— Не торопитесь, господин Беленин, — Макс Шмитке поджал и без того тонкие губы, — никого, как вы выразились, Вы на «три буквы» не посылали. Не надо морочить нам голову. Конечно, Рейху нанесли серьезные удары, но они не смогли поколебать ни нашу уверенность в победе, ни наши возможности. И, поверьте, все, кто к этому приложил руку, будут жестоко наказаны. А Вам, господин Беленин, никакие деньги не помогут «купить Европу сейчас, а США — через час», — по-моему, так Вы скаламбурили недавно? Пока МЫ Вам этого не позволим.
Беленин побледнел и непроизвольно оглядел комнату. Информированность наци его реально испугала. От них можно было ждать всего, чего угодно.
— Михаил Борисович, Вы же государственный человек, у Вас такие блестящие перспективы в экономическом и политическом будущем вашей Родины. Неужели вы не понимаете, что и я, и те, с кем Вы так грубо обошлись на прошлой неделе, мы все делаем одно весьма важное дело — сохраняем наш мир, нашу цивилизацию для будущих поколений. В прекрасном будущем не должно быть места «ниггерам» с их болезнями и ленью, арабы должны будут избавиться от своей безалаберности и агрессивности, а вечно голодных миллиардов индусов и китайцев чересчур много. Прискорбно, что мне приходится объяснять Вам такие прописные истины. Нетрудно понять, что и цепочка революций в Северной Африке и гражданская война в Сирии, все это «планируемый хаос» — предвестник «нового порядка». Россия устояла только благодаря тому, что нам пришлось разбираться с некоторыми своими проблемами, но это уже в прошлом. Теперь пришло время заниматься и вами. Я имею в виду Россию.
— Господин Шмитке, — Беленин пришел в себя. — Я не привык, чтобы кто-то навязывал мне свою волю, даже такая серьезная организация, как вы. Поэтому я хочу знать, что конкретно привело Вас ко мне и каковы ваши предложения.
— К сожалению, уважаемый Михаил Борисович, некоторый перерыв в наших контактах, возможно, стал причиной путаницы в Вашей голове, — голос Шмитке обрел сталь, — мы не организация, мы — ВЛАСТЬ! Власть и СИЛА!
И, если Вы, Михаил Борисович, не будите делать, что Вам велят, мы Вас самого пошлем на «три буквы», как у вас принято выражаться. И тогда пеняйте на себя.
Что касается дел. Нестабильность политической и финансовой обстановки в Азиатской и Северо-Африканской зонах будет нарастать. Но мы не можем рисковать деятельностью производственных и исследовательских центров, которые размещены там. Планируется их перемещение на территорию России. Ваша страна имеет сейчас все условия для того, чтобы стать центром некоторой экономической стабильности в мире. Кроме того, среди вашей молодежи значительная ее часть не определилась в политическом плане. По нашему мнению, этот контингент имеет колоссальный физический и эмоциональный потенциал. И мы нацелены на то, чтобы эти молодые люди дружно прокричали «Зиг Хайль!» и встали под знамена Четвертого Рейха. Теперь, прошу меня простить, но время, которое я мог посвятить Вам, я исчерпал. Связь будем держать по прежней схеме. До скорой встречи, господин Беленин.
Шмитке поднялся, и коротко кивнув, вышел.
Беленин залпом допил коньяк. Голова шла кругом. Давно с ним не говорили в подобном тоне. Страх сочился из каждой клеточки его организма, вытесняя способность рассуждать здраво. Неожиданно он вспомнил о Медузе. Зачем он отдал Баркеру фигурку? Сейчас, этот заносчивый наци ползал бы в ногах, повинуясь его воле.
Картинка с ползающим в ногах Шмитке вернула Михаилу Борисовичу утерянное спокойствие. Первой мыслью было позвонить на ворота и задержать немца, но, подумав, олигарх решил повременить.
Во-первых, надо было «прибрать у себя дома». Он нажал кнопку на столе и вызвал управляющего и, когда тот вошел, велел ему срочно вызвать начальника охраны.
— Василий Степанович, скажи-ка мне, когда последний раз проверяли дом на предмет «жучков», закладок и прочей гадости?
— Каждый месяц, Михаил Борисович, проводим. Последний раз три недели назад, — бодро отрапортовал секьюрити.
— Значит, это американцы или кто-то из своих, — мрачно подумал Беленин, — если американцы, то они могут уже знать о сегодняшних встречах, а если кто-то свой, то жучок вряд ли оборудован передатчиком и только записывает. Следовательно, он еще здесь.
— Василий, у меня сейчас важная встреча — человек в гостиной ждет. Мы с ним кое-что «перетереть» должны, а ты, тем временем, срочно сюда свою бригаду собирай и проверь комнату на закладки. И, главное, обеспечь, чтобы этот «шмон» никто, подчеркиваю — никто не видел и не слышал. Понял?
Два раза Василию повторять было не надо. Он молча кивнул и вышел из курительной.
Когда Михаил Борисович вернулся в гостиную, где его с нетерпением ожидал Бунин, его лицо излучало искреннюю радость и радушие.
