В пути Мария изучала умное лицо Карло. Оно было наполовину в тени. Она подумала о том, что это символически отражает две стороны его личности: склонность к самолюбованию и тайный индивидуализм. Это идеально соответствовало и его двойному музыкальному таланту — исполнителя и композитора.
Она взглянула на спящую Беатриче, влажные веки которой слегка потемнели от усталости: последние два месяца она по три-четыре раза за ночь просыпалась, и ее рвало. Теперь она мирно спала. Мария осторожно вынула затекшую руку из-под головы Беатриче и подложила маленькую подушечку. Карло с рассеянным видом поднял глаза и, увидев, что жена потирает руку и сгибает пальцы, сказал:
— Ты не должна допускать, чтобы дочь тебя изнуряла. Я не хочу, чтобы ты снова заболела.
В монастыре Мария каждое утро и каждый вечер проводила по часу в часовне, молясь Черной Богоматери, чтобы та защитила Беатриче и ее ребенка. Сама Беатриче не могла стоять больше пятнадцати минут и возвращалась в свою маленькую комнату в одной из башен. Там она лежала в постели, глядя на вершины гор и проплывающие кудрявые облака, а потом засыпала. Она пристрастилась к снотворному настою аббата, и Марию беспокоило, что она принимает слишком много этого снадобья. Она хотела было попросить монахов больше не давать настой дочери, но Беатриче упросила ее не делать этого, заявив, что благодаря ему чувствует себя лучше. От травяных настоев, которые следовало принимать ради здоровья будущего ребенка, ей было плохо, и уж конечно лучше спать, чем мучиться тошнотой, сказала она.
На четвертый день Беатриче проснулась на рассвете, чувствуя себя свежей и отдохнувшей, — она и не помнила, когда в последний раз ей было так хорошо и спокойно. Наверху, в безмолвных горах, все было тихо. Монахи ушли на раннюю службу в церкви, а мать и Лаура еще не встали.
Подойдя к окну, Беатриче взглянула на горные пики и склоны — пейзаж был окрашен рассветом. Она ощутила необычайный подъем и окрыленность, которых ожидала от созерцания Черной Богоматери, но так и не дождалась. Она распахнула окна и вдохнула бодрящий воздух, раскинув руки и с улыбкой обнимая горный пейзаж. Ею завладело неудержимое желание выйти из монастыря и не видеть монахов с хитрыми лицами.
Она не стала будить Лауру, оделась и, закутавшись в накидку, тихонько спустилась по лестнице. С трудом открыв тяжелые двери, она вприпрыжку побежала по горной тропинке, поросшей травой, снова ощущая себя ребенком, как ни странно, — во всяком случае, не замужней женщиной на четвертом месяце беременности.
Возле еловой рощи Беатриче остановилась отдышаться. Взглянув вверх, она заметила справа от себя маленькое строение на фоне гор. Заинтересовавшись, девочка начала взбираться наверх, к этому строению, показавшемуся ей каким-то мемориалом. Время от времени она останавливалась, чтобы отдышаться. Подъем казался долгим и трудным, хотя на самом деле занял всего десять минут.
Она добралась до мемориала, оказавшегося четырехугольной колонной под остроконечной крышей. На каждой из сторон были ниши с картинами религиозного содержания. Беатриче прислонилась к колонне, тяжело дыша. Из основания колонны выросло дерево. Беатриче взглянула вверх. Гора, видневшаяся вдали, ледяным куполом венчала пейзаж. Между Беатриче и этим величественным пиком зияла глубокая черная пропасть с крутыми склонами. Маленькая табличка на мемориале гласила, что она посвящена памяти погибшего здесь пастуха. Беатриче снова посмотрела наверх, на ледяной купол в небе, который возвышался над черной бездной и человеческой трагедией, сияя белизной и чистотой.
