелость! И после этого был возведен Николаем I в графское достоинство. «Он был одним из самых умных, самых ученых и самых прямодушных людей своего времени» (Бобринской, 1893).[515]
А кто он еще? Адмирал, первый в России морской министр, либерал и заодно – 17 лет – председатель Вольного экономического общества. Двоюродный прадед другого реформатора – Столыпина. Вознесен одной императрицей и тремя императорами. С ними был прям. Англоман и оппонент всего.
Какой сценарий! Сцена первая: случайная встреча в иллюминацию в Пизе с будущей женой. Она – в экипаже, он – в толпе офицеров. Италия, англичанка, русский. – Это наш философ, – сказали ей о нем. Сцена вторая: визиты в семью – «матушка моя сначала была робка с ним и даже боялась этого ученого “философа”».[516] Сцена третья, на балу: подводит ее на балу к мадонне – картине Сассоферато и говорит: «Одно лицо!». Сцена четвертая: она боится ехать в «холодную и непросвещенную Россию», но любовь побеждает. Сцена пятая: свадьба в 1784 г. в порту Ливорно. Ей 20 лет, ему – 29. Сцена шестая: 59 лет вместе. «Ее редкие достоинства ума и сердца, прекрасный нрав, красота и скромность совершенно пленили его».[517] И еще – «они жили так, что не имели тайн друг от друга». Так написала их дочь.[518]
Между прочим, пример чудесного в России смешения кровей. Его родоначальник – из мордвы, взят заложником в московскую землю в шестнадцатом веке, закончил жизнь хозяином поместья и дал всем, кто за ним, имя – Мордвиновы. Служилое, военное дворянство – от царя к царю.
А как он служил? В 12 лет – гардемарин, в 14 лет – мичман, в 20 лет – послан в Англию, где 3 года служил – практиковался на английских судах, затем незамедлительно сделан капитан-лейтенантом, капитаном 2 ранга, в 29 лет – командир корабля в секретной миссии, в 31 год – капитан 1 ранга, в 34 года – уже контр-адмирал. Сражался на Черном море с турками, при осаде Очакова командовал флотилией. «За храбрые подвиги» (высочайший рескрипт) получил Св. Владимира.[519] Пылко ссорился, страдал от доносов и интриг (Иконников, 1873).[520] В 38 лет, в 1792 г. – вице-адмирал, председатель черноморского административного правления, повелитель Николаева, города, который пытался отстроить. «Суворов и Мордвинов и спят, и видят, чтобы войти в Царьград: турки тотчас убегут, там останется 30 000 греков» (статс-секретарь Императрицы Екатерины II Храповицкий).[521] В 42 года – адмирал.
А дальше что? В 45 лет детским товарищем своим, Павлом I, отдан под суд (муравейник была, а не госслужба), оправдался полностью, им уволен и награжден имением. Был в муках – «даже лишний час сна считал потерей времени». «Не потерял ли я минуты без пользы?».[522] В 1802 г. – морской министр, 3 месяца, ушел, в 1800-х – 1830-х – членства, должности, отставки в Госсовете, с кипением идей, записок, защитой невиновных, проектами реформ, то близостью, то дальностью от императоров.
Был широко известен, либерален, громок в своих воззрениях и кажется, что вечно молод, поражая своим умом, энергией и счастьем бытия, которое пытался создать – для всех. Вся жизнь – в баталиях о будущем России. Всегда был на стороне защиты «со свойственной ему добротою».[523] Открыт для всех и хлебосолен. Прекрасно управлял своими имениями, всю жизнь наращивая капитал семьи. Для декабристов – один из будущих управителей новой России.[524] «Реформы сверху», эволюция – вот лозунг Мордвинова,[525] который всегда встречал сочувственное отношение. «Мнения адмирала» в Госсовете «делали сотни копий, которые распространялись по всей публике» и «доставили ему знаменитость и огромную популярность, вполне им заслуженную».[526]
Может быть, хватит хвалебных речей? Дадим ему лучше слово. Вот его идеи (Мордвинов, Избранные произведения).
