– Это не я хотела. Это хотела твоя мама, когда ты занимался музыкой. Ты это сам только что говорил. Ты что, не помнишь?
– А… – Сергей махнул рукой. – Один хрен – бабье…
Жена, неожиданно прыснув, потянулась к нему.
– Я с тобой повешусь когда-нибудь…
Сергей привычно обнял ее.
– Так, значит, в воскресенье ты поедешь?
– Поеду, я же сказал.
– Ну хорошо. Только веди себя прилично с соседями. С Евгением Дмитриевичем особенно. А то он с прошлого раза меня все расспрашивает, когда ты наконец приедешь. Все насчет удобрений с тобой посоветоваться норовит.
Сергей усмехнулся. В последний свой приезд прошлым летом, осатанев от окружающей обстановки, он, зайдя вместе с женой с визитом вежливости к соседям, пожилой супружеской чете, стал изображать из себя знатока и любителя сельского хозяйства, разразившись за столом монологом о проращивании семян и прореживании рассады, почерпнутым из случайно увиденной накануне телевизионной передачи. Выйдя затем с хозяевами в сад, он долго мял между пальцами комочки земли и рассуждал о семенах и подвязывании кустарника, произведя сильнейшее впечатление на ничего не подозревающих старичков и игнорируя негодующие жесты жены, втихую дергавшей его за штаны.
Почувствовав, что жена смягчилась, он подтолкнул ее к кровати. Она не противилась. Женский организм устроен замысловато, но если один раз в нем разобраться, более он не дает осечек. Привычно пройдя по проторенному пути, он дождался, пока она дважды кончила, кончил сам, поцеловал ее и, перемолвившись несколькими ласковыми словами и пожелав ей спокойной ночи, отвернулся к стенке. Они спали врозь, каждый под своим одеялом. Спать в обнимку она не любила.
4
Следующее утро выдалось хмурым. Дочка убежала во двор к подружкам, жена, попив кофе, затеяла «уборку», вечный процесс, никогда не приводящий к результату. Сергей, которого в периоды смутного состояния духа всегда тянуло на эпическую поэзию, сидел на захламленном балконе на старых ящиках, листая «Песнь о Роланде» и поглядывая в серое небо, когда раздался телефонный звонок. Перебравшись через устроенную женой баррикаду из сдвинутых кресел, журнального столика и гладильной доски, Сергей дотянулся до аппарата.
– Алло.
– Приветствую тебя максимально.
Сергей удивленно опустился на подлокотник кресла. Это был Николай, один из самых старых его друзей и, в сущности, один из двух друзей, которые у него реально были. Человек абсолютно самодостаточный и крайне редко звонивший Сергею, как, впрочем, и кому бы то ни было еще, он был для Сергея одним из тех людей, чье присутствие ощущается скорее незримо, чем в реальности, и с неизвестным, но легко угадываемым мнением которого и взглядом на вещи невольно и привычно сверяешь свои мысли и поступки. Последние годы они виделись редко, от силы раз в полгода, при этом, впрочем, раз в два-три месяца разговаривая по телефону, каждый раз по несколько часов, к негодованию соседки Сергея по лестничной клетке, с которой он имел спаренный номер. При этом звонил всегда Сергей, такой порядок установился годами, и, чем бы ни был вызван звонок Николая, это было своего рода сюрпризом.
– Извини, что беспокою тебя в такой ранний час. Я тебя ни от чего не отвлек?
Сергей, заинтригованный, опустился в кресло.
– Да как тебе сказать… В общем, нет. Я тут как раз читал про гибель Оливье.
– Оливье? Ах да, понимаю. Что делать, теряем лучших людей. Но, ты знаешь, кажется, я отчасти развею твою печаль.
– Ты что, досочинил другой конец?
– Гм, ну нет. До такого я еще не дошел. Как любили говаривать в старину политобозреватели, переписать историю не удастся никому, хотя сами частенько этим и занимались. Оливье и Роланд спят вечным сном на дне Ронсевальского ущелья, и отрицать этот факт не смеет даже Европейская комиссия по правам человека. Но, кажется, луч света блеснул с другой стороны. Мне тут принесла благую весть одна из моих подчиненных на работе. Она тут на днях была на книжной ярмарке в «Олимпийском». Так вот, невероятно, но факт. Кажется, вышел третий том Дельбрюка.
Сергей убежденно покрутил головой:
– Этого не может быть. И знаешь почему? Потому что этого не может быть никогда.
– То же и я ей сказал, но встретил решительное несогласие. Она мои сомнения отвергла с порога. Даже не знаю, что подумать. Конечно, она далека от подобных увлечений, ездит туда за совершенно другими книгами и вполне могла принять за Дельбрюка какого-нибудь Дельвига или Делакруа, но тем не менее она решительно утверждает, что это был именно он.
– Ну да, и аргументирует это тем, что на обложке была изображена женщина с обнаженной грудью и со знаменем.
– Да нет, ты знаешь, она и обложку описывает довольно похоже. Я, в принципе, давно просил ее это отслеживать, раз уж она там бывает. Одним словом, имеется свидетельство, и, по-моему, мы не имеем права его игнорировать. Да и то сказать, пора, давно пора.