Она еще немного постояла там, наблюдая, как поднимается солнце, и любуясь пейзажем, оттенки которого незаметно менялись, переходя от мерцающего, фантастического розового к ледяному белому на фоне неба, голубизна которого становилась все ярче. В приподнятом настроении, строя планы, как приведет сюда завтра утром Марию, Беатриче начала легкой походкой спускаться по склону холма, размахивая руками и ускоряя шаг на крутых поворотах каменистой тропинки. Она поскользнулась на камешке, тщетно пытаясь вновь обрести равновесие, пролетела вниз и неудачно приземлилась, ударившись о массивный ствол ели. Она лежала, оглушенная, удивляясь странному свистящему звуку в ушах.
Через час ее нашла поисковая партия монахов. Они осторожно перевернули девочку, скромно отводя глаза от большого липкого пятна крови на ее желтом платье спереди. Завернув ее в одеяла, они отнесли Беатриче в монастырский лазарет.
Неспособность Марии осознать последствия несчастного случая с дочерью можно объяснить только шоком. Когда монахи оказались вне пределов слышимости, она сказала Лауре, что нет худа без добра: Черная Богоматерь Монтеверджине избавила Беатриче от ее бремени. Жаль бедного младенца, но Беатриче скоро станет собой. Мария говорила все это, в то время как девочка лежала и стонала от мук. Лаура как-то странно взглянула на свою госпожу, но ничего не сказала. Мария держала горячую безвольную руку дочери, а Лаура промокала влажным полотенцем пылавший лоб девочки. Марии не приходило в голову, что сама Беатриче в опасности. В отличие от нее, Лаура это понимала, и ее изумляло, что госпожа не сознает этого.
Через четыре дня, в полдень, в Монтеверджине прибыл Карло. Он планировал выехать в тот же день пораньше — это позволило бы им добраться до наступления ночи в его виллу и вернуться в Неаполь на следующий день засветло. Он хорошо поработал в замке, и ему не терпелось услышать два мадригала, которые он сочинил, в исполнении группы певцов.
Торопливым жестом он отмахнулся от старого монаха у главного входа, который пытался остановить его, и направился прямо в часовню, где провел полчаса, которые отвел на то, чтобы поблагодарить Черную Богоматерь. Затем он прошел в комнату для гостей, где обычно останавливалась Мария, и вошел не постучавшись.
Мария тихо сидела у кровати. Сначала Карло показалось, что она уснула в кресле. Потом он увидел, что глаза ее открыты, а взгляд прикован к какой-то точке в середине комнаты.
— Добрый день, Мария. Вот я и приехал вас забрать. Пусть Лаура упакует твои вещи. Мы должны выехать через час. Я распоряжусь, чтобы аббат приготовил нам еду.
Мария не отвечала. Она даже не взглянула на мужа. Словно его тут не было. Он пересек комнату и взял ее за руку.
— Мария, что с тобой? — Она не отвечала. Он предположил, что она приняла снотворное снадобье Беатриче — может быть, слишком большую дозу — и еще находилась под его действием. Он постучал в дверь соседней комнаты, где спала Лаура, и вошел. Служанки там не было. Карло начал злиться.
Он прошагал по коридорам, направляясь в кабинет аббата, и столкнулся с возвращавшейся Лаурой.
— Лаура! С твоей госпожой происходит что-то странное. Как ты смеешь оставлять ее одну в таком состоянии? Что с ней такое?
— Ваша светлость, простите меня, пожалуйста, — со слезами произнесла девушка, приседая в реверансе. — Аббат должен вам что-то сообщить.
— Почему это он должен мне сообщить? Говори ты. В чем дело?
— Я думаю, ваша светлость, лучше бы…
— Говори! — загремел Карло.
— Госпожа Беатриче… — тихо сказала Лаура. — Она умерла вчера ночью.
Не веря своим ушам, Карло долго смотрел на Лауру. Он потер лоб, вздохнул и перекрестился.