1. Статус человека. «Человек… без личной свободы всегда малодеятелен». «Гражданское право не получает твердого основания, как с приобретением богатства, личной свободы и обеспечения личной собственности».[527]
2. Благосостояние для всех. «Первое богатство государства должно состоять в числе народа… Свойственно правительству придумывать… способы к изобильному прокормлению приумножающегося народа и к обеспечению будущего его благосостояния, ибо приумножение народа полезно токмо тогда, если каждый доволен своим бытием и жизнь его не подвержена нищете, наготе, гладу…» (1815).[528]
«Благосостояние частное есть начало и основание общественного».[529]
3. Энергия состоятельности. «Народ богатый деятелен; нищий же всегда ленив» (1813).[530]
4. Собственность. «Человек… без непоколебимых прав собственности всегда нерадив».[531]
5. Универсальная (несырьевая) экономика. Быть на уровне развитых. «Когда все звания и сословия народные, усугубя труды и деятельность свою, возревнуют с назиданием собственного и общее возвышать благо… когда капиталы обратятся на общеполезные предприятия… когда все то, что доныне большею частию мы от трудолюбия и искусства чуждых народов заимствовать обыкли, производимо будет внутри пределов наших… тогда токмо взойдет Россия на степень предназначенного ей совершенства, и тогда возможет она ступить в истинное… сравнение с теми державами Европы, кои в течение веков и с великими усилиями успели сего достигнуть» (1813).[532]
6. «Свобода и частная собственность = сильное, полное доходов государство» «Правительство, которое в богатстве частном усматривает и свое и без зависти и притязаний дает полную свободу промышленности всякого рода… достигает богатства и изобилия в казенных доходах, ибо из богатого… источника возможно почерпать многое, малое же много уделять не может» (1825).[533]
«Частная польза и частное обогащение суть основанием доходов казны».[534]
7. Неизбыточность государства. «При увлечении к приращению доходов государственного казначейства или к присвоению оному частных народное богатство нередко бывает жертвой, когда сие последнее есть всецелое».[535]
8. Прежде всего – внутреннее производство. «Свобода, присвоенная справедливо торговле внешней, не должна простираться на уменьшение внутренней свободы империи, подвизающейся в промышленности и торговле для умножения количества домашних изделий…
Взирая… на всю обширную площадь России, простирающуюся от города Архангельского до Астрахани, от западной границы до восточной, нельзя ни под каким видом оспорить, чтобы на ней не было множества мест таких, где фабрики с удобством и величайшими выгодами заведены быть могут» (1815).[536]
9. Что мы можем. «Предполагать, что все делаемое французом, немцем, англичанином всегда будет лучше вырабатываемого русским… было бы крайне обидно и несправедливо. Чем сей великодушный, трудолюбивый и ко всем понятный народ заслужил подобное столь оскорбительное мнение?» (1815).[537]
10. Сбережение частных капиталов. «Главной обязанностью правителей должно быть сохранение капиталов в целости их. Истребление одного частного капитала влечет за собой не только разорение и бедность многих частных людей, но и причиняет… невозвратимую потерю и для государственного казначейства».[538]
Эти и другие его речи могли быть произнесены и сегодня. Тридцать лет кипят споры вокруг все тех же вопросов. Проекты денежной реформы, отмены крепостного права, учреждения частных банков! Проекты всего! У Мордвиновых 10 томов архивов. Но вот итог: «при всех соревнованиях… все мои предложения оставались недействительными».
Тогда в чем суть жизни таких, как он? В неудачах? Нет – видеть лучшее, пророчествовать, всех дергать, хотя жизнь идет своим чередом. Идет и идет, хотя, бывает, и не лучшим образом. А они – пусть стараются. Пусть пытаются опередить великие потрясения, пусть множат для нас запас идей и пусть вечно трясут нас, чтобы дорога впереди была мягкой – эволюция, развитие, состоятельность, – если, конечно, мы сумеем это сделать, а их – услышим.
Пророчить. Озеров
Драма предупреждения. Иван Озеров, по отчеству Христофорович. Профессор, автор одного из первых российских финансовых учебников, макроэкономист, успешный спекулянт, член советов директоров. Сотни его предупреждений начала XX века о том, что экономическая и финансовая политика России ведет к беде. Множество книг, умница. Под каждой строчкой можно подписаться сегодня.
Все эти слова относятся к дню сегодняшнему.
О бюджете. «В России можно было начать постройку на несколько тысяч и довести стоимость ее до нескольких миллионов рублей, и все это совершенно безнаказанно… Это типично для наших порядков». «Мы собирали средства с населения, и вместо того чтобы возвращать их ему в полезной работе, расточали их в бесплодных и бесполезных предприятиях».
Все это написано в книге «Как расходуются в России народные деньги» (1907).