– Предлагаешь съездить?
– Как тебе сказать… Я думаю, если мы не используем этого шанса, история нам этого не простит.
Сергей усмехнулся. Ганс Дельбрюк, автор «Истории военного искусства в рамках политической истории», один раз был издан в России в тридцатые годы ограниченным тиражом, однако с тех пор стал неслыханной библиографической редкостью. В молодости участник франко-прусской войны, обладавший ясным, спокойным умом и редкой для историка способностью писать только о самом главном, он рассматривал войну с точки зрения жизненной логики и здравого смысла, въедливо отделяя в источниках историческую суть от литературных наслоений и создавая порой столь убедительные реконструкции труднообъяснимых событий, что против них просто нечего было возразить. Еще в студенческие годы Сергей единственный раз в жизни держал в руках четвертый том старого семитомного издания Дельбрюка, там же, в магазине прочитав главу, посвященную тактике швейцарской пехоты. Он не купил тогда эту книгу не столько из-за непомерной цены, которую, в принципе, мог бы одолеть, сколько из-за ясного сознания невозможности когда-либо собрать остальные шесть томов и нежелания впоследствии скрежетать зубами от обиды, воображая, что могло в них содержаться. Больше всего его тогда поразила въедливая дотошность анализа и изложения. Дело происходило в те приснопамятные годы, когда единственным источником информации для интересующихся были приветливые восьмисотстраничные кирпичи под названиями «История войн и военного искусства», где Наполеон появлялся уже на двадцатой странице, а из оставшегося объема пятьдесят страниц отводилось Гражданской войне и семьсот – Великой Отечественной, причем страницы пестрели номерами корпусов и дивизий без малейшей попытки хоть что-либо внятно объяснить. Первый том нового издания Дельбрюка вышел три года назад, второй – год спустя, однако впоследствии на ярмарке в «Олимпийском» продавцы на лотках на вопросы о третьем томе в течение двух лет неизменно отвечали: «В следующем месяце должен выйти», наводя Сергея с Николаем на мысль, что издательство просто прогорело. Новейшая информация Николая давала новую надежду, хотя и слабую. Попробовать, впрочем, стоило. Прерывая затянувшееся молчание в трубке, Сергей вздохнул.
– Ну что ж, в любом случае потомки нас поймут, а история нас оправдает. Давай съездим.
Договорившись встретиться у метро на проспекте Мира, они повесили трубки. Жена, заставшая окончание разговора, расстелила в комнате половичок.
– Куда поедешь?
– В «Олимпийский». Вышел третий том Дельбрюка.
Жена уверенно покачала головой:
– Этого не может быть. – Она была в курсе дела.
– И тем не менее.
– Ну-ну. С Николаем?
– С кем же еще. Нас, таких психов, в Москве всего двое. Если б издательство догадалось выпустить эту книгу тиражом в два экземпляра, план по реализации был бы выполнен гарантированно. Тираж просто смели бы с прилавков.
Жена при воспоминании о Николае на секунду задумалось, придя в своих размышлениях к тому единственному вопросу, который она могла задать:
– Он еще не женился?
– Нет. Он дал зарок – пока не выйдут все семь томов, об этом не может быть даже разговора.
– Мужчинам лишь бы повод найти.
– Тем не менее. Если третий том действительно вышел, можешь считать его наполовину помолвленным.
– «Наполовину помолвленным», это неплохо звучит.
– Ему бы тоже понравилось.
Получив от жены наставления, какие продукты купить на обратном пути, Сергей покинул квартиру.
Встретившись на площадке у входа в метро, они не спеша двинулись к спорткомплексу. Увидев издали колоссальную очередь к кассам, Николай философски приподнял брови:
– Что-то здесь сегодня как-то слишком много народу. Ты не находишь?
Сергей серьезно покивал:
– Очевидно, весть о выходе Дельбрюка распространилась мгновенно.
Отстояв несколько минут в быстро двигавшейся очереди и проникнув внутрь, они стали проталкиваться через толпу к известному им обоим лотку, торговавшему философской и исторической литературой. Добравшись до него, они задали вопрос о Дельбрюке. Продавщица, соображая, долго смотрела на них.
– В следующем месяце должен выйти, – произнесла она наконец.
Изобразив на секунду в урезанном варианте немую сцену из «Ревизора», они в замешательстве отступили от прилавка. Рядом находился один из входов в спорткомплекс, просторная площадка между двумя рядами стеклянных дверей, где контролеры проверяли у входящих билеты. Там, отделившись от толпы, они встали в углу, и Николай закурил.
Разогнав рукой дым, он с видом полководца, с трудом признающего свое поражение, поднял глаза на Сергея.
– Да, честно тебе скажу, такого я не ожидал.
Сергей усмехнулся:
– Надеюсь, ты не будешь подвергать репрессиям честную женщину, плохо разбирающуюся в немецких фамилиях?
Николай, затянувшись, покрутил головой:
– Все-таки меня интересует, кого именно она приняла за Дельбрюка.
– Как говорил Атос, легче тебе от этого будет?