Ворота были закрыты на длинный металлический засов, оттащив его, левой рукой надавливая на раскатывающиеся створки, в правой приподнято он держал пистолет, неотрывно оглядываясь в сторону будки, в освещенном окошке мелькнула тень, но никто не вышел; не отрывая глаз от дверей будки, он, вернувшись, вновь запрыгнул в кабину, мотор натужно взревел, машина, разгоняясь, дернула с места, ворота остались позади. Дорога уходила во тьму, при свете фар видя путь, он, приглядевшись, увидел впереди огни деревеньки, далее чернела стена леса с едва различимым просветом посередине. Машину тряхнуло в колдобине, бедро Наташи притиснулось к нему; словно получив заряд от нее, телесно ощутив ее присутствие, он, не боясь, прибавил скорость, дорога чуть повернула, деревня осталась справа, стена деревьев стремительно наплывала на них и впустила в себя, дорога потянулась через лес.
Гоня машину на предельной скорости, чтобы с гарантией оторваться от возможного преследования, он едва не промахнул шедшее поперечно широкое шоссе, затормозив в последнюю секунду, не зная, в какую сторону поворачивать на Минск, налево или направо, он огляделся в поисках указателя, указателя не было; сквозь шум двигателя прорезался гудок электровоза, открыв дверь и высунувшись, чтобы лучше понять, откуда доносится шум поезда, он прислушался. Грохотало где-то впереди, значит, поворачивать надо было направо, вырулив на шоссе, он выжал газ снова. Отделаться от боеголовки надо было как можно быстрее, увидев дорожку, уходящую вправо, он свернул туда; остановив машину у какого-то полуразрушенного домика, он, открыв салон, подтащил сумку, открыл мини-кейс с ножовками и тут же механически закрыл его – ножовок в кейсе не было, единственная часть его снаряжения, представлявшая хоть какую-то ценность в повседневном обиходе, была взята кем-то, без стеллитовых ножовок он не мог перепилить погнутые стержни и вытащить блок, это значило, что боеголовку надо было увозить полностью. Вновь кинувшись за руль, с трудом крутанувшись, он вернул машину на дорогу. Вибрация и скорость притупляли ощущения только что случившегося, понимая, что, пока они гонят, ему легче будет отрешиться и все обдумать, стараясь соображать так же быстро, как неслась машина, он прикидывал, что ему сейчас нужно было делать. Ракета тряслась у них за спиной в салоне, первая фаза задания была выполнена, теоретически теперь он мог гнать машину до самой Москвы, раздавая взятки гаишникам, но те, кто захватил его сегодня, наверняка имели связи в органах, а значит, возможность перехвата машины на первом же милицейском посту. Машину следовало бросать, едва доехав до Минска, и выбираться другим способом; самолет не подходил, как и любой вид транспорта, требующий регистрации, оставалось ехать поездом, причем не покупая билетов по паспорту, а нелегально, дав взятку проводнику. Головная часть ракеты без металлического корпуса тянула килограмм на семьдесят, это значило, что он вполне мог дотащить ее до поезда, отдав свою сумку Наташе; если бы боеголовка была хоть как-то упакована, можно было бы гнать машину до вокзала немедленно, но в таком виде, в котором она была сейчас, ее нельзя было показывать никому, следовало где-то остановиться и упаковать ее, чтобы она хоть как-то могла сойти за ручную кладь. Лучше всего было бы сделать это у Наташи, но к ней ехать было нельзя; дойдя до этого пункта, он понял, что ехать придется, если дома у нее остались какие-то документы; словно почувствовав, что он думает о ней, она шевельнулась. Инстинктивно тронув ее коленом, он на секунду повернулся к ней.
– Тебе из дома ничего забирать не надо?
– Нет.
– Документы, паспорт, все при тебе?
– В сумке.
Благодарно кивнув ей, чувствуя, что ему помогает ее голос, желая видеть ее, но вынужденный все время смотреть на дорогу, он ищуще придвинул колено к ее колену, поняв его, она, не отрывая своего колена от его, быстро придвинулась к нему, сквозь одежду к нему пробилось ее тепло. Машину трясло на неровной дороге, боковым зрением он увидел, как она, словно сама подумав о чем-то, повернулась к нему:
– Мы в Москву поедем?
– Да.
– Прямо в машине?
– Нет, поездом. Только надо где-то перекантоваться, чтоб замаскироваться, чтобы замаскировать эту штуку хотя бы под рулон из ковров.
– А у меня нельзя?
– Нельзя, они знают твой адрес. У тебя какие-нибудь подруги в городе есть?
– Может, у Патрикеевой?
– А на работе знают, что она твоя подруга?
– Нет.
– Какие-нибудь старые простыни или ковер старый, ненужный у них найдутся?
– Наверно.
– Хорошо.
Возникнув из тьмы и засветив фарами, мимо них с шумом пронесся бензовоз. Почувствовав между его бедром и ее что-то жесткое, поняв, что это пистолет, который он бросил на сиденье, когда снова садился в машину, он, нащупав рукоятку, не глядя, протянул его ей:
– Вытри чем-нибудь, чтоб отпечатков не было, и в окно выброси.