О финансовой и экономической политике. «За последнее время и в литературе, и заинтересованные лица приходят к выводу, что застой в торгово-промышленных сферах коренится в малой емкости нашего внутреннего рынка, малой покупной способности нашего населения… Фиск (фискальные органы. – Я.М.) не принимал никаких мер по расширению внутреннего рынка. Все заботы его были направлены на то, чтобы дать возможность заинтересованным сферам выбрасывать продукт на иностранные рынки… но, как опыт показал, такого рода рынки имеют для нас значение только относительно небольшой группы продуктов, а в общем и целом наше производство должно основываться на внутреннем рынке».
Это написано в книге «Экономическая Россия и ее финансовая политика на исходе XIX и в начале XX века» (1905).
Сегодня множество параллелей, аналогий, повторений того, что он увидел и прогнозировал сто лет назад. Мы живем по тем же образцам. Драма человека, который видит, что поезд несется к катастрофе, но не в силах предотвратить ее. Беспомощно машет руками.
В 1918 году он писал: «Мы застрахуем весь мир за наш счет от производства таких опытов, и, быть может, в этом состоит наша историческая миссия – быть навозом для истинной культуры». Родился в 1869-м. Арестован в 1930 году, приговорен к высшей мере. Расстрел заменен десятью годами. В 1933 году амнистирован. Был в ссылке с женой в Воронеже. В 1942-м погиб вместе с женой в доме для престарелых в блокадном Ленинграде.
Драма неуспеха, борьбы с обществом, личная трагедия, неодолимые силы, выносящие тех, кто тепло и общественно мыслит, куда-то вниз.
Жизнь пророка в своем отечестве.
Осторожно менять. Гейден
Петр Гейден, к тому же граф, был любим всеми.[539] Сухопарый, честный, человечный. Эволюционист. Не какая-нибудь, а «Партия мирного обновления» в 1906 году, созданная с такими же. Мирного! Никаких потрясений в обществе – только плавное движение вперед. Прочь – дураки и террористы, прочь – те, кто своими неловкими движениями может вызвать гибель, а не прогресс.
Какое будущее! Конституционная монархия, умеренность и движение, а не застой! Либерализм – в правах для всех! Баланс – во владении землей, в удовлетворении рабочих, в кормлении земель и мест! Всеобщность доступа к благам! Постепенность, как флаг, как способ превратить Россию в резво идущую махину.
И, конечно, никогда, ни при каких обстоятельствах не соглашаться с теми, кто прибегает к насилию – ни с правительством, ни с террористами. Белые одежды! Реформы – по-честному, конституционно, сможем!
Но общество уже начало слоиться на левых, правых, очень правых и очень левых. Граф Гейден, избранный в первую Государственную Думу в 1906 году, во вторую уже не попал, а партия сникла. И он ушел внезапно, как будто под давлением, в 1907 году, получив вдогонку тысячи комплиментов: «драгоценный, редкий продукт высшей культуры, случайно свалившийся в самый сумбур российской жизни с какой-то чуждой планеты… Провести эти годы в самом пекле политической борьбы и выйти из нее без малейшей царапины – это счастье, которое достается немногим» (П.Н. Милюков).
И Ленин ему тоже вдогонку ручкой помахал. Как всегда, только хорошее. «Образованный контрреволюционный помещик умел тонко и хитро защищать интересы своего класса, искусно прикрывал флером благородных слов и внешнего джентльменства корыстные стремления и хищные аппетиты крепостников» (статья «Памяти графа Гейдена»).
Бедный граф Гейден! Могила его была разорена, церковь над ней разрушена, псковское поместье, у озера Глубокого, разбито, а потомки – их больше нет в России.
И что? У всех кротких нет судьбы на нашей земле? Нет судьбы у спокойных, у мирных, у тех, кто уговаривает, шепчет, не обдает кипятком? У разумных – нет? А у буйных – есть?
Да, у тех, кто готов потрясти до основания, – есть, конечно. Чем хуже – тем лучше, как местный, внутренний, свой, большой закон, царствующий в столетиях.
Чем хуже – тем лучше.
Чем потряснее – тем милее.
Чем тяжелее – тем, видимо, легче.
Так это или нет – покажет будущее, и оно не за горами.
Между тем по московским залам снова бродят графы Гейдены, пытаясь что-то кому-то доказать, с подозрением озираясь на будущее, ибо то, что было в прошлом, стало слишком ясным, со всей очевидностью.
Ходите, ходите, может быть, когда-нибудь доходитесь.