— Как она умерла? — спросил он.
— В результате выкидыша, вызванного падением. Она пошла на прогулку в горах, — тут Лаура начала рыдать, — и монахи полагают, что она оступилась и упала. — Она рассказала о большой потере крови у Беатриче и о том, как мертвый зародыш медленно отравлял организм девочки. Хотя Лаура и не поведала об этом Карло, последние дни Беатриче были сплошной мукой: ее била лихорадка и рвало ядовитой черной жидкостью. В бреду она кричала, что родила гниющий труп.
Карло глубоко вздохнул.
— Что она делала там одна?
— Она ушла одна ранним утром. У нее была такая привычка.
— Да. — Он прикрыл глаза руками. Он по-своему любил Беатриче, хотя она его сильно раздражала. Его восхищало ее мужество и оригинальный взгляд на мир, который он находил довольно интересным. — А твоя госпожа? Как она дошла до того бесчувственного состояния, в котором пребывает? Что этому предшествовало?
— После того как Беатриче приняла причастие и испустила последний вздох, моя госпожа легла рядом с ней. Она не позволила себя поднять, хотя монахи и аббат были чрезвычайно добры и мягки. Они послали за монахинями и другими женщинами из деревни, чтобы поддержать госпожу в ее горе. Она цеплялась за Беатриче, и никакая сила в мире не могла сдвинуть ее с места. Единственное, что можно было сделать, — это оставить ее там, рядом с холодным телом ее бедной дочери и прикрыть одеялом, чтобы госпожа не замерзла. Монахини просидели с ними всю ночь. А сегодня утром, когда пришло время обрядить тело и подготовиться к обратному путешествию в Неаполь — потому что, возьму на себя смелость предположить, ваша светлость, что семья захочет похоронить Беатриче в склепе семьи Карафа, — возникла необходимость оторвать мою бедную госпожу от ее ребенка, а когда мы это сделали, она все кричала и кричала, так что у меня волосы стали дыбом, и так она кричала, и ломала руки, и рвала на себе платье и волосы больше часа, бегая по комнате, и все наши попытки успокоить ее были тщетны. Она кричала, пока не сорвала голос. Тогда госпожу унесли в ее комнату, но она не хотела лечь в постель, а сидела в кресле. Я оставила ее всего на несколько минут, когда монахини попросили меня достать вещи из сундука Беатриче, чтобы обрядить ее.
Вернувшись в Неаполь, Мария вышла из ступора, только чтобы обрядить и похоронить Беатриче. Она выбрала самый лучший шелк, вышитый золотом, для савана и самые мягкие бархатные туфельки. В утро похорон она неимоверным усилием взяла себя в руки, вошла в комнату Беатриче и открыла маленькую шкатулку с сокровищами, которые были столь драгоценны для ее дочери. Как ни странно, Беатриче, перебравшись в палаццо Карафа, оставила их здесь. Может быть, они были ей больше не нужны. Внутри был каштановый локон Федериго, его серебряная пряжка от пояса, синие и красные перышки ее любимого южноамериканского попугая, умершего в Мессине; миниатюра с изображением Марии в детстве, изумительная розовая раковина и маленький молитвенник с рубиновым крестом, вделанным в обложку из слоновой кости, который ей подарила на одиннадцатилетие бабушка Свева. При виде этих предметов Марию охватил острый приступ отчаяния, и она, рыдая, упала на кровать Беатриче. Некоторое время она любовно перебирала их. Потом зашла в свою комнату и, взяв жемчужную брошь в форме сердечка, которая всегда нравилась Беатриче, положила в шкатулку к другим вещам. Потом легла на маленькую кровать и осталась там, безудержно плача. Она прижала к губам локон Федериго. Теперь она потеряла и Беатриче. Плоть от плоти Федериго ушла в иной мир. С потерей Беатриче она снова потеряла Федериго Карафа. Ничего больше не осталось от их брака.