Беатриче не была счастлива в Сан-Северо. Карло предпринял попытки, достаточно продуманные, наладить отношения с дочерью Марии. Под его руководством два самых одаренных музыканта из его оркестра давали Беатриче уроки игры на виоле и лютне. Хотя девочке нравилось бывать в музыкальной комнате, ее учитель, с которым она занималась на лютне, сказал Карло, что она как будто уделяет больше внимания аллегории музыки на стене, нежели лютне, к игре на которой у нее не было таланта. Карло предпринял еще одно усилие, стараясь привлечь ее органом, за который садился вместе с ней. Он ставил на клавиши ее маленькие пальчики и объяснял связь между нотами на бумаге и клавишами инструмента. Но и это ее не заинтересовало. К тому же девочка чувствовала себя неуютно, сидя так близко от Карло, потому что, как она говорила Марии, ей не нравился его запах. Марии, которой нравился исходивший от Карло запах измятых фиалок, скоро стало ясно, что у Беатриче нет склонности к музыке. Она вынуждена была признать, что Карло в силу своих особенностей утратил интерес к ее дочери. Однако он выполнял свой долг по отношению к Беатриче, нанимая ей самых лучших учителей по предметам, которые выбрала Мария: латынь, литература, изучение Библии и рисование. Но после неудачного опыта приобщить падчерицу к музыке между Карло и ею почти не было личного общения.
Заметив, что жизнь Беатриче лишена радости, Мадделена Карафа взяла инициативу в свои руки. В конце одного из своих визитов она настояла, чтобы Мария на следующий же день привела девочку в палаццо Карафа.
— Завтра утром я пришлю кого-нибудь из наших людей, чтобы вас сопровождать, — решительно заявила она. — Я прикажу им ждать вас в вашем дворе. Выходи в любое время, когда захочешь, Мария, — они будут готовы. Но это будет завтра, не так ли, Беатриче?
Глава 6Спакканаполи
ворец Карафа располагался всего лишь в квартале от Сан-Северо — нужно было лишь повернуть налево с площади Сан-Доменико Маджоре и немного пройти по длинной узкой улице с названием Спакканаполи. В любом другом месте Мария и Беатриче со своим сопровождением добрались бы менее чем за пять минут, но Спакканаполи была центром самого многолюдного города в мире, так что им приходилось пробиваться через толпу. За последние десять лет население Неаполя утроилось, составив двести тысяч человек. Большинство проживало в шести-семиэтажных зданиях, самых высоких в Европе, стоявших по обе стороны этой улицы, куда не заглядывало солнце. Нигде больше не было такого контраста между богатством и нищетой, великолепием и убожеством, как в Неаполе, — особенно на Спакканаполи. Именно этот квартал заработал Неаполю репутацию самого богатого и порочного города в мире.
Для Марии Спакканаполи всегда ассоциировалась с насилием. Драки на ножах и смертельные стычки между бродягами, головорезами, картежными шулерами, сводниками, ворами и прочими негодяями были здесь постоянным явлением. Они могли вспыхнуть в любую минуту. Но даже когда здесь было тихо, и неаполитанцы бродили по улице, поглощенные своими делами, как обычно, потупив глаза, над этим местом витала атмосфера скрытой угрозы.
Когда Мария со своими спутниками пустилась в путь, вход в Спакканаполи загородила шумная компания студентов и преподавателей. Поблизости находился университет Неаполя, и преподаватели собрались на площади Сан-Доменико Маджоре, дабы продемонстрировать ценность теоретических знаний студентам, возмущенным ярко выраженной религиозной направленностью занятий. Один длинноволосый преподаватель, размахивая в воздухе книгой и с трудом перекрывая шум, вещал что-то о новых науках. Мария, заметив, что он вооружен, прижала к себе Беатриче. Некоторые студенты тоже были при оружии. Трое стражников в ливреях Карафа, окружив Марию и Беатриче, проталкивались через толпу. Беатриче была в восторге от того, что ее защищает семья отца; они медленно продвигались по самой длинной и самой старой улице Неаполя — главной артерии города римлян, а до них — греков. Древние руины, поросшие сорняками и покрытые пылью столетий, виднелись между церквями и дворцами. Отвратительный запах грязных тел исходил от нищих и инвалидов, сидевших в тени у стен развалин. Мария дала Беатриче несколько монеток, чтобы бросить им. Беатриче давала их только женщинам с младенцами на руках. Все эти несчастные выглядели для Марии на одно лицо: их глаза, нос, бледная кожа были одинаковы — сестры по нищете. На таких женщин была направлена благотворительность Джеронимы, и Мария молча поблагодарила Карло за то, что он запретил ей в этом участвовать.
Молодой бандит в короткой красной накидке снял шляпу с пером и поклонился Марии. В следующую минуту какой-то курчавый негодяй встал у них на пути и, громко откашлявшись, плюнул на сапог одного из стражников, а затем растворился в толпе. Сморщенная старуха в косынке, глазевшая на улицу с тенистого балкона, осыпала стражников оскорблениями, в то время как ее дочь, кормившая младенца грудью рядом с ней, сделала неприличный жест. Время от времени из толпы доносились фразы: «разбойники Карафа», «испанские подонки». Беатриче, которую до сего момента пленяла уличная жизнь, взглянула на мать, удивленная этими проявлениями ненависти.