Чудики вы наши.
Учить. Ковалевский
Как-то не очень получалось у тех, кто пытался в России достигать эволюции – вместо «жестких посадок» и самых радикальных изменений. Вот Максим Максимович Ковалевский – масон, эволюционист, академик, социолог.
Писал дивные книги. 1900 год (ему сорок девять лет): «…Русские молодые поколения проникнуты в близость новой эры. Они считают себя призванными облегчить ее пришествие посредством разумного приложения научных данных и социального опыта Западной Европы».[540]
Чего он только не делал! Член двух Государственных дум. Нашел деньги (и свои, и чужие) и открыл в Париже «Русскую высшую школу общественных наук» (1901–1905). Для чего? Чтобы дать миру новое поколение общественных деятелей для России.
Сделал в 1906 году – не поверите – Партию демократических реформ. Это что – 1990 год или 2016-й?
Книги, книги, книги. Тома, чтобы достучаться. «Забота освободительного движения в России должна быть направлена к тому, чтобы, под кровом традиционных форм, внесением в них нового содержания, обеспечить личную свободу, гражданское равенство, национальное равноправие…»[541]
Придумал первую в России кафедру социологии (1910). Ректор, профессор, редактор энциклопедий. Член Государственного совета от университетов. Мотался по Европе. Европейский человек. Его книги переводили с французского на русский. И с русского на всё что угодно. Читал лекции от Оксфорда до Чикаго.
В золотом возрасте 36 лет, в 1887 году, по приказу министра народного образования был уволен из Московского университета «ввиду вредного влияния… на студентов…» и «за отрицательное отношение к русскому государственному строю».[542]
И все это – зря.
Он ушел в 1916 году. За год до Великого упрощения 1917-го.
И вот результат его жизни. Никакой эволюции общества. Никакой постепенности. Никакой рациональности. Никакой умеренности. Никакой воздержанности. Никаких подсказок в практической политике от тех, кто пытается удержать общество на краю.
А что вместо этого?
Иррациональность. Война. Революция в ее самых жестоких формах. Верх простоты тех, кто правил и довел страну до греха.
Великое упрощение 1917 года.
И вот простые вопросы:
Как бы Ковалевский прожил жизнь, если бы мог знать, что все эти усилия, все чаяния «новой эры» и «разумного приложения» – это тщета, суета сует и всяческая суета?
Как бы он прожил жизнь, если бы знал, что все его попытки великого смягчения, и эволюции, и просвещения, и благоразумного развития – все это будет опрокинуто уже в 1914 году, а еще больше – в 1917-м? Что у властей и у самого народа будут совсем другие представления о жизни и благе? Что эти упрощения и этот иррационализм будет невозможно перешибить?
Между тем Ковалевский не оставлял попыток «добиться благоразумия» до последнего.
Будучи в 1914 году интернирован в Карловых Варах (на стороне противника), будучи ученым-социологом с мировым именем (был номинирован на Нобелевскую премию), в 1915-м вернулся в воюющую Россию.
И в 1916-м – за год до Великого упрощения, – когда он окончательно ушел, его провожали в Петрограде сто тысяч человек.
Сто тысяч человек?
Но это число никого не спасло.
Зимний захватывали меньшим числом.
Его книга 1900 года «Экономический строй России» лежит на столе, всегда под рукой. Только кажется, что она молчит. Нет, она задумалась и задает вопросы. И кажется, что они обращены прямо в сердце 2017 года.
Спасать. Короленко[543]
Есть люди, которые должны жить вечно. Родился до Крымской войны, в 1853 г., пробежал с Российской империей весь короткий век исканий – свободы, модернизации, революций, воевал с властями, стал учителем для всех, кто думает, – и ушел в разгар беды, в 1921 году. Владимир Короленко, властитель дум. Его первый, родной язык – польский, отец – из старого казацкого, полковничьего рода, российский чиновник, честный судья. Мать – из шляхтичей. Короленко думал, безукоризненно писал и говорил на трех языках сразу – на русском, украинском и польском. Универсальный человек – трех культур, а, точнее, всемирной, потому что не раз писал о соединении человечества, а не о том, как оно будет разобщено. Патриотизм – как «живая ветвь на живом стволе общечеловеческой солидарности».[544]
Кто он еще? Человек с врожденным инстинктом защиты невинного – любой крови, происхождения, языка и веры. По всей стране. «Мне случалось защищать мужиков-вотяков в Вятской губернии, русских мужиков в Саратовской, сорочинских украинцев в Полтавской – против истязаний русских чиновников. Вотяк, черемис, еврей, великоросс, украинец – для меня были одинаково притесняемыми людьми».[545]
Украинцы. Короленко лично расследовал тяжелейшую трагедию в Сорочинцах Полтавской губернии – карательную экспедицию 1905 г. против крестьян. Собирал месяцами доказательства, нашел виновных, опозорил на всю Россию, несмотря на сопротивление властей. Именно он публично защитил украинский язык в дурной истории 1903 г. об открытии в Полтаве памятника поэту Котляревскому – отцу литературной «мовы», когда в торжественном заседании российским подданным запретили зачитывать поздравительные адреса на украинском языке. Он автор чудесной, сострадательной повести «Без языка» – о западных украинцах в Америке. Написана легким, галопирующим русским языком, но таким, в каждой щелочке которого сквозит мягчайший украинский.
