йти замуж, не стал менее таинственным, чем прежде. К своему огромному облегчению, она нашла его привлекательным и ожидала, что он окажется еще привлекательнее, когда брак сведет их ближе. Он не был красивым, в отличие от Федериго, но у него был гордый вид, умные глаза и царственная осанка. И он был элегантен и учтив — по крайней мере, с ней, если и не всегда с другими, и чуток к ее присутствию. Но что касается мужчин, Мария отличалась удивительной интуицией. Она чувствовала желание мужчины как солнечный свет, падающий ей на лицо. От Карло не исходили такие невидимые лучи. Возможно, он искусно скрывал свои желания. Или, быть может, он втайне любил другую женщину, с которой вынужден был расстаться теперь, когда его брак с Марией был делом решенным. Потом ей вспомнилась его грубость по отношению к тете Антонии, его непочтительное отношение к преклонению ее матери перед этикетом. Хотя он явно был хорошо образован и начитан, он казался эгоцентричным и не менее сложным в эмоциональном плане, чем в те времена, когда она его знала. Трудный ребенок превратился в трудного мужчину.
Их свадьбу сыграли две недели спустя. В течение четырех дней праздника, которым руководил Карло, неаполитанская знать наслаждалась банкетами, балами, турнирами, балетами, музыкальными представлениями и прочими увеселениями.
После банкета в палаццо д’Авалос, которым открылся первый день торжеств, в три часа должен был состояться рыцарский турнир. Его решено было провести на ровной площадке между дворцом и Неаполитанским заливом, представлявшим эффектный фон для турнира. Рабочие много дней сооружали деревянные трибуны, обращенные к заливу. Трава была посыпана песком, чтобы породистые лошади не пострадали.
Участники турнира готовились, пока гости были заняты трапезой, и, когда последние вышли из дворца и начали спускаться по склону холма как стая экзотических птиц, сверкавших всеми оттенками радуги, представление можно было начинать. Хотя было холодно и довольно ветрено, редкие облака на голубом небе не грозили испортить удовольствие.
В то утро Мария проснулась с желанием надеть черное, хотя Лаура приготовила ей золотистый наряд. Она знала, что ее семейство поднимет шум — так и вышло, — но Мария надела одно из траурных платьев, сшитых для нее в Мессине. Его фасон вышел из моды, но контраст черного бархата с ее белокурыми волосами был великолепен. Она хотела начать первый день своих свадебных торжеств в трауре по своему прошлому. Она наденет яркие наряды и обратит взор к будущему сегодня вечером и в последующие дни. Карло, сам человек с причудами, при виде нее лишь слабо улыбнулся и приподнял брови.
Марию с ее фрейлинами препроводили в середину верхнего ряда трибун, откуда открывался лучший обзор. На одном конце поля были три mantenitore, или мастера турниров, ка другом — combatieri, участники турнира.
Подобные турниры мало изменились со времен Средневековья, и в течение нескольких минут публике была предоставлена возможность любоваться пышным зрелищем: участники турнира в разноцветных боевых рыцарских нарядах и стальных латах, чехлы на лошадях, подобранные по цвету, и шелковые флажки с яркими геральдическими рисунками — синие, желтые, красные и розовые, — развевающиеся на ветру.
Турнир начали пешие участники, разыграв настоящую театральную сценку. Обычные участники сразились с самыми искусными и опытными игроками, которые фактически были арбитрами. Самый впечатляющий из mantenitore, с густыми, длинными черными волосами и смуглым цветом лица, закричал звучным голосом: «Пусть они идут!»
Рыцари, все еще пешие, побежали к mantenitore. Двоим из них удалось сломать свои копья о щиты двух mantenitore. Правда, не того, темноволосого. Он избегал ударов с такой легкостью, словно и не двигался вовсе. Публика бурно аплодировала ему. Затем, под наблюдением mantenitore, участники турнира стали фехтовать друг с другом, нанося большое количество ударов.
Затем начался настоящий турнир. Участники вскочили на своих лошадей. Марии они показались великолепными: фигуры лошадей с всадниками вырисовывались на фоне голубого горизонта и вздымавшихся волн залива. Темноволосый mandatora, сев на свою лошадь, прошептал ей что-то на ухо. Это был могучий серый в яблоках конь с густой кудрявой гривой, который нежно покусывал хозяина в ответ.
Мария была искусной наездницей, и она наслаждалась этой игрой, требовавшей идеальной согласованности между лошадью и всадником. В результате этого безопасного, но эффектного зрелища расщеплялись копья. Чтобы справиться с сильной лошадью и тяжелым, длинным копьем, да еще при ограниченном обзоре, требовались отвага и умение до доли секунды рассчитать время. Рыцари заняли свои места, и первый участник выехал вперед. Он пришпорил свою горячую лошадь и галопом помчался к противнику, но при столкновении с ним ударил копьем лошадь противника, что запрещалось. Лошадь заржала и встала на дыбы, чуть не скинув всадника.
Последовала перебранка: провинившийся участник утверждал, что из-за своей норовистой лошади вынужден был слишком низко держать копье. Он требовал, чтобы ему дали еще один шанс. Темноволосый mandatora подскакал к нему и в наказание дисквалифицировал.