Вырулив машину к обочине, так что стена деревьев неслась совсем близко, он подождал, пока она опустила стекло и выбросила пистолет, затем вернул машину на середину дороги. Вновь придвинувшись к нему бедром, как и раньше, она оперлась левой рукой на приборную панель, чтобы не слишком наваливаться на него; чувствуя поддержку от ее тела, он, почти не волнуясь, бездумно-уверенно увел машину в строну от внезапно возникшей перед ними пошедшей на обгон иномарки из встречного ряда. Светящиеся дорожные знаки проносились мимо, несколько раз подряд от шоссе мгновенно разошлись в стороны боковые асфальтовые пути, лес внезапно оборвался, по обе стороны от них потянулись отдаленные огни, движение пространства вокруг них как будто замедлилось. Как во сне, без мыслей и чувств держа руль, он следил за отвлекающе-медленным движением огней справа и слева; машин стало больше, сбросив скорость, окруженный ими, он попытался подумать о чем-то и не смог, какое-то отрешенное бездумье овладело им; в общем потоке машин, в россыпи огней подступивших к дороге построек, они плыли по шоссе, как по течению, дорога стала более ровной; расслабившись, она опустила руку, которой раньше опиралась на приборную доску, ему на колено. Отрешенно, мимо сменявших друг друга полей и домиков, среди огней, то подступавших к дороге, то отступавших от нее, они проехали несколько десятков километров. Местность вокруг изменилась, вдоль дороги потянулись двух-трехэтажные дома, сменявшиеся пустырями, огни домов показались ему более яркими, пустыри – более черными; чувствуя, что начинает ярче воспринимать окружающее, как на пути домой от зубного врача, где вырвали зуб, чувствуя, как отходит заморозка, желая уйти от этого, чем-то заполнить пустоту, он ищуще повернулся к ней:
– Эта Патрикеева одна живет?
– Нет, с мамой.
– А занимается чем?
– Ничем. Работу ищет, – словно сама обрадовавшись, желая схватиться за этот разговор, от чего-то заслониться им, она с готовностью повернулась к нему. – Она это так называет. На самом деле просто сидит, ничего не делает.
– Это как?
– Так. Неделю назад к ней зашла, она на диване сидит, эпилятором себе волоски на ногах удаляет. С часу дня, говорит, как встала, начала, до шести на одной ноге их все по одному удалила, потом за другую принялась. Я как увидела, мне чуть плохо не стало. Патрикеева, говорю, убери в ж… свой эпилятор, меня сейчас вырвет, надо же так над собой изгаляться, я б скорее сдохла, чем такое вытерпела, а у самой рядом газеты эти бесплатные с объявлениями насчет работы, она их читает, вопросительные знаки на полях ставит и никуда не звонит.
– А почему?
– Не знаю, что-то ей там не подходит, ищет чего-то. А пока что ее мама, которой на пенсию скоро, на свою зарплату содержит.
– А по профессии она кто?
– Художник. Институт живописи закончила. Только никогда художником не работала, так только, тусовалась, сначала в художественном салоне работала, потом в другом салоне, антиквариата, сейчас опять работу ищет. Я к ней, когда она в салоне работала, заходила, там клевые разные штуки продавали, мечи всякие средневековые, арбалеты, только там хозяйка салона – лесбиянка, и помощницы у нее такие же, на меня смотрели как на врага народа, типа, Патрикееву ревновали, может, думали, что я ее у них отбить хочу.
– А Патрикеева что, лесбиянка?
– Нет, просто у нее еще в институте история была, ее преподавательница одна соблазнила, еще на первом курсе, ну и с тех пор тянется все это.
– Как соблазнила?
– Ну так, соблазнила, у всех первым мужчина бывает, а у Патрикеевой – женщина.
– Красивая?
– Ты б видел, не спрашивал. Огромные груди, в два раза больше, чем у меня, плечи широкие, и ведет себя как мужчина. Она сама сейчас не работает, так Патрикеева из тех денег, что ей мама дает, еще ей большую часть отдает, а та ей изменяет все время, все это уже сколько лет длится. Но она не лесбиянка, у нее еще в институте мужиков выше крыши было. И ни одного нормального, все или сумасшедшие, или вообще не поймешь какие, или просто подонки какие-то. И из-за всех у нее крыша съезжает, мы с ней ездили в позапрошлом году в Крым отдыхать, у нее как раз перед этим очередная шиза случилась, я там не знала, куда от нее деваться, все ходила за мной, нудила, плакала: хочу Василия Петровича.
– Это кто?
– Это ее тогдашний мужчина, он шизофреник, два раза в психбольнице лежал из-за попытки самоубийства, они как раз перед этим там из-за чего-то расстались. Патрикеева сама себе вены резала, у нее все запястья в шрамах, она на локтях платок носит. И вены несколько раз резала, и таблетками травилась.
– И не умерла?
– Она не для того резала, чтоб умереть.
– А для чего?
– Не знаю, я этого не понимаю, но не для того, чтобы умереть, это точно. Для того чтобы умереть, так не режут. Она сначала режет, а потом в скорую звонит. И таблетки глотает, когда мама в соседней комнате.
– В общем, чувствую, она твоя лучшая подруга.
– На самом деле так и есть, я Патрикееву люблю, она, когда на нее шиза не находит, нормальная бывает, мы еще со школьных лет дружим, я на самом деле ни с кем так, как с ней, не могу разговаривать. Ты ее еще увидишь, поймешь, она классная.