«Русский язык, наша богатая и прекрасная литература, – неужели они требуют подавления другого, родственного языка и родственной культуры…?!»[546] «С… чувствами горечи и осуждения русское общество относится к дальнейшим проявлениям того же вандализма… в виде закрытия просветительных учреждений, газет и журналов на украинском языке…»[547]
Русские. В 1918 г. в Полтаве, под гетманом, при немцах, Короленко публично осудил истязания невинных жителей – русских и евреев. «Граждане офицеры и солдаты украинской армии! Лестно ли для вас такое прославление украинства…? Я уверен, что… краска негодования и стыда покрывает при этом и ваши лица…»[548] В ответ – «письменные угрозы расправы» и «смертные приговоры».
Хлеба и надежды! В голодную весну 1892 г. Короленко месяцами кружил по Поволжью, доказывая, что помощи «сверху» крайне недостаточно. «Как жалки показались мне в эту минуту эти наши благодеяния, случайные, разрозненные, между тем как огромная мужицкая Русь требует постоянной и ровной, дружной и напряженной работы вверху и внизу».[549]
Удмурты (вотяки). Короленко спас целый народ! Знаменитое «Мултанское жертвоприношение». В 1895–1896 годах он доказал фальсификацию дела, добился его пересмотра и полного оправдания после двух уже вынесенных в судах обвинительных приговоров. Ибо иное значило, что «в европейской России, среди чисто земледельческого вотского населения, живущего бок о бок с русскими одною и тою же жизнью, в одинаковых избах, на одинаковых началах владеющего землей и исповедующего ту же христианскую религию, существует до настоящего времени живой, вполне сохранившийся, действующий культ каннибальских жертвоприношений».
Именно тогда он стал болеть. Смерть подряд двух годовалых дочерей (1893, 1896 гг.). «Мултанский процесс, страшная работа над отчетом, потом 7 1/2 дней заседания, последние 3 ночи без сна и в это время смерть Оли. После 2-й речи мне подали телеграмму, из которой я понял, что все кончено… Затем осенью, после лета без отдыха, на первом же напряжении – наступила тяжелая болезнь. Я шел еще, как человек, у которого сломана нога. Сначала не чувствуешь. Но – еще шаг и человек падает».[550]
Евреи. Короленко, приехав в Кишинев сразу же после погрома 1903 г., собрал свидетельства и дал почти будничное описание механизма погрома – действий толпы и властей. От его очерка хочется плакать и кричать («Дом № 13»).[551] Человек за человеком, семья за семьей, этаж за этажом – он рассказал, что именно происходило: кто, кого и как убивал и мучил, час за часом, чеканным русским языком писателя-реалиста. «Нужны будут годы, чтобы хоть сколько-нибудь изгладить подлое воспоминание о случившемся, таким грязно-кровавым пятном легшее… не только на совесть тех, которые убивали сами, но и тех, которые подстрекали к этому человеконенавистничеством и гнусною ложью, которые смотрели и смеялись, которые находят, что виноваты не убийцы, а убиваемые, которые находят, что могут существовать огульная безответственность и огульное бесправие» («Дом № 13»).