— Почему они говорят такие вещи? — спросила она.
— Потому что Карафа, когда выходят на улицу, берут с собой для защиты стражников, и простые люди не любят их за это.
Это было сильное упрощение, но Мария полагала, что Беатриче довольно скоро узнает правду — может быть, даже сегодня, от Мадделены. Оскорбления и вызванные ими воспоминания заставили Марию похолодеть. Даже несмотря на то, что, по сравнению с воплями в адрес Карафа семь-восемь лет назад, сегодняшние насмешки и оскорбления были не самыми грубыми, и их произносили скорее по привычке. В следующую минуту эти отдельные выкрики поглотил оглушительный рев; на улице появился отряд испанских солдат, ехавших верхом; они сшибали уличные ларьки, надменно прокладывая путь в толпе. Стражники Марии, перешагнув через почти незаметного нищего, подвели Марию и Беатриче к стене и встали перед ними, защищая. Молодая служанка в расцвете недолговечной красоты низших классов, вскрикнула от отвращения, когда, пятясь от солдат, с ней столкнулся старик с огромным воспаленным зобом на шее. Грязный босой ребенок лет пяти с быстротой молнии стянул из ее корзины круглый кусок сыра и исчез в толпе. Беатриче заморгала: не привиделось ли ей это? А служанка даже не заметила. Солдаты с шумом проскакали мимо, и теперь навстречу Марии попались монахи-доминиканцы, направлявшиеся в Сан-Доменико Маджоре. Два послушника выглядели оживленными, у тех, что постарше, был степенный вид. Не обращая внимания на товар торговцев рыбой и фруктами, Мария смотрела на ларьки, где торговали керамикой и тканями. Она остановилась, чтобы купить у уличного разносчика гофрировальную палочку для широких белых брыжей, которые Карло надевал для концертов и визитов.
Из дворца слева вышла разряженная пара: женщина была в горностае и драгоценностях, на мужчине — просторный плащ, отороченный собольим мехом. Когда они приблизились вместе со своими телохранителями, женщина остановилась и взволнованно воскликнула:
— Мария! Мария д’Авалос! Это в самом деле вы? Ну конечно! Посмотри, это же твоя прекрасная кузина вместе с… Кто же это? Только не говорите мне, что это Беатриче! Она уже настоящая маленькая дама! Когда я последний раз тебя видела, ты была совсем малышкой!
Мария радостно обменялась приветствиями и обнялась с этой красивой парой, представив их Беатриче как своих родственников, Лоренцо и Челестину Пикколомини, герцога и герцогиню Мальфи.
— Куда вы направляетесь с Беатриче, Мария? — спросил Лоренцо, удивленный присутствием стражников Карафа.
— В палаццо Диомеде Карафа, — ответила Мария. — Беатриче пора увидеть место, где она родилась.
— Ах, да, — пробормотали Пикколомини, хорошо осведомленные о том, что когда-то случилось в том дворце.
— Мы знали твоего отца, — обратилась Челестина к Беатриче с улыбкой. — Ты знаешь, как его называли люди нашего круга?
— Ангелом с небес? Мама об этом рассказывала, — с гордостью ответил ребенок.
— Совершенно верно, — расплылась в улыбке Челестина. — А ты знаешь, почему?
— Потому что он был красивым и очень хорошим человеком? — неуверенно произнесла Беатриче.
Пикколомини снисходительно улыбнулись девочке.
— Да, дорогая, именно таким он был, — ответила Челестина. — Но главная причина заключается в его солнечной натуре. Он всегда смеялся и шутил и был по-рыцарски галантен с такими старыми дамами, как я.
— Я считал его чутким молодым человеком, — задумчиво сказал Лоренцо. — Он не обращал внимания на напыщенные фразы и докапывался до сути вещей.
— Да, — печально проговорила Мария. — И в этом отношении Беатриче очень похожа на Федериго.
— Несомненно, это объясняется тем, что он обучался юриспруденции, — предположила Челестина. — Я так хотела прийти на вашу недавнюю свадьбу, Мария, но Лоренцо отказывается теперь покидать Амальфи. На этой неделе он прибыл в Неаполь только потому, что в парламенте особое заседание. О чем там будет речь, дорогой? О, неважно, я все равно не запомню, да и в любом случае, какое до этого дело Марии? Вы оба должны приехать в Амальфи. Прошли годы с тех пор, как вы у нас были. Мы также были бы счастливы увидеть Антонию.
— Мне бы очень хотелось побывать у вас, Челестина, но в настоящее время я занята семейными делами.
— И как вам брак с Карло Джезуальдо? — Челестина огляделась и перешла на шепот. — Надеюсь, вам приходится не слишком трудно.
— Вовсе не так трудно, как вы позволили себе предположить, — осадила ее Мария.
— Не суй нос не в свое дело, Челестина. Тут вряд ли уместно обсуждать подобные вопросы, — нахмурившись, сказал Лоренцо. — Мы должны позволить Марии и Беатриче продолжить путь. — Он поцеловал руку Марии, затем ее дочери.
— Как чудесно было увидеть вас обеих, — сказала Челестина, целуя их в щеку. — Добро пожаловать в Амальфи в любое время.