— Бога ради, Степан Борисович, извините! В этом доме, мне ни сна, ни покоя. Так на чем мы остановились? Ах да, поездка вашего шефа в Китай и перспективы «нефтянки». Если Вы не возражаете, мы эти вопросы пока обсуждать не будем — у меня неожиданно появилась новая информация, которая позволит нам одновременно решить все проблемы, и ваши, и мои. Мой источник, а это очень информированный человек, сообщил, что корпорация Гумилева, где Вы имеете честь пока работать, в ближайшее время собирается выставить ряд своих активов на IPO. Андрею Львовичу, видите ли, денежек не хватает на реализацию своих амбиций.
— Я ничего об этом не знаю, — удивлению Бунина не было предела. Выведение активов на биржу — мероприятие не сиюминутное, и он никак не мог понять, как такая информация могла пройти мимо него.
— Да не волнуйтесь Вы так. Прошу к столу! Поди, умираете с голоду, пока я бегаю по дому, как оглашенный, — Беленин приглашающим жестом указал Бунину на уже сервированный стол, который был виден за стеклянной перегородкой.
Первые минуты собеседники молча поглощали пищу. Когда первый голод был утолен, Михаил Борисович, вытерев рот салфеткой, отсалютовал рюмкой коньяка, — за Ваше здоровье, профессор! — и продолжил, невзирая на недоуменную мину на лице Бунина, — Ваше алиби, поражающее своей достоверностью, будет готово уже к обеду завтрашнего дня. Никаких телодвижений в стиле Джеймса Бонда, которые Вы тут мне нарассказывали, мы предпринимать не будем. Разыграем с дорогим Андреем Львовичем и его службой безопасности классический гамбит. Да ешьте Вы, ешьте, Степан Борисович! Вам силы нужны! Нас ждут великие дела!
Глава 15
11.05. 18 октября 1941 года. Деревня Огибаловка Можайского района.
Софья Ивановна прислушивалась к раскатам пушечной канонады, доносившейся со стороны города. Всю ночь и утро по раскисшей дороге к Можайску, что проходила через деревню, шли солдаты и медленно тащились подводы с раненными. Машины по дороге не могли проехать уже неделю. Все, кто мог, уже ушли из Огибаловки вдоль железной дороги в сторону Москвы, побросав дома, вещи и скотину. Ночью только в усадьбе Ильиных да у Марьи Жуковой в окнах был виден свет. Марья ушла с рассветом в Пушкино к сестре, а дальше в леса, где уже с лета ее муж Степан Порфирьевич готовил заимку, чтоб пережить зиму. Когда началась Война, инвалид и герой Гражданской Степан Жуков, вспоминая Первую мировую и годы коллективизации, так говорил Софье Ивановне:
— Сомнительно, чтобы немец до Можайска дошел. Уверенно можно сказать только одно — все запасы и скотину отберут для нужд фронта.
Вчера Марья зашла к Ильиным в надежде, что Софья с младшей дочерью Надей двинутся вместе с ней, но Софья отказалась. Она знала, что Валентин заберет их до прихода немцев.
Вещей было немного: старенький саквояж и небольшой фибровый чемодан. Саквояж Софья оставить не могла — покойный муж очень любил эту дорожную сумку, берег и регулярно смазывал его камфарным маслом, поэтому саквояж был почти как новый. В него Ильина сложила документы и наиболее ценные вещи. В чемодан — смену чистого белья себе и дочери, да теплые носки и кофты — впереди зима. Все остальное добро они с Надей закопали в огороде. Даже икону Казанской Божьей Матери Софья уложила в чемодан, бережно завернув в чистую скатерть, и закопала в дальней части сада (Валентин служил в НКГБ и носил ромб в петлицах[85], икона могла ему повредить на службе).
Они с Надей сидели с вещами на скамейке во дворе рядом с погребом. Хоть штурмовики обстреливали и бомбили дорогу, Софья, боясь случайной бомбы или пули, строго следила, чтобы младшенькая была рядом с ней, и заставляла ее сразу прятаться, едва слышался гул самолетов.
Во дворе было тихо. Корову Пеструшку Софья еще вчера отогнала к Марье — вдруг пригодится, не доить — так хоть на мясо. Поперек двора лежал ствол старой липы. На днях шальной неразорвавшийся снаряд свалил дерево.
— Мамаш, водицы не нальешь? — у ворот стоял солдат в накинутой на плечи грязной шинели. Забинтованная левая рука на перевязи была прижата к груди. Перевязка почернела от засохшей крови и грязи.
Софья встала, пригласила солдата в дом.
— Чего не уходите, хозяюшка? Вроде, все собрали, барахлишка-то у вас немного. Чего с дочкой ждете? Немец не сегодня-завтра здесь будет. Наших полегло видимо-невидимо, но и фрицев положили достаточно. В Можайск войдет — лютовать будет. Шли бы побыстрее, мамаша.
Софья достала из саквояжа чистое полотенце и склянку с йодом. Быстро перевязала рану. Про себя отметила, что рана, хоть и серьезная, но обработана была хорошо и не загноилась.
— Сына жду из Москвы. Он уже едет. Через часик-другой заберет нас, — с уверенностью ответила она.
— Ты что, мамаша! Кто же сейчас по такой распутице сюда доедет. Танки вязнут. Машин я уж второй день не видел на дороге. Бери дочку, и бегите быстрей. Ну, спасибо за все, прощайте.
— Спаси тебя Господь, воин. Как звать-то, я за тебя молиться буду.
— Иваном, — и помолчав, добавил, — и тебя храни Господь.
Софья перекрестила его и проводила до ворот.
Уже никто не шел в сторону фронта. Нескончаемая вереница людей серым молчаливым потоком уходила к Можайску.