Мимо проносится человек на горном велосипеде. Гонит в свое шале. Он не думает о характере и скрытых стремлениях президента, о сюрреализме парламента, о странности судеб народных, об уникальности своей цивилизации, о политических рисках, о санкциях и о том, куда все идет. Ему все это по барабану. Он думает о снеге, пыли, солнце, ледяной воде, о куске зелени впереди, о синяках на заднице, о тряске, о камнях, о сжатых челюстях. Или ни о чем не думает, стуча, как по клавишам, по падающей тропе.
За ним спускается другой человек, переваливаясь с камня на камень, и думает, как отдохнуть на этом солнце и льду, выкинуть все из головы и избавиться от холодка в груди, потому что машину государства может опять занести. Как просто и без затей существовать в этом падающем на солнце тумане и не думать о хромой российской истории, вечно уносящейся куда-то в пропасть, об умалении народа, о том, как ему отдохнуть и опять усилиться? Как забыться в этой слюде, в этой ледниковой воде, чтобы перестать считать риски, по поводу которых следующие поколения будут непонимающе пожимать плечами: «Как это могло случиться? Вообще быть?» Тем не менее он спускается вниз и добирается наконец до подъемника.
Теперь ему наверх, или куда-то вбок, но точно не туда, где он уже был.
Или же – поесть досыта, посидеть с чашкой, большой, похожей на голову, и подумать, что делать дальше.
Но – делать.
Делать, быть, менять, получая от этого наслаждение.
Желать.
Быть – в полное дыхание.
Вместе с семьей – своей, смеющейся, состоятельной.
– Да будет так! – проскрипел подъемник и двинулся, как водится, вверх.
Ну, давай! Скрипи, не замирай!