Короленко публично, месяц за месяцем разбирал всю механику дела Бейлиса (1911–1913 гг.) как фальсифицированного, при намеренной предвзятости властей.[552] Все в этом деле было настроено на обвинение невинного (Короленко собрал свидетельства и раскрыл). И когда вдруг случился оправдательный приговор 28 октября 1913 г. «…ты, брат, не можешь и представить себе, что это делалось на улицах Киева в момент оправдания. Такая общая радость, такой поток радости…»[553] «Русские и евреи сливаются в общей радости».[554]
Слиться в общей радости, в чести, справедливости. Быть вместе. Праведник мира. Человек, любивший людей, кем бы они ни были. Именно он поднял открытую кампанию против смертной казни в 1900-х годах, успев спасти нескольких невинных. В самых простых словах, в самом обыденном описании процесса, с достоверностью и реализмом, от которого умирает сердце, он рассказал публично, как приговаривают, как это делают ни за что и буднично, как держат перед казнью, как постыдно и мусорно она проходит и как много гибнет невинных. «Бытовое явление» – это многостраничная статья Короленко 1910 г. о смертной казни.[555] Неслыханная по силе воздействия, по состраданию, по таланту слова. Громко читаемая.
В 1918–1921 гг. в Полтаве, в последние годы жизни, именно Короленко, всем известный, пользующийся всеобщим уважением и любовью, стал заступником, последней надеждой перед расстрелами, пытками и погромами. Вместе со своей семьей – и при любой власти. Кто бы ни пришел в Полтаву – немцы и гайдамаки (1918), петлюровцы (1918), красные (1919), деникинцы (1919), снова красные (1920) – он занимался одним и тем же: шел к ним, шел туда, где бессудно пытали и расстреливали, шел в контрразведку, ЧК, шел в отели, превращенные в пыточные камеры, и взывал к милосердию. Спасал тех, кого еще можно было спасти.
«Я попросил… чтобы меня допустили в номер, где они содержатся. Меня привели туда. Я объявил заключенным, что их сейчас переведут в тюрьму. Они стали просить, чтобы им гарантировали, что их не расстреляют дорогой и не изобьют… Мы опять вышли, и я взял с Ч… (офицер, похвалявшийся тем, что собственноручно застрелил 62 человека, на убитом он оставлял свою визитную карточку) слово, что он даст надежную охрану для препровождения. Он дал слово…»[556]
Три «национализма», «из которых каждый заявлял право на владение моей беззащитной душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать…»[557] Вместо этого – триединство. Поляк, украинец, русский. Три культуры, три родственности, три одновременных бытия.
А знаете, что было бы ему легко? Ненавидеть. Родился в Житомире, рос в Ровно, из студентов (Москва и Петербург) был выслан в Кронштадт (1876), затем в Глазов Вятской губернии (1879), в Бисеровскую волость (1879). Дальше – пересыльные тюрьмы в Вышнем Волочке и в Сибири, в Томске (1880). «Диктатура сердца» Лорис-Меликова вернула его в европейскую Россию, в Пермь (1880–1881). Отказ от личной присяги Александру III – снова тюрьма в Томске и ссылка в Якутию, в земледельческую Амгинскую слободу (1881–1885 гг.), где жизнь соединила давних поселенцев, бродяг, политических, якутов и ссыльных татар. Зимой – до минус 50–60.
Все это – без суда, в административном порядке, только из подозрения, подлога, из-за того, что лично неугоден! Без суда! Как раз чтобы сгинуть где-нибудь бесследно – в тысячемильном пространстве, на перекладных, по случаю, в холоде, в почве.
Но вместо ненависти – доброта, наблюдательность. Сапожник, корректор, чертежник, землепашец, табельщик, письмоводитель, учитель. Очень любил ходить по людям, по их домам, по разговорам. Дать их портреты, записать, как на пластинке, их склад речи, их жизнь. После Сибири еще 10 лет добровольных блужданий по Поволжью (1885–1895), 5 лет редакторства в Петербурге, как в людской воронке (все люди в гости к нам), и 20 лет – в гнезде, в Полтаве, чтобы оглядеться и отписаться.
Из этого родилась великая, внимательная проза. Тысячи людей живут на его страницах. Без него мы бы их потеряли. Чистейший русский язык, приправленный местными наречиями. Бытописание, но внутри – шрамы, яркость, беда. Мистическая проза – шаманство, град Китеж, бытие в тайге, в сопках, в морозных дорогах, под неподвижной стопой зимы. Или мир нафабренный, мир ярчайшего солнца Ровно. Или же слитый в темноту мир Петербурга.
Перечислить? Величайший «Парадокс», написанный в один день. «Сон Макара», «Без языка», «Братья Мандель», «Слепой музыкант», «Марусина заимка», «В дурном обществе», «За иконой» и, наконец, обширная, захватывающая «История моего современника». Сотни других страниц для чтения, не отрываясь.
Еще раз вспомним: первым, родным был польский язык. Был украинский, местечковый. Были татарский, якутский, были десятки местных говоров. Были гимназические языки. И русский – как язык особый, «теплой и сильной волны». «…Меня вдруг охватило какое-то особое ощущение, теплой и сильной волной прилившее к сердцу, ощущение глубокой нежности и любви… ко всем этим людям, ко всей деревне с растрепанными под снегом крышами, ко всей этой северной бедной природе, с ее белыми полями и темными лесами, с сумрачным холодом зимы, с живой весенней капелью, с затаенной думой ее необъятных просторов… Судьба моя сложилась так, что это захватывающее чувство мне пришлось пережить на севере. Случись такая же минута и при таких же обстоятельствах на моей родине, в Волыни или на Украине, может быть, я бы почувствовал себя более украинцем. Но и впоследствии такие определяющие минуты связывались с великорусскими или сибирскими впечатлениями…»[558]
А была ли хоть какая-то философия в этом хождении в народ? Русский, украинский, польский, к евреям, якутам, татарам, удмуртам?
Да, была, не только инстинкт писателя. Это – народничество как «цельная общественно-литературная система», по выражению Короленко. Вот что он пишет: «…Этим словом обозначалось настроение просвещенного общества, которое ставило интересы народа главным предметом своего внимания. И именно интересы простого народа: не государства как такового, не его могущества по отношению к другим государствам, не его славу, не блеск и силу представляющего его правительства, не процветание в нем промышленности и искусства, даже не так называемое общенациональное богатство, а именно благо и процветание живущих в нем людей…»[559]
Такое народничество? Тогда это мышление, имеющее и сегодня, через сто с лишним лет, фундаментальную ценность. Народ как главный предмет внимания – когда мы этого добьемся, в России будет другая жизнь.
Нужно заканчивать, а не хочется. Его любили. Его семью в самые голодные годы подкармливал весь город. Он был неустрашим. Даже под присланными ему «смертными приговорами» ходил невооруженным. Когда умирал в Полтаве в декабре 1921 г., к нему шел поток подношений – кто чем мог, кто свежеиспеченную булку, кто ампулу камфары, а на пакетах: «Нашему защитнику», «Другу несчастных», «Только поправляйтесь».[560]
«Он – за нас». Он и был – за всех, за нас любых кровей, любых культур, любых слогов, но за нас – живущих вместе, не разобщенных. Чтобы никто не мог нас разделить, разбить, вывести друг на друга. Полтава прощалась с ним три дня. «Двери нашего дома стояли настежь с утра до ночи. Не было ни распорядителей, ни почетного караула, никто не направлял движения непрерывного людского потока. Но тишина и порядок не нарушались».[561]
Не нарушим и мы тишины. Будем за нас, за тех, кто соединен человечностью. За тех, кто столетиями жил вместе, рядом на огромном пространстве. За тех, у кого общий язык – рациональность, гуманизм, ясность, честные знания. И когда у Короленко искривленный, искореженный человек говорит: «Человек создан для счастья, как птица для полета» («Парадокс»), это – о нас с вами. Да, искорежены, да, разделены, да, измучены – но созданы для счастья, общего для всех. Для тишины, для нормальности, для спокойной жизни наших семей на пространстве, которое соединено дорогами, а не стенами.
Предугадать. Хлебников
Как он это делал – неизвестно. В 1912 году Велимир Хлебников в знаменитой книжке «Пощечина общественному вкусу» – манифесте футуристов – опубликовал небольшую таблицу «Взор на 1917 год»:
Испания 711
Россия 1237
Вавилон 587
Иерусалим 70
Самария 6 по Р. Хр.
Индия 317
Израиль 723
Рим 476
Гунны 142
Египет 1517
Вандалы 534
Египет 672
Карфаген 146
Авары 796
Византия 1453
Сербия 1389
Англия 1066
Корея 660
Индия 1858
Индия 1526
Иудея 134
Некто 1917
Все это – годы разрушения великих стран и империй. Испания – 711 год (завоевание арабами, битва при Гвадалете). Россия – 1237 год (вторжение хана Батыя). Карфаген – 146 год (взятие римлянами). Византия – 1453 год (взятие османами). Англия – 1066 год (вторжение норманнов). Иерусалим – 70 год (разрушение Иерусалима). Индия – 1526 год (битва при Панипате, начало империи Великих Моголов). Рим – 476 год (разделение на западное и восточное государства, конец Древнего Рима). Ну и так далее.