— Кто это? — спросила Мария Антонию, указывая на mandatora.
— Его называют Сарацином, и не только потому, что у него черные волосы. У него репутация отчаянного бойца. Кое-кто из молодых женщин называет его Марсом. Но на самом деле, дорогая, ты его знаешь и будешь иногда видеть, поскольку он друг Карло. Он Карафа, герцог Андрия, племянник или кузен Федериго. Он…
Ее прервал оглушительный треск: копье следующего участника ударилось о щит противника. Публика аплодировала ему стоя.
Часом позже участники турнира закончили сражаться и разъехались в противоположные концы поля. Темноволосый герцог Андрия объявил победителя и, когда этот молодой человек подъехал к нему, вручил традиционный приз. Победитель, согласно традиции, укрепил этот приз — большой золотой перстень — на кончике копья, подъехал к трибунам и галантно преподнес его Марии.
В тот вечер на балу все расплывалось перед глазами Марии: белая лепнина и небесно-голубые стены бального зала, невесомого, как воздушный поцелуй; смеющиеся дамы в роскошных нарядах и сверкающих драгоценностях; элегантные мужчины в бархате и брыжах; сотни свечей в мерцающих канделябрах и восхитительная музыка Карло. Для этого бала Мария выбрала изумрудно-зеленое платье. «Немногие цвета, как бы смелы они ни были, идут вам больше, чем этот», — довольно напыщенно сказал Карло во время их первого танца. Карло любил танцевать, но еще больше он любил выступать, и гостям не пришлось долго его упрашивать, чтобы он поднялся на сцену и возглавил своих музыкантов. Среди всего этого смешанные эмоции Марии достигли накала; когда она улыбалась, беседовала и танцевала павану, у нее возникло странное ощущение дежавю, как будто она оказалась на стыке прошлого и настоящего. Это была ее последняя ночь в палаццо д’Авалос, точно так же, как одиннадцать лет назад, когда она выходила замуж за Федериго. За исключением огромной разницы между мужчиной, с которым она обвенчалась тогда, и тем, с кем ей скоро предстояло обвенчаться, все было в точности как тогда.
Федериго тогда не отходил от нее. Вспомнив, как она впервые танцевала с ним в тот вечер, она подумала, что их движения в танце были началом ее вечной любви к нему. Каким высоким, сильным, ловким он был. Посмотрев на Карло, она сразу же отвела взгляд — он показался тщедушным по сравнению с Федериго. У Федериго были точеные черты лица римского солдата, а когда он заговаривал, выражение лица становилось удивительно вдохновенным. Однако его энергия была совсем иного рода, нежели у Карло. В тот вечер, одиннадцать лет назад, был момент, когда каждый из них был вовлечен в беседу с разными людьми, и она, бросив взгляд в сторону Федериго, увидела его затылок. Короткая стрижка подчеркивала мужественную форму его головы, мягкие завитки волос соприкасались с шеей, и от этого сочетания нежных завитков с сильной шеей у Марии защемило сердце, и в эту минуту ей раскрылось значение фразы «быть влюбленным». Он обернулся и, встретившись с ней взглядом, подошел, и его слова вторили ее мыслям: «У тебя такие глаза, Мария. Другие говорят об их цвете, но сказать тебе, что пленяет меня? Они чуточку опущены в уголках, и это придает твоему взгляду печаль и уязвимость, так что мне хочется тебя защитить». «И ты меня защитишь?» — спросила она, покраснев от удовольствия при этих его словах. «Да, — прошептал он, обняв ее за талию, притянув ее к себе и заслонив плечом, чтобы никто не увидел выражение их лиц. — Всегда. Я разбит наголову, сокрушен, пленен на всю жизнь».
Теперь, когда Мария стояла едва слушая рассказ любовавшегося ею престарелого герцога об осушении малярийных болот в его обширных поместьях, она ощутила еще большую, чем обычно, горечь при мысли, что в ее жизни все сложилось так ужасно. Федериго не должен был умереть. Он должен по-прежнему быть с ней. Мария погрузилась в печальные размышления, вспоминая потери прошлого и тревожась о будущем. Единственным связующим звеном между этими двумя мирами была Беатриче. Мария, лишенная теперь защиты Федериго, сама должна быть защитницей всего, что осталось у нее от любимого мужа, — своей дочери. Беатриче, которой принцесса Свева строго-настрого запретила присутствовать на балу, стояла сейчас, поглощенная беседой с родственником Федериго, которого называли Сарацином. Эта решительная девочка, несомненно тайно сговорившись с Сильвией, которая обожала ее и ни в чем не могла ей отказать, нарядилась в свое любимое платье из золотистого бархата и просто пришла на бал, сразу же направившись к своей более снисходительной бабушке Мадделене, которая с распростертыми объятиями встретила свою вновь обретенную внучку. Даже принцесса Свева не решилась бы спорить с Мадделеной Карафа, властный вид которой подкреплялся ее ролью матроны самой богатой семьи Неаполя. Беатриче, по-видимому, каким-то образом это узнала.