Он даже попытался это обосновать «цифровой базой» в диалоге «Учитель и Ученик» (1912). И закончил так: «…В 534 году было покорено царство Вандалов; не следует ли ждать в 1917 году падения государства?»
И оно пало.
«Некто 1917».
Халдеянин.
Хлебников написал: «Ясные звезды юга разбудили во мне халдеянина. В день Ивана Купала я нашел свой папоротник – правило падения государств».
Сын орнитолога и историка, родившийся в Калмыкии. Гимназия в Симбирске, университет в Казани, на 7–8 лет позже Ленина. Его знаменитая подушка с рукописями.
В 1912 году, во время промышленного подъема в России, когда ему было двадцать семь лет, сказал, что империя уйдет в 1917-м.
А сам ушел в 1922 году.
«…Люди требовали от него, как от взрослого, и он ушел»[562] (Вера Хлебникова – сестра).
Иногда кажется, что касаешься каких-то сил, о которых даже думать нельзя.
Ошибаться. Милюков
Жизнь Павла Милюкова полна скоростей. Родился в один день с Вильгельмом II (1859). Не меньше 20 тыс. страниц сочинений. За 84 года (Москва – Экс-ле-Бен (Франция)) – 2 покушения реальных и 2 несостоявшихся, 13 языков, от турецкого до финского, скрипач – большой любитель, 5 раз в тюрьме по политическим делам, муж двух жен и, самое главное, известнейший политик, историк и публицист. Лидер парламентского большинства в 1916 г. Он мог бы стать главой Временного правительства – но так и не стал, не избран, не назначен.
Именно Милюков в ноябре 1916 г. в Госдуме произнес: «Во имя миллионов жертв и потоков пролитой крови, во имя достижения наших национальных интересов… мы будем бороться, пока не добьемся… настоящей ответственности правительства». И еще он сказал: действующее правительство доверия не заслуживает. Речь разошлась в миллионах экземпляров, «дала отмашку» Февральской революции вместе с голодом и холодом в Петербурге.
Это была вершина его политической карьеры, лидера 100-тысячной либеральной партии (города, средний класс). Но – не стал премьером во Временном правительстве. Министр иностранных дел, в мае 1917 г. вынужденная отставка (стоял за войну до победного конца), а потом всё по нисходящей и – в эмиграцию.
Такая судьба – сама по себе вопрос. Может ли академический ученый стать успешным политиком? Победителем? Интеллигент в полном смысле этого слова – управлять миром? А если нет, то что не так?
Ответ для Милюкова – он был человеком схемы. Тем, кто был полностью уверен, что если дать народу правильные «институты», то жизнь наладится сама собой. Это крайне распространено среди либералов. Свобода, защита прав человека, всеобщее образование, широкий парламентаризм, ответственность властей, законность, честные суды, национальная автономия, открытые рынки. А дальше народ сам себя устроит к лучшему, к росту, развитию, состоятельности.
Но в 1917 г. в России – голод и холод в центрах, война, миллионы погибших. Нужны реальные решения. Власть Советам! Мир народам! Немедленно предложить мир. Земля трудящимся! Конфискация помещичьих земель. Борьба с голодом и разрухой! Национализация банков и важнейших отраслей. Взять всё под рабочий контроль. Всё будет наше! Борьба с контрреволюцией помещиков и капиталистов! Арестовать ее главарей. Распустить Госдуму. Советы должны взять власть.
Это простые лозунги большевиков, обращенные к желаниям народа. «Перешибить» их невозможно.
Милюков – крупнейшая фигура в российской истории. Жизнь любого человека – урок. Жизнь политика – трижды урок для нас всех. Этот урок прост: любые программы, реформы должны не на словах, а на деле исходить из главнейших интересов народа, непрерывно улучшая его жизнь. Политик должен понимать эти интересы. Им должна быть подчинена его жизнь. Он не может подменять их «институтами» (формой) и идеями (свобода, европеизация, почвенничество и т. п.). У народа есть своя воля. Когда идеи и форма идут мимо этой воли или даже подминают ее под себя, как в 1917-м или в 1990-х, – жди неудачи. Либерал должен быть не только человеком схем, но еще и человеком решений, каждое из которых выгодно народу. Только тогда власть может остаться